Ловушка для каменного сердца

      Хана не сразу заметила Тобираму. Ее голову наполняли беспокойные мысли, наведшие в душе смуту. Ей часто приходилось сталкиваться с враждебными взглядами, полными неприязненных чувств, с презрением и брезгливостью, искажавшими недружелюбные лица. Хотя открытого пренебрежения не высказывалось, Хана не тешила себя пустыми надеждами: люди так быстро не меняются. Неприязнь же Ичиро ощущалась иначе. Он был медиком, тем, кто должен был оставаться беспристрастным и независимым свидетелем, лишенным эмоциональной вовлеченности в отношения между кланами. Однако, заряд отрицательной энергии, исходившей от него во время приема, чувствовался острей враждебных взглядов. Он стрелял не в спину, не косо и тайком. Он бил прямо под кожу. И это вызывало серьезное беспокойство. Ичиро мог ей навредить. Не из личной неприязни, но из мести клану, мог использовать свои техники ей во вред и навсегда оставить немой. Рука невольно дрогнула, ложась на горло, страх сковал тело. Слепая жажда мести уже принесла ей немало страданий, могло ли случиться так, что мучения ее никогда не закончатся?       Рассеянным взглядом Хана обвела толпящихся у дверей медика людей, машинально ища среди незнакомых лиц одно единственное, способное поселить в душе покой, пусть и временный. А ведь на месте Тобирамы мог оказаться другой мужчина. С другой внешностью, характером, привычками. Ей суждено было стать женой незнакомца, которого рано или поздно выбрал бы для нее дядя. И пусть не носил бы он имя Сенджу, смог бы подарить ей любовь и нежность? Стала бы она тогда счастливой или это было бы всего лишь сменой слагаемых, от которых сумма в результате не поменялась бы? Неожиданно от мысли, что мужем ей мог стать кто-то другой, сердце болезненно сжалось. Хана и не догадывалась, что уже успела привыкнуть к присутствию в своей жизни Тобирамы и не видела рядом с собой никого другого кроме него. За личиной грубоватого нрава таилась поистине глубокая и добрая душа. Тобирама был человеком-загадкой, клубком противоречий, сотканным из сплошных крайностей, но это не пугало Хану. Напротив, ей думалось, что за всей своей таинственностью Тобирама скрывал нечто драгоценное – свое доброе сердце. Наконец она нашла его. Тобирама затерялся среди ребятни, обступившей его со всех сторон. Присев на корточки перед юными слушателями он что-то воодушевленно рассказывал, активно жестикулируя руками. Мальчишки, затаив дыхание, слушали, чуть приоткрыв рты, не смея перебить. Хана и сама с трудом подавила желание подойти и послушать увлекательную историю, но осталась стоять в стороне, с не меньшим интересом наблюдая за переменами, происходящими в лице Тобирамы, когда улыбка прорезала себе путь сквозь черствые черты лица. Он был еще очень молод. Пусть война и заставила повзрослеть его слишком рано, а в желании защитить близких он возложил на свои плечи непосильную ношу, нашедшую отражение в преждевременных морщинах, в глазах его горели озорные огоньки, еще не успевшие потухнуть в серости мирских дней. Все они - дети войны, и пусть не все они видели войну воочию, след ее навсегда запечатан в сердце каждого. У Тобирамы следов много: под бровью - тонкий, почти незаметный, у скулы, тянущийся к горлу, на запястье и опоясывающий предплечье, еще больше - глубоко в душе, которые он никогда не показывает окружающим. Каждый - напоминание о сражении, в котором он терял знакомых, друзей и близких.       У Ханы следы внутри. Те, которые не залечат ни руки медика, ни время. Каждый раз теряя близких она умирала, а после восставала из пепла и этим пеплом посыпала свои кровоточащие раны. И сейчас она горела, пусть снаружи не видно, внутри угли уже раскалились докрасна. Если Изуна не вернется... Пепел этот усеет ее до краев, осядет пыльным осадком в сердце, и даже этого не хватит, чтобы засыпать дыру, что образуется в душе, если брата не станет.       Неожиданно Тобирама вскинул голову и их взгляды встретились. Тепло растеклось по всем уголкам ее тела, а сердце отозвалось сладким трепетом. Тобирама смотрел странно, слишком для него долго и открыто. Алая радужка переливалась от винно-красного до кораллового. И будто в этот момент он читал ее, словно раскрытую книгу, глубоко и проникновенно. Этот взгляд ее волновал, под ним она чувствовала себя беспомощной и уязвимой. Но даже робость, неожиданно сковавшая все ее существо, не позволила опустить глаза. Несравнимая близость взглядов, не желающих отпускать друг друга, поразила девушку до глубины души. Словно раскаленный огонь пробежал по ней острыми иглами, от чего стало трудно дышать. Невольно перед мысленным взором предстала слишком откровенная для ее воспитания картина. Тело зашлось сладостной истомой стоило лишь представить, как широкие мозолистые ладони нетерпеливо касаются ее распаленных щек, длинные белые пальцы зарываются в гриву непослушных волос, и дыхание, такое же жаркое и частое, как у нее самой, щекочет шею. Хана спешно сглотнула и неловко махнула рукой, просто потому, что не знала куда ее деть и куда деться самой от испытующего взора алых глаз и собственных непристойных мыслей. Тобирама разорвал их зрительную связь первым, встрепенулся, будто скидывая дурман, что-то сказал своим юным слушателям, от чего они все разом словно по договоренности, обратили взгляды на Хану. Девушка застенчиво улыбнулась и робко помахала ребятне в знак приветствия, на что дети с охотой ответили бурным рукоплесканием. –Все в порядке? – Первым делом спросил Тобирама, подойдя к Хане, и машинально откинул со лба волосы, давно нестриженные и всклокоченные. Его привлекли пылающие щеки и сверкающие обсидиановые глаза. Нехорошее предчувствие осело тяжким гнетом на сердце.       Но Хана кивнула, просто, потому что не знала как в нынешней ситуации объяснить Тобираме свои страхи. От досады хотелось скрипеть зубами, но волнения все разом улетучились стоило заметить из-за спины Сенджу любопытные взгляды, обращенные в их сторону. Детишки, еще недавно с упоением слушавшие истории Тобирамы, теперь затаив дыхание, зачарованно наблюдали за супругами, как если бы перед ними развернули спектакль кабуки*.       Хана не сдержала улыбки - ситуация ее отчего-то развеселила. Она совсем по озорному подмигнула детям и подняла глаза на Тобираму. –Они много спрашивали о тебе. – Зачем-то сказал мужчина, совершенно простецким жестом почесал затылок и отвел в сторону взгляд. О чем именно хотели узнать дети оставалось загадкой, лишь по выражению лица Тобирамы можно было догадаться, что тема была выбрана его смущающая. –Им уже не терпится вступить в ряды шиноби. – Тобирама быстро перевел разговор в другое русло и шагнул в направлении выхода. - Если ситуация не изменится, кому-то из них действительно придется встать на посты.       Хана с изумлением заглянула в помрачневшее лицо мужа. Ей даже представить было сложно, чтобы кто-то из этих мальчишек мог взять в руки оружие, сражаться и уж тем более убивать. Самому старшему от силы можно было дать лет десять, не больше. –Ты, видно, мало знаешь о войне, если подобные слова тебя ужасают. – Саркастически заявил Тобирама и утрированно серьезно посмотрел на девушку с высоты своего роста, отчего Хана почувствовала себя маленьким несмышленым ребенком. - Хашираме было двенадцать, когда отец впервые взял его на войну. Я присоединился к ним ровно через год.       Хана вздрогнула, стоило только представить девятилетнего беловолосого мальчишку, еще по-детски нескладного, долговязого, с тонкими руками, сжимающими смертельно опасное оружие. Тобирама лишь снисходительно хмыкнул, уловив минутную дымку отрешенности в ее взгляде. –Мы родились в мире шиноби, а этот мир мрачнее самой темной ночи. Но разве так страшно отдать жизнь ради дорогих людей?       Тобирама снова взглянул на Хану долго, глубоко, с чувством бессилия и беспомощности, словно моля услышать и понять. Потаенная обида застыла на самых кончиках ресниц и тут же растаяла, на лице застыло выражение досады. –Если бы перед тобой стоял выбор убить и защитить, или бездействовать и потерять, чтобы ты выбрала?       Неожиданный напор со стороны Тобирамы, его пристальный взгляд и жесткий тон привели Хану в полное замешательство. Она не понимала, чем вызвала его раздражение, но мужчина расценил ее смятение по-своему и ядовито усмехнулся. О чем она могла раздумывать, ведь на лице ее было все написано? Она не стояла перед выбором, не держала в руках оружие, не участвовала в войне. На глазах ее не умирали товарищи, а кровь их не обогряла ее руки. Она ни черта не знала о его мире, но в том не было ее вины. Вина ее состояла лишь в том, что хотела она казаться той, кем не являлась - понимающей и милосердной. Но Тобирама не встречал прежде столь бескорыстных и бесхитростных людей, потому и сейчас ждал подвоха, предательства и удара в спину. –Если бы я навредил твоим дорогим братьям. - Тобирама склонился к лицу Ханы их взгляды встретились, и девушка вздрогнула от холода, застывшего морозными глыбами в глубинах алых глазах. - Ты бы с превеликим удовольствием перерезала мне глотку. Потому что их ты любишь, а меня ненавидишь. Все просто.       С этими словами Тобирама резко выпрямился и быстрыми шагами вышел из госпиталя. Хана чувствовала тяжесть на сердце. Хорошее настроение, еще минутой назад витавшее между ними, растаяло, как туманная дымка над рекой. Тобирама будто осуждал ее за то, что ей не довелось пережить все тяготы военной службы, которые пришлось вынести ему. Он словно завидовал ее тихой размеренной жизни вдали от боевых действий. Но, если это было действительно тем, что он пытался выразить своими беспричинно обвинительными словами, тогда он неисправимый кретин. Разве мог кто-то оставаться в стороне, когда шла война? Да, она не была там, не видела воочию ужасы войны, но тоже знала, что такое боль утраты. Быть может с его стороны это виделось иначе, не так героически, как звучало вслух, но Хана была таким же бойцом, пусть и приходилось воевать ей с невидимым врагом – собственным страхом.       Недуг дал ей одно преимущество – возможность наблюдать. Хана уже заметила, что Тобирама стал более откровенным и разговорчивым с тех самых пор, как этого лишилась она. Так почему было не воспользоваться этим обстоятельством и наконец не выяснить, каким на самом деле человеком являлся ее муж? Сорвавшись с места, девушка поспешила за Тобирамой, но, открыв двери, неожиданно оказалась в чьих-то до боли знакомых объятьях. –Милая моя девочка! – Воскликнула Наори в самое ее ухо, сжимая крепкими руками тонкий девичий стан. Бессознательно Хана уткнулась носом в плечо кормилицы, полной грудью вдыхая аромат дорогого ее сердцу человека и родного дома. Она не слышала слов, что наговаривала ей в ухо Наори, не замечала слез, градом текущих по щекам. Хана и сама не понимала, от чего плакала, но появление Наори задело что-то чувствительное в ее сердце, напомнило о доме, семье и братьях. Она вдруг осознала в каком напряжении все это время находилась, и бессилие опустилось всей тяжестью на плечи. –Пойдем, пойдем, моя дорогая. - Наори обняла Хану за талию, и девушка безропотно последовала за кормилицей. - Я едва Ками душу не отдала, когда Тоши-сан сообщил мне о твоем недуге.       Сквозь мокрые от слез ресницы Хана рассмотрела нечеткие силуэты идущих чуть в стороне Тобираму и Тоши. Так значит благодаря Тобираме Наори вернулась к ней. Без его указа Тоши не смог бы привести в клан Сенджу кого-либо из Учиха.       На глаза вновь навернулись слезы, и Хана поспешила спрятать лицо на плече кормилицы. Тобирама уже не первый раз доказывал, что был человеком не слова, а дела. Его речи могли носить противоречивый характер, быть ядовитыми и обидными, но поступки говорили о нем, как о человеке совести и чести. Быть может великая Ками действительно знала что-то, о чем они еще не догадывались, соединяя их судьбы. –Будь проклята сволочь, покусившаяся на жизнь моего драгоценного ребенка. - Продолжала тем временем причитать Наори, и лицо ее при этом пылало праведным гневом. - У мужчин только и есть, что война на уме, а о том, что в собственном доме творится, они и знать не хотят.       Хана кинула быстрый взгляд из-за плеча Наори на Тобираму, но лицо мужчины ничего не выражало. Неужели он чувствовал вину за случившееся? Как жаль, что голос ее пропал в тот момент, когда был так нужен. Ей непременно хотелось уверить Тобираму в ее невиновности.       Хобо мела дорогу перед домом, когда во двор вошла молчаливая процессия. Рю и Юли о чем-то перешептывались, сидя на деревянном пороге, в руках держали сямисэны**, но музыкальные инструменты хранили молчание. Завидев вошедших, первая вскочила на ноги, машинально откинула длинную каштановую косу за спину и потупила взгляд, вторая – безвольно и спешно пала ниц, коснувшись лбом тщательно выметенной брусчатой дорожки. Тело ее все сжалось, будто готовилось к удару, полы юкаты растеклись вокруг нее нежно-голубой лужицей.       Хана с трудом подавила в себе желание кинуться к девушке и успокоить, заверить, что вины ее нет, но уверенности в том было недостаточно, потому она обратила взгляд на Тобираму, ожидая его действий. –Прошу, Тобирама-сама, Хана-сама, прежде, чем выносить приговор, выслушайте. – Взмолилась Юли. – Ками клянусь, я не причастна к тому злодеянию, в коем меня обвиняют.       Не поднимая головы, Юли достала из набедренной сумочки мешочек и протянула Тобираме.       Девушка тихо шмыгнула носом, выдержка покидала. –Это травы, которые я добавляла в чай. Они не могли навредить.       Тобирама мешочка не взял, смерил девушку хмурым взглядом и отвел глаза в сторону. –Поднимись. - Беззлобно, но излишне властно велел он.       Юли тут же вскочила на ноги, даже юкату не оправила, тут же принялась утирать слезы – позорные признаки слабости. –Войдем в дом, нечего об этом говорить у всех на глазах. – Тобирама указал на двери, пропустил вперед женщин и обернулся к собравшемуся было последовать за остальными Тоши. – Займись постовыми и сними уже в конце концов эту чертову повязку, твоя рука уже здоровей, чем прежде.       Тоши насупился, но уже через мгновение лицо его разгладилось. Кивнув, он резво развернулся на пятках и, присвистывая, двинулся выполнять приказы.