Ловушка для каменного сердца

      Никогда прежде Тобирама не проявлял столь неутомимую заботу к кому бы то ни было. Сестер у него не имелось, а братья в неустанной приторной заботливости не нуждались. Да и не рожден он был для квохтанья, как курица-наседка. Но Хана в нем нуждалась, и он, как доблестный шиноби и верный муж, денно и нощно нес караул у ее постели.       Первая ночь казалась сущим кошмаром. Хана несколько раз просыпалась, холодными ладонями хваталась за горло, пытаясь сделать один жадный вздох. Тобирама принимался за лечебную технику, но девушка порывисто откидывала его руки, металась по взмокшим простыням и смотрела на него с ужасом в глазах. Сенджу иногда казалось, что Хана боялась не удушения, а его самого. Думала, что это он причастен к ее мучениям. И совесть больно жалила изнутри, отравляя душу едким ядом. Из всех живущих под крышей этого дома не доверяла она только ему. Приходилось применять силу, чтобы прижать тонкие запястья к футону. Хана хрипела, слов было не различить, но несколько раз в ее неразборчивых бормотаниях он слышал: «убирайся».       Тобирама не привык проявлять нежность. В его мире это понятие было чуждым. Ладони его огрубели, а душа очерствела. Но в минуты агонии он, сам того не замечая, шептал утешительные слова и гладил Хану по руке, убирал взмокшие пряди с лица и поправлял сбившееся покрывало.       После приступов девушка затихала, сворачивалась клубочком и забывалась в неспокойном сне. Тобирама покидал комнату, и его место занимала Хобо с уже новыми марлевыми примочками и свежей водой. Сенджу казалось, что эта ночь никогда не закончится. Он сидел под дверьми на полу, обхватив колени, качался из стороны в сторону. Насквозь пропитавшийся тревогой и пряными травами, настоем из которых обтирала Хобо свою больную подопечную, Тобирама превращался в слух. Внутри холодело, когда дыхание Ханы сбивалось, и он вновь спешил в комнату. –Вам бы отдохнуть, Тобирама-сама. – Сенджу вздрогнул, когда крепкая рука Хобо коснулась его плеча. Он и не заметил, как задремал, привалившись к стене прямо у футона, на котором тихо посапывала Хана. За ставнями уже ярко светило солнце, день был в полном разгаре.       Взгляд перекочевал на спящую девушку. Тобирама отметил, каким измученным выглядело ее бледное, с серым оттенком лицо. Длинные ресницы откидывали тени на щеки, больше не алеющие нездоровым румянцем. Губы потрескались, а в местах, где она кусала их, образовалась кровавая корочка.       Если он умудрился задремать, значит, приступы, если и не закончились, то сократили свою частоту. –Никого не впускай к ней. – Приказал Тобирама Хобо, кивая на уткнувшуюся носом в подушку Хану. – Если ей станет снова плохо, тут же меня зови. И как только очнется, дай мне знать.       Хобо не проронила ни слова, поджала губы и коротко кивнула, но, когда Тобирама шагнул за порог произнесла: –Я не чествую Учиха, не доверяю им. Думаю, рано или поздно они еще покажут нам свои острые зубы. Но пожелать смерти невинной девочке мог лишь обозленный, не отличающий уж ни света, ни тьмы человек. Скрытно, тихо, за спиной. Это сделал кто-то из наших, я нутром чую.       Тобирама замешкался в дверном проеме, но через мгновение спешно покинул комнату. Он промолчал, но мнения был такого же. Хана пробыла вчера полдня в его компании, а после, по словам Хобо, не выходила из дома. Тобирама не был знатоком в ядах, но тот, кто приправил еду или питье Учиха, умело все просчитал. Первый приступ настиг Хану во сне, когда уже яд распространился по организму. Девушка не могла позвать никого на помощь, ей оставалось лишь мучиться в агонии и ждать неминуемой смерти или чуда, что кто-то посреди ночи удумает заглянуть в ее комнату.       От одной мысли о неизбежности того, что могло произойти, не учуй он подвоха, внутренности пробирало холодом. Тобирама никогда не желал Хане зла, даже когда про себя проклинал само ее существование. Но, как оказалось, даже не стремясь навредить, можно совершить ошибку, способную причинить боль.       Тобирама привык всегда и во всем винить Учиха. В смерти родных и друзей, в жизни без радости и покоя, в неурожайности года, даже в плохой погоде. Он всегда видел в них зло и с этим злом боролся. И никогда не задумывался, что клан его, быть может, не многим лучше Учиха. Что война не прекращалась из-за желания не только одной стороны, а обеих. Что Сенджу так же, как и Учиха, нравился вкус крови и недолгосрочной победы. Почему он раньше этого не видел? Не замечал заложенной в них временем и своими корыстными желаниями жестокости, потому что по-другому нельзя, потому что по-другому не выживешь. Либо ты, либо тебя. Война превратила их в животных, привила инстинкты к выживанию посредством поднятия оружия и проливания крови. И, если они больше друг на друга не кидались, потому что Хаширама грозил кулаком, а Мадара - позорным столбом, то из души искоренить войну могли лишь время, терпение и работа над собой и своими привычками. Кто-то ею продолжал жить, и этого «кого-то» Тобирама поклялся найти во чтобы то ни стало.       В общей комнате было шумно. Стучали молотки, звучали голоса. Мужчины латали дыру в крыше, в которую стекала дождевая вода, женщины резво убирали из-под ног промокшие после вчерашнего дождя татами и выносили на улицу просыхать. После продолжительных дождей впервые в окна били яркие лучи солнца.       Тобирама остановился у лестницы и задумался. Тот, кто отравил Хану, наверняка уже находился далеко от этого дома. Нужно быть глупцом, чтобы, совершив преступление против семьи главы клана, дальше бесстрашно расхаживать под одной крышей со своей жертвой. К тому же, если весть о смерти Учиха еще не облетела селение, значит, преступник уже знает, что план его провалился. Несомненно, он уже замел свои следы и затаился. Тобирама сжал кулаки и окинул пристальным взглядом комнату. Сенсорное чутье оставалось спокойным. Признаки посторонней чакры напрочь отсутствовали. Нет, Сенджу не мог поверить, что покусился на жизнь Ханы кто-то из своих.       Тобирама прошел в пустую комнату и опустился на циновку возле низкого столика. Девушка, заменявшая Хобо, тут же поинтересовалась, желает ли он отобедать. Разумно мыслить на пустой желудок было проблематично. Голод отвлекал, поэтому мужчина согласно кивнул и, когда еда была подана, попросил его оставить одного.       Как бы поступил Хаширама на его месте? Наверняка всех бы уже собрал, допросил и добился ответов. Развернул активные поиски преступника, и тот уже стоял бы перед ним к вечеру. Тобирама действовал иначе, всегда находил обходные пути, не шел напролом. Он привык обдумывать свои действия наперед, предугадывать любые исходы. Но сегодня что-то мешало ему мыслить здраво. Руки чесались, а по жилам растекалось мерзкое онемение. Такое за последнее время с ним случалось не впервые. В нем боролось естественное чувство бездействия. Он слишком давно не поднимал оружие с полной серьезностью намерений. Тобирама всю свою сознательную жизнь нес веру в то, что нужен и полезен: семье, брату, клану. Но в эту самую минуту бессилие захлестывало его с головой. Он не защитил ту, что всеми силами должен был оберегать хотя бы во имя совести и чести. Вина тяжким грузом висела на его шее. Таковое чувство было ему чуждо, но его он бы не спутал ни с одним другим.       Лучше бы Хаширама остался. Черт его за язык тянул. Единственное, что он мог сделать для Ханы – вернуть ее любимого брата. Он действительно хотел бы сделать это для нее. Не потому, что хотел снять с себя вину и облегчить душу. Не из-за слов Хаширамы и не по причине недуга девушки. Он просто хотел увидеть ее улыбку, ту самую, что она много раз дарила Изуне и Хашираме: открытую, чистую и честную. Ему так улыбалась лишь одна женщина многие-многие годы тому назад, что он уж и позабыл об этом, а сейчас она так ясно всплыла в его голове, от чего сердце защемило, появилась мучительная тоска.       Тобирама всю жизнь искал в них различия. Учиха и Сенджу, что может быть у них общее? Но какого же было его удивление, когда общего оказалось многим больше, чем различий. Они дышали одним воздухом, топтали одну землю и каждую ночь засыпали под одним небом. И чувствовали одно: боль утраты, горечь поражений и неистовое желание жить. Так почему же за столькие годы они не нашли повода примириться? Во имя чего сражались, если боролись за одно и тоже?       Тобирама запустил пятерню в волосы, пропустил сквозь пальцы жесткие пряди и обреченно выдохнул. Все было бессмысленно. Война, вражда, смерти – цель не оправдывала средства. Они уже давно не понимали ради чего проливали кровь, запутались, заплутали, и не знали, как прекратить это. Потому что поднять белый флаг, означало признать поражение.       Хана спасла их. Просто потому, что родилась девочкой. Спасла от самоуничтожения. Разорвала порочный круг, который закладывался задолго до их рождения. Через многие и многие годы непрекращающейся войны был найден повод прийти к миру. Но теперь этот хрупкий мир кто-то желал разрушить. –Тобирама-сама. – Сенджу невольно повел плечами и поднял глаза на приоткрывшиеся седзи, в проеме которых стояла молодая девушка. – Хобо-сама просила передать, что Хана проснулась. –Спасибо, Рю. – Поблагодарил Тобирама девушку и поднялся на ноги. – Обед был очень вкусным. –Тобирама-сама. – Вновь робко позвала мужчину Рю и спешно опустила голову, от чего длинные пряди, обрамлявшие круглое личико, упали на глаза. –Я слушаю тебя. – Доброжелательно ответил Тобирама, чувствуя нарастающее волнение девушки. –Вы думаете, кто-то из наших отравил Хану? – Рю не поднимала глаз, а голову опускала все ниже, пока волосы совсем не завесили ее лицо. –О чем ты говоришь? – Тобирама не хотел, чтобы эта весть разнеслась по клану, тогда преступника найти будет крайне сложно, если не сказать, практически невозможно. –Я случайно услышала ночью, как Хобо-сама набирала воду и решила посмотреть что стряслось. – Плечики девушки опустились, а пальцы сильнее сцепились в замок. –Что ты слышала? – Тобирама сделал шаг к Рю, прикрывая седзи. –Все. – Пискнула девушка, вжимая голову в плечи. – Но я совсем не хотела подслушивать и подсматривать, все вышло случайно, клянусь. –Рю, послушай, очень важно, чтобы эта информация не просочилась за стены нашего дома. – Тобирама схватил девушку за плечи и легко встряхнул. –Клянусь, Тобирама-сама, я никому ничего не скажу. – Пылко выдохнула Рю, наконец, обращая на мужчину горящий взгляд огромных карих глаз. – Только…только…       Девушка вновь сжалась, закусила нижнюю губу и отвела взгляд. –Только, что? – Тобирама ободряюще сжал плечо Рю. –Я не уверена, это только мои предположения. – Девушка затеребила рукав своего кимоно, нервничая с каждой секундой все сильнее. –Говори. –Вчера Хана отказалась ужинать и вышла через черный ход в сад. А вскоре следом за ней ушла Юли с чаем. Я видела, потому что сидела лицом к дверям, ведущим на задний двор. После, до позднего вечера перебирала крупы, но Хана на кухню не заходила. –Думаешь, это Юли отравила Хану? – Легче было поверить в существование единорогов, нежели в то, что эта чистая, как ангел, девушка, могла подсыпать яд. Но и волк способен сгубить стада овец, накинув шкуру слабого ягненка. –Нет. – Воскликнула Рю, но тут же спохватилась и приложила руки к губам. – Конечно же, нет. Юли не могла такого сделать. Она и муху не обидит, не то, что человека. Если и сделала она это, то только по незнанию. –По незнанию? – Тобирама прищурился, насторожился. Рю чего-то не договаривала, он нутром чувствовал. –Я не могу ничего утверждать, потому что это лишь мои догадки. – Девушка сделала шаг назад и обхватила себя руками. – Не хочу прослыть предательницей и смутьянкой. –Хана едва не умерла этой ночью. – Тобирама навис над Рю грозовой тучей. – Если ты что-то знаешь, что может пролить свет эту историю, говори и не умалчивай. –Вам лучше поговорить с Юли лично. – Через некоторое время ответила девушка. –У меня нет времени на разговоры. –Юли не пришла ко мне сегодня утром, а это на нее не похоже. – Рю впилась в лицо мужчины пытливым взглядом. – Тобирама-сама, Юли, быть может, тоже в беде.       Тобирама чертыхнулся себе под нос и отступил, заметив при этом, как девушка облегченно выдохнула. Так что же получается? Юли - преступница или тоже жертва? Или же это всего-навсего догадки самой Рю? Тобирама потер переносицу, пытаясь привести мысли в порядок. Надо бы надавить на эту Рю да заставить говорить, но глядя на испуганную девушку, Сенджу сбавил свой гнев. В конце концов, сейчас он хотел переговорить с Ханой, и, исходя из ее рассказа, принимать необходимые меры. –У меня к тебе будет просьба. – Рю кивнула, готовая выполнять любые поручения. – Найди Юли и приведи ко мне.

***

      Тобирама мешкал всего секунду, чувствуя себя безумно неловко, он все же толкнул седзи в сторону и заглянул внутрь комнаты. Он редко чувствовал за собой вину, но в тот момент, когда его взгляд встретился с черными глазами Ханы, она сжала сердце и закралась незнакомой болью в душу. Девушка сидела на футоне в новом кимоно не стесняющем движения, умытая, причесанная и несколько посвежевшая, но ее лицо - неживая фарфоровая маска, была свидетельством изнуряющей бессонной ночи.       Внимание Сенджу привлекала мисочка с бульоном обмотанная полотенцем, покоящаяся в руках Ханы. Инстинкт сработал молниеносно, Тобирама преодолел расстояние до футона в два широких шага и выхватил миску из рук Ханы, пролив содержимое себе на руки, рубашку и одеяло, покрывавшее ноги девушки. Хана издала хриплое восклицание, обращая на нарушившего ее покой Сенджу возмущенный взгляд. Тобирама громко чертыхнулся, миска оказалась адски горячей, и инстинктивно выпустил ее из рук, расплескав жидкость по полу. Несколько огненных капель попало на сандалии и ноги, что вынудило Сенджу повторить ругательство уже в более грубой форме.       Все случилось в мгновение ока, оба не успели осознать произошедшее, как в комнату ворвалась Хобо наперевес со шваброй, обмотанной куском ткани. На лице женщины появилось растерянно-удивленное выражение. Ненадолго задержав взгляд на лице разгневанного мужчины, Хобо перевела его на растекшуюся по полу лужу и нахмурилась. –Что произошло? – Заворчала женщина, оттесняя Тобираму в сторону и принимаясь за уборку. –Вы проверяли еду? – Сенджу обошел женщину и встал у приоткрытых створок. Со стороны сада тянуло восхитительным ароматом гортензии и бегонии, но больше мужчина радовался легкому ветерку, охлаждавшему пылющие щеки. –Сама готовила али и после себя проверять? – Заворчала Хобо, не поднимая головы. –А, если ингредиенты были отравлены? Несложное дело ввести яд в овощи или фрукты, или пропитать им посуду и столовые приборы. – Принялся брюзжать Тобирама, при этом морщась и поджимая губы, словно ел кислую дольку лимона. –Из тех же ингредиентов готовилась еда для остальных и для вас в том числе.       Тобираме потребовалось несколько мгновений, чтобы придать лицу, начавшему вновь краснеть от гнева, бесстрастное выражение. -Вы должны относиться к подобной теме с должной серьезностью. Единичный случай может превратиться в закономерность, если не предпринимать должные меры. Это серьезная, ощутимая угроза для каждого, кто живет и питается под крышей этого дома.       Хана, молчаливо наблюдавшая за перепалкой со стороны, едва заметно улыбалась. И это было последней каплей в безграничном океане терпения. –Тебе кажется это смешным? – Обратил Тобирама к девушке предостерегающий взгляд. – Между прочим, это тебя хотели отравить. –Да будет вам, Тобирама-сама, не пугайте девочку. – Забурчала Хобо, глядя на Сенджу с укором.       Хана улыбаться перестала, сложила руки на груди и вскинула голову. При этом не проронила ни слова, словно испытывала терпение Сенджу. Ее упрямо вздернутый подбородок, будто жест протеста, подводил разгоряченного мужчину к точке кипения. –Думаю, полы уже достаточно блестят. – Нетерпеливо процедил Тобирама. Хобо намек поняла быстро, перекинулась с Ханой только им понятными взглядами, и, не проронив ни слова, вышла из комнаты.       Тобирама считал, что тишина самое верное и действенное лекарство от любых трудностей. В тишине всегда думалось лучше, и выходы из ситуаций находились быстрее. Но рядом с Ханой, даже не издавая звуков, Тобирама не слышал тишины. Она вколачивалась в подкорку мозга, стучала в висках, давила на барабанные перепонки и, не умолкая, звенела. Если такова тишина, то она громче любого крика.       Он не мог рассудительно мыслить без лишней эмоциональности. Не мог ни о чем думать. Он смотрел в лицо Ханы и не видел ничего, кроме чертовых ониксовых глаз, в которые много лет тому назад зарекся никогда не смотреть. Тобирама не хотел с ней спорить и препираться, но будь он проклят, если она сейчас не проронит и слова, он разнесет все в пух и прах.       А Хана продолжала смотреть на него пытливо, словно ждала, когда он первым заговорит. Сенджу скрипнул зубами и отвернулся. Учиха вызывала в нем сильные эмоции. Раздражение, досаду и от чего-то слабость. Рядом с Ханой Тобирама начинал чувствовать себя беспомощным. Ей нельзя было приказать, она все равно не подчинилась бы. Выбить дурь из головы не позволили бы честь и собственная совесть. Наказать? Да что он, тиран какой-то? Однако иных подходов к людям, тем более к Учиха, Сенджу не знал. Понятия не имел, на каком языке ему говорить с Ханой, чтобы уничтожить непонимание и разлад между ними.       Тобирама сделал несколько глубоких вздохов, досчитал до десяти. Поняв, что этого недостаточно, продолжил до двадцати, а следом до тридцати, после чего почувствовал, как раздражение начало отступать. –Ты ведь осознаешь, что сегодня ночью едва не умерла? – Тобирама нервно потер переносицу, приказывая себе успокоиться.       Ответом ему послужило молчание. Лишь прошуршало едва слышно одеяло, и донесся тяжелый вздох.       Тобирама выпустил воздух сквозь сжатые зубы, собирая по углам остатки терпения. –С кем ты вчера общалась? От кого принимала угощения? – Сенджу напомнил себе, что делал он это во имя справедливости. Преступник должен быть найден и понести наказание не смотря ни на что. Но молчание Ханы в поисках не сильно помогало. Тобирама выругался в полголоса и обернулся.       Хана в лице не изменилась, лишь положение поменяла и теперь сидела чуть выше, натянув до груди одеяло. Маска безмятежного равнодушия приклеилась крепко. Содрать бы ее, но Тобирама держался. –Я узнал, что ты пила вчера чай с Юли. Есть предположение, что в питье содержался яд. – Только широко распахнутые глаза не давали повода усомниться, что Хана все слышала и понимала. – О чем вы с ней говорили?       Молчание. Тобирама принялся взывать о помощи ко всем известным ему божествам. –Ты не помогаешь. – Процедил он сквозь зубы, с досадой потирая запястье. – Если обиделась на что, так и скажи. Игра в молчанку должных результатов не принесет. Тот, кто покусился на твою жизнь, может повторить попытку.       Черная бровь изогнулась, но губы не разжались. Тобираме казалось, что делала Хана это намеренно. Испытывала радостную злость, выводя его из себя. Ждала подходящего момента, чтобы рассмеяться в лицо, когда он, доведенный до крайности, начнет нести чушь и выставлять себя полным идиотом.       Тобирама заложил руки за спину, сцепил их в замок и призвал себя к полному спокойствию. –Я не хочу, чтобы подобное повторилось. – Сенджу старался, чтобы голос звучал располагающе и миролюбиво, но взгляд хлестал холодом. – Мой долг - в отсутствие Хаширамы защищать клан и семью.       В мимолетном порыве губы Ханы приоткрылись, Тобирама был уверен, что о Хашираме она непременно спросит. По вполне объяснимым причинам в старшем Сенджу она нашла свою тихую гавань. На это и был расчет, когда имя его упоминалось, но слова так и не обратились в звук. Губы сомкнулись и превратились в тонкую линию.       Сенджу обреченно застонал, почти взвыл в голос. Он уже начинал себя чувствовать полным придурком, разговаривающим с самим собой. Хана не желала с ним вступать в беседу, и будь ситуация другой, он уже бы плюнул на этот спектакль и ушел восвояси. В отсутствие Хаширамы все дела легли на его плечи, и учитывая, как старший брат не любил захаживать в свой кабинет, бумажной работы набралось будь здоров. Но Хана была под его ответственностью, и случись что-то с ней, тяжкий грех запятнает и его душу. Но не только о кристальной чистоте своей души думал младший Сенджу. Он и без того слишком часто сбегал от решения проблемы, сейчас сидящей напротив и хлопающей огромными глазищами. Пора было разобраться с ней раз и навсегда. –Согласен, я вел себя иногда … не совсем правильно. – Тобирама закатил глаза, объясняться он не привык. Этому языку он был не обучен. – Возможно, своими словами и действиями я мог обидеть тебя, но сейчас не время превращаться в воплощение оскорбленного достоинства и уязвленных чувств. У меня тоже были свои причины не доверять и недолюбливать. Собственно, не доверяю я тебе и сейчас. Но уж чего я точно не хочу, так это убийства в собственном доме, на территории нашего клана от руки нашего человека.       Тобирама шумно выдохнул, натолкнулся на барьер, выстроенный молчанием, и махнул рукой. –Без толку. – Сенжу шагнул в направлении дверей, чувствуя, как от гнева нервный тик подергивал щеку. Однако у седзи остановился, опустил голову и сжал кулаки. – Думаешь, ты больше всех потеряла от этого брака? Выставляешь себя жертвой, напрашиваешься на жалость. Имей хоть немного уважения к себе и к своему клану.       В глазах Ханы мелькнула ярость. На одно короткое мгновение Тобираме показалось, что она кинется к нему и вцепится ногтями в лицо, но Хане каким-то невероятным образом удавалось владеть своими чувствами гораздо лучше, чем ему самому, и уже в следующий миг с лица ее стерлась эмоциональность. –Да, я не такой, как Хаширама. Не обладаю талантом произносить красивые речи, и поступать красиво тоже не умею. Всю свою сознательную жизнь я воевал, и, до недавнего времени, этого было достаточно, чтобы удовлетворить желания моего народа. - Тобирама мучительно скривился, словно слова его причиняли ему боль. Он не знал для чего говорил сейчас Хане все это, но по непонятным причинам, чувствовал, что настало время открыться. – Я – ребенок войны, у которого отняли все, что способно во время сражения мешать. Если ты ожидала от этого брака нежности и пылкости, то извини, это не про меня. И тебе придется либо смириться с этим, принять меня такого, какой я есть, либо всю жизнь меня ненавидеть, только потому, что я не оправдываю твои ожидания.       С этими словами Тобирама ступил за порог и рывком задвинул седзи, обличая свои истинные яркие эмоции. В душе бушевали досада и гнев. Своим молчанием она вытянула из него извинения и душещипательную тираду, от которых внутри уже зарождались стыд и отвращение.       Спустившись вниз, Тобирама опустился на циновку и облокотился о стену. Сердце стучало рваными толчками, будто он только что провел не самый легкий бой. И как у Хаширамы получалось легко достигать доверия и взаимопонимания в общении? –Вам что-нибудь принести? – В дверном проеме с низко опущенной головой снова появилась Рю. –Да, принеси воды. – Не глядя на девушку отдал поручение Тобирама, но не успела Рю скрыться за дверными створками, окликнул ее. – Хотя постой, я не откажусь от саке.       Тобирама пил крайне редко. Алкоголь мутил разум, выбивал из головы здравые мысли, превращал тело в безвольное желе. Сенджу привык быть всегда настороже, всегда наготове. Рассеянность - чуждое ему, недопустимое явление.       Но сейчас он готов был отдать все что угодно, лишь бы перестать думать и рассуждать. Уже после первой чарки Сенджу почувствовал тяжесть в руках и ногах, а после второй – утихающий в подсознании гнев на Хану. Пожалуй, иногда алкоголь мог выступать в качестве болеутоляющего, и в первую очередь глушил он разрозненные чувства. –Тобирама-сама, попробуете? – Сенджу не заметил, как в поле его зрения появилась Хобо, держащая в руках поднос с глубокой миской. –Что это? – Рассеянно пробормотал он, краем сознания замечая, как безвольной массой болтается во рту язык. А ведь выпил всего ничего. –Бульон для Ханы. Предыдущий вы же пролили. – Хобо говорила ровно, не осуждала, но и не одобряла поведение Тобирамы.       Сенджу махнул рукой, подзывая, сам подался вперед и, макнув палец в бульоне, попробовал на язык. Вкуса Тобирама почти не почувствовал. На языке чуть защипало от горячего, яда в еде не было. Сенджу кивнул. –Все хорошо, можете нести. –Тобирама-сама. – Хобо нерешительно потопталась на одном месте, но уже через мгновение прямо взглянула в лицо Сенджу. – Вам не кажется, что следует позвать ирьенина, чтобы он осмотрел девочку? –Девочку? – Тобирама вяло повторил это слово, слабо понимая о чем идет речь. – Вы про Хану? –Про нее. – Кивнула Хобо, терпеливо дожидаясь, когда замутненный алкоголем разум начнет проясняться. –А что с ней не так? На вид вполне здорова, приступов больше не наблюдается. – Тобирама пожал плечами и потянулся к вновь наполненной чарке. –Девочка говорить не может. – Слова Хобо прозвучали резко и с укором. – Вы считаете это применимо к понятию «вполне здорова»? –Что значит, не может? – Небрежно бросил Тобирама, сделал глоток крепкого саке и поморщился. – Это она со мной говорить не желает, а с вами защебечет, как миленькая. –Причина не в ее нежелании, а в ее неспособности это сделать. – Грозный взгляд впился в невозмутимое лицо Тобирамы, которое мало по малу начало краснеть. – Она с утра не может вымолвить ни слова.       Чарка, опущенная на стол, зазвенела. Пожалуй, Хобо ожидала от Сенджу чего угодно, но только не этого. Тобирама откинулся на стену, уткнулся затылком в деревянную поверхность и громко рассмеялся. Горько, отчаянно, почти истерично, но заливисто, от чего на глазах выступили слезы. Идиот, какой же он идиот. Наверняка Хана теперь его таковым и считает. И вполне заслужено. Но откуда, Ками ради, откуда он мог знать, что она не может говорить? Черт, эта девчонка его с ума сведет.       Вдоволь отсмеявшись, утерев рукавом слезы, Тобирама с облегчением осознал, что совершенно протрезвел и, наконец, способен оценить масштабы случившегося. –Отнесите ей еду. – Уже серьезно произнес Сенджу, поднимаясь на ноги. – За ирьенином я сам схожу.       Хобо проследила за удаляющимся Тобирамой, покачала головой и поспешила выполнить приказ.