graVestone

Утро понедельника встретило Богдана шумом в голове и тихим размеренным дыханием спящих по обе стороны от него родителей. Осторожно выпутавшись из рук заботливо обнимающих его взрослых, Романовский аккуратно перелез через мать, руку встрепенувшейся было во сне Александры укладывая на грудь мужа, чтобы женщина от смены температуры под ладонью не проснулась. И, оставив на подушке вместо себя лежать плюшевого зайца, на цыпочках прошел к двери. Прихватив с собой рюкзак, молодой человек в последний раз обернулся на ничего не подозревающих родителей, беглым взглядом на висевшие на стене часы отмечая раннее утро, и, поблагодарив Романовских за проявленную вчерашним вечером заботу, вышел из комнаты прочь, торопливо обуваясь и накидывая на плечи свою легкую ветровку. В десять минут шестого Богдан оказался на улице. Вдыхая полной грудью утреннюю прохладу, блондин прикурил сигарету, маленькую буковку «Т» на корпусе подаренной Котом зажигалки нежно лаская пальцами, и, поправив на плечах лямки рюкзака, неторопливо зашагал в направлении школы. Не хотел Романовский встречаться утром с родителями, примчавшимися в его комнату ночью по первому зову, чтобы вновь сгустившуюся вокруг сына тьму разогнать своим теплым светом, проснувшегося от очередного кошмара ребенка желая успокоить и поддержать, как только они умели. Конечно, за заботу и любовь Богдан был им очень благодарен, но, сгорая вновь от стыда за проявленную слабость, в глаза родителям посмотреть с утра очень боялся. Однако, не желая беспокоить и так неспокойные за него сердца, он написал маме смс, только-только пробудившейся в его кровати женщине сообщая, что с ним все в порядке, и он уже ушел в школу. Вряд ли, конечно, мама поверит, и уже через минуту его телефон зазвонит. Но, торопясь поскорее убраться от дома подальше, возвращаться к родителям и лично заверять тех в том, что ситуация до сих пор остается, хоть и под шатким, но все еще контролем, Богдан не хотел. Ответив на звонок Александры с первым же гудком трубки, Романовский пообещал матери, что этот день та проведет спокойно, взволнованно мечущейся по квартире женщине давая слово скоро в родные стены вернуться. И, попросив Сашу извиниться за его трусливый побег перед отцом, ускорил шаг, время продолжительной прогулки до крыльца учебного заведения тратя на то, чтобы кое-о-чем важном еще раз подумать. Вчерашним вечером, едва найдя в себе силы подняться с кровати, Богдан направлялся на кухню, чтобы попить, но, услышав тихий разговор обеспокоенных голосов двух взрослых, так и замер за углом стены в коридоре, слова отца впитывая в себя с болью в сердце. Степан просил жену рассказать обо всем случившемся Тиме. И так настаивал отец, искренне желая помочь Богдану справиться с отравляющими душу воспоминаниями, и мать была уверена в том, что Грановский сыну поможет, что Романовский-младший на отчаянный шаг решился. Тимофей должен все узнать. Пока не наступило это страшное завтра, Грановскому все Богдан должен был рассказать, перед волнующимся за него и искренне (блондин очень на это надеялся) его любящим парнем желая открыться полностью, тому доверяясь. Коту Богдан уже отдал свое сердце, исполосованный старыми шрамами орган вверяя в заботливые руки шатена, и, незримым свидетелем выступив вчера в вечерним споре родителей, теперь планировал отдать Тиме и свою душу. Не был уверен Романовский, что оставшийся от нее обугленный кусок Тимофею был нужен, но, не желая больше обманывать Грановского, решил свою судьбу испытать. Если Тима его и правда так сильно любит, как говорил он сам, и верили в его чувства родители, он примет Богдана со всей его тьмой. И своей улыбкой, такой чистой, открытой и самой красивой на всем белом свете, Грановский подсветит Богдану путь, одинокого мальчика, совершившего страшную ошибку однажды, спасет от прошлого и вернет ему желание жить. Ведь только благодаря Тимофею Романовский до сих пор и держался, проснувшемуся в груди светлому чувству позволяя себя вести за собой, осторожными шагами двигаясь вперед в общее с Тимой будущее. Ах, как надеялся Богдан что Грановский его не прогонит, с таким сломанным и сломленным парнем захочет быть. Боялся, конечно, но всем сердцем в Тиму он верил. Ведь Кот его еще ни разу не подвел. И, проснувшись утром по первому зову будильника, Тимофей уже звонил своему парню, со вчерашнего обеда так и не вышедшему на связь. — Алло? — поспешил ответить на вызов Романовский, абоненту на другом конце линии улыбаясь плачущим сердцем. — Даня... — выдохнул Тим. Не ожидал Грановский, если быть честным, что Богдан ему и сегодня ответит. — Ты как? — поспешил задать вопрос Кот, до сих пор не совсем доверяя едва пробудившемуся мозгу, в тихом дыхании из динамика ища подтверждение тому, что разговор этот не был лишь сном. — Нормально, — отозвался Богдан. — Иду в школу, — обеспокоенному парню сообщая о своем местоположении. — Так рано? — удивился Тима. — Почему меня не подождал? — и, громким ударом чего-то упавшего на пол оповестил Романовского о том, с какой скоростью с кровати парень вскочил. — Я хотел пройтись, — хмыкнул на копошение с противоположного конца связи блондин, замедляя шаг, чтобы время, проведенное в компании любимого голоса, чуть задержать. — Где ты? Давай, я приеду? — поспешил в ответ предложить Грановский, впопыхах натягивая на себя первую попавшуюся одежду. — Не нужно, спасибо, — отказался от перспективы прокатиться на машине Богдан. — Встретимся в школе, — и, уверенно заявив Тимофею о планах добраться до учебного заведения самостоятельно, отпустил Грановского собираться, едва успевшую продрать глаза после ночи сестру свою подгоняя на выход пинками. В половину восьмого Богдан вошел в школьный двор. Занятия начнутся через час с небольшим, и, пользуясь моментом отсутствия вокруг лишних глаз и тишиной без разговоров, Романовский присел на одну из лавочек, оставшееся время до прихода первых людей проводя в компании сигарет и своих мыслей. Тима с Викой приехали через полчаса. Растрепанный и, кажется, даже не успевший толком умыться, близнец-Грановский выскочил из машины, большими шагами, больше походившими на неуклюжий бег, сокращая расстояние до своего парня, к улыбнувшемуся ему Богдану наклоняясь, чтобы того поцеловать. — Даня, — выдохнул Тим в приоткрытые губы блондина, цепляясь за плечи любимого пальцами, будто не веря в то, что Романовский реален. — Привет, — отозвался в нежный поцелуй блондин, и, заглянув в глаза цвета каштана, обеспокоенно мечущиеся по его лицу, в правильности решения довериться Тиме еще раз убедился. Тимофей поймет, и Богдана он примет — в этот момент, смотря через глаза Грановскому в душу, Даня в возможность такую поверил. И так крепко обнимал его Тим, опустившись перед блондином почти на колени, что прямо сейчас Романовский готов был ему все рассказать. Но, заметив подошедшую к лавочке следом за братом Вику, Богдан язык прикусил, тяжелый разговор откладывая на вечер, но помня о данном себе обещании весь последующий день. Спроси, Романовский и не вспомнит, о чем говорили учителя на уроках. Сосредоточившись на руке Тимофея, не отпускающей его руку ни на минуту, Богдан следовал за своим парнем на автомате, перемещаясь из класса в класс и подгоняя тягучее время, желая поскорее остаться наедине с любимым, чтобы тому все рассказать. И Тима смотрел на Романовского как-то странно, буквально чувствуя приближение чего-то и в ожидании мелко дрожа. Попросив сестру сегодня переночевать у подруги, он предложил Богдану отправиться к ним с Викой в гости, в каре-голубых глазах блондина угадывая желание остаться вдвоем. И, позволив Романовскому позвонить родителям, чтобы у тех отпроситься, взволнованно кусающего губы парня увез из школы, с холодными пальцами блондина в своей теплой ладони направляясь домой. Утром ему звонил Степан и предупредил Грановского о том, что с Даней сегодня нужно быть предельно внимательным и осторожным, и так находящегося на грани паники Тимофея пугая своей просьбой сильнее. Романовский-старший извинился за то, что не может все объяснить, но, взяв с Тимофея обещание позаботиться о сбежавшем из дома на рассвете Богдане, своего сына вверил в заботливые руки так отчаянно любящего его парня. Тимофей чувствовал, что сегодня что-то случится. И, паркуясь у дома через почти сорок минут неторопливой поездки, в последний раз у Богдана о принятом им решении взглядом спросил, в каре-голубых глазах, со страхом смотревших в его, находя нерешительное «да». Тима и Даня, крепко держась за руки, вошли в пустой дом. — Добро пожаловать, — заметно нервничая, улыбнулся Грановский, обеспокоенно поглядывая на гостя, делающего первые нерешительные шаги вглубь гостиной. Богдан был здесь уже однажды, но шел по паркету осторожно, будто в первый раз. — Хочешь пить или есть? — не зная, как вести себя в эту минуту, гостеприимно предложил Тимофей Романовскому чем-то съестным угоститься, от оглядывающегося по сторонам парня в ответ получая просьбу о стакане воды. Если Богдан решил говорить, промочить горло ему было необходимо. Однако, и после третьего стакана минералки без газа смелости у Романовского не прибавилось. Открывая было рот, чтобы позвать Тимофея, Богдан до боли прикусывал губу уже в следующий момент, рвущееся изнутри признание глуша на подступах к голосовым связкам, ожидающе смотревшему на него Коту не находя в себе сил открыться. И, отвлекая Грановского от своего лица, сегодня заметно более бледного, чем обычно, мягкими прикосновениями рука к руке или несмелыми поцелуями, тянул время, бо́льшую часть дня тратя на то, чтобы просто помолчать в обществе любимого человека, отмечая для себя, насколько целебным для него было присутствие рядом Тимофея. Богдан физически ощущал, как Тима воздействовал на него — согревая пальцы Романовского своими нежными теплыми руками, он точно также заботливо грел и его измученное сердце, взволнованно заглядывая в разноцветные глаза блондина с просьбой ему довериться. И в то же время Грановский любимого не торопил. Не задавая вопросов и не толкая Богдана к тяжелому разговору, неминуемое приближение которого Тима ощущал каждой клеточкой тела, шатен окутывал Романовского своей заботой и любовью, задумчивого молодого человека гостеприимно угощая обедом, в очередной раз отмечая для себя тот факт, что хорошим аппетитом Богдан похвастать не мог. Почти не притронулся Романовский к предложенной ему еде и кофе пил, сидя на диване в гостиной, без всякого желания, на предложения Тимы провести вечер в компании какого-нибудь фильма или за подготовкой к завтрашним занятиям отвечая без особого энтузиазма. Учебники с тетрадями так и остались лежать по портфелям, а найденный на просторах всемирной паутины последний блокбастер не смог заинтересовать ребят своим предсказуемым сюжетом — до самого вечера они так и пролежали на диване, молчаливо греясь в объятиях друг друга. Тима все больше волновался. А у Богдана зазвонил телефон. — Алло? — ответил на вызов матери блондин, вставая, и, извинившись перед Грановским взглядом, поспешил выйти из комнаты прочь, от навострившего уши Кота скрывая предмет разговора со взволнованной родительницей. — Ты где? — выдохнув с облегчением от того, что сын поднял трубку сразу, осторожно поинтересовалась Романовская, обернувшемуся через плечо на оставшегося сидеть в комнате Тиму Богдану интонацией голоса признаваясь в том, как сильно она за него волнуется. — У Тимы, — отозвался Богдан, скользнув взглядом по резным фасадам кухонного гарнитура. — Все в порядке? — следом спросила мать. — Да, — кивнул самому себе Романовский. — Наверное, — но не был уверен в своем ответе настолько, чтобы убедить в нем и Сашу. Александра Сергеевна, по голосу сына поняв, что тот так и не решился поговорить с Тимой, с горьким разочарованием вздохнула. — Степа уже вернулся с работы, может, тебя забрать? — предложила она, желая поддержать решение Богдана оставить все в тайне. — Нет, — но Романовский поспешил отказаться. — Я бы хотел остаться с Тимой сегодня, если вы не против, — попросил он у матери разрешения переночевать в гостях, тяжело дышащей на том конце линии женщине признаваясь в том, насколько Грановский сейчас был ему нужен. — Ты уверен? — уточнила на всякий случай Александра. — Да, мам, — ответил Богдан. — Я хочу... Не сказал Романовский, что именно он хочет сделать, окончание фразы проглотив, но, в голосе сына услышав намек на принятое им утром решение, Александра Сергеевна с Богданом согласилась. — Хорошо, как скажешь, — поддержала она блондина в его желаниях, ночь с шестого на седьмое мая Романовскому разрешая провести в обществе своего любимого человека. — Только, прошу, вернись домой завтра утром, — и, наказав сыну не ходить в школу во вторник, замолкла. — Хорошо, буду утром, — кивнул Богдан, за понимание мать беззвучно благодаря. — Спокойной ночи, — и, пожелав родителям в лице Александры снов без кошмаров, что раньше преследовали его, поспешил попрощаться. — Дань? — вдруг неожиданно раздалось из динамика тихо. Богдан от того, как назвала его мать, вздрогнул. — М? — но не ответить женщине не смог. Если Саша зовет его так, значит, хочет сказать что-то по-настоящему важное. — Тимофей прекрасный мальчик, — выдохнула Александра, в очередной раз донося до сына то, что Богдан и так давно уже знал. — И он очень сильно тебя любит, — уверенностью в сказанном и Романовского заставила поверить в свои слова мать. — Позволь ему... Нет, не так, — замялась на полуслове женщина, пытаясь подобрать правильные слова. Александра планировала лично сказать это Дане, но тот утром сбежал. — Позволь себе. В первую очередь, себе... — сглотнув, продолжила она заметно потяжелевшим голосом. По щеке Богдана скользнула слеза. — ...разреши помочь себе, — наконец, закончила мысль Романовская, до задержавшего дыхание сына пытаясь достучаться. Богдан, зажмурившись, беззвучно заплакал. — Я уверена, Тимофей сможет это сделать, — не услышав ответа, поспешила заполнить тишину своим голом Романовская. — Он так сильно тебя любит, малыш... — повторила она. — Разреши ему помочь тебе справиться со всем этим. «Кроме него никто не сможет,» — осталось не озвученным, но оба прекрасно это понимали. — До завтра, — едва смог выдавить из себя Богдан, спеша отключиться. На бледных щеках заблестела пара соленых дорожек. Таким, с мокрым лицом, и нашел Богдана Тим. Беспокоясь о том, что Романовский ушел, Кот отправился на поиски своего парня, только-только закончившего непростой разговор с матерью блондина обнаруживая стоявшего, сгорбившись, посреди кухни. — Хей? — подходя к Богдану со спины, окликнул того Грановский, осторожными шагами, будто боясь спугнуть дикого зверька, приближаясь к любимому человеку. — Ты чего? — и, увидев на щеках обернувшегося на зов Романовского слезы, резко дернулся навстречу, упавшего в его объятия Богдана крепко прижимая к себе, чтобы успокоить. Держать все внутри Даня больше не мог. Пряча лицо в изгибе шеи Тимофея, он позволил боли вырваться наружу, пропитывая футболку Кота беззвучным криком и своими страхами, в сильных руках любимого парня ища спасение и так необходимую ему сейчас смелость. — Даня, любимый, — шептал Грановский, поглаживая пальцами трясущиеся плечи. — Ну, скажи мне, что случилось? — и, впервые решившись чуть надавить, попросил Романовского быть с ним откровенным. Открыться ему, позволить помочь — сгорать от неизвестности и своей от того беспомощности Тимофей больше не мог. А Богдан не мог говорить. Продолжая беззвучно кричать в плечо Грановского, он без слез оплакивал свое горе, обнимающего его парня умоляя о поддержке, но так и не сумев объяснить, почему так отчаянно сейчас он в ней нуждался. — Пошли в комнату, — чувствуя, что Романовский едва может стоять на ногах, потянул Тимофей Богдана в направлении арки, покорно следующему за ним Романовскому помогая подняться по лестнице, через минуту заводя того в свою комнату, чтобы обессилившего парня уложить на кровать. Тима лег рядом — обнимая Богдана, он позволил любимому уткнуться в свою грудь, обливающимся кровью сердцем слушая тихие всхлипы и молчаливые крики отчаяния, в хаотичном потоке мыслей в голове ища хоть какой-то намек на то, что со всем этим делать. Но, не догадываясь о причинах столь неожиданно разразившейся истерики, лишь обреченно стискивал зубы, ненавидя себя за то, что не может помочь любимому парню с отравляющей внутренности болью справиться. Через несколько минут Богдан успокоился. Отрываясь от пропитавшейся его слабостью футболки Кота, он поднял голову, заглядывая в наполненные паникой глаза цвета каштана, будто в последний раз для себя что-то решая. И, осипшим от крика, звука которого Тимофей так и не услышал, голосом у Грановского попросил: — Можно воды? — тут же закивавшего и поспешившего на кухню за стаканом Тимофея прося на пару минут оставить его одного. Грановский, путаясь в ногах, умчался вниз. А Богдан, сев в кровати, стер с лица следы поражения в очередной схватке с прошлым, к тяжелому разговору за несколько минут одиночества желая подготовиться морально. Он должен сделать это — Тимофей заслужил узнать правду. Он принял Богдана со всем его грузом, сгорбленного под тяжестью прошлого парня уча ходить прямо, своей любовью и верой в их пару придавая блондину сил. Тимофей его спас, об этом даже не зная. И, желая Грановскому сейчас полностью открыться, Даня за это его благодарил. Посмотрев на дверь в ожидании возвращения Тимы, Богдан вобрал в грудь как можно больше воздуха, отравляющее душу признание выдавливая из себя и заставляя то больно жечь кончик языка, чересчур затянувшееся молчание проклиная за то, что теперь признаться ему было только сложнее. И, скользнув взглядом по яркой краске стены, заметил небольшой коллаж фотографий перед заваленным различными бумагами рабочим столом Тимофея. Подойдя ближе, блондин на всех фото узнал два лица — близнецы-Грановские друг другу счастливо улыбались со снимков, маленькими детьми или уже повзрослевшими подростками веселясь на каждом из кадров. Посмотрев на пятилетнюю Вику, Богдан улыбнулся. И, в каштановых глазах девочки, так похожих на те, что он любил в Тимофее, найдя для себя последний стимул, в полной решимости сжал кулаки. Тима вернется — Богдан ему все расскажет. Но Грановский на кухне почему-то задержался, звоном стаканов и пузырьков из аптечки растягивая гонимое блондином время, в комнату свою, посреди которой стоял Даня с желтой папкой в руках, возвращаясь, когда с лица Романовского от неожиданной находки уже сошел весь цвет. — Я принес... — так и замер в дверях Тимофей, не сумев сделать шага, потрясенным взглядом уставившись на документы отца. Богдан, оторвавшись от чтения, поднял на Тиму глаза. Совершенно пустые. Стакан, упав на пол, разбился. И сердце Грановского в тот момент, кажется, тоже. Резко качнувшись вперед, он подлетел к Богдану, из рук того пытаясь выхватить папку, не пойми как оказавшейся в его комнате «подарок» отца от Романовского желая спрятать. Но Богдан за находку свою держался очень уж крепко. Смотря Тимофею прямо в глаза, он по одному расцепил его пальцы, с тщательно собранным на него досье отступая от Кота под тихий протяжный стон сожаления, потянувшемуся было за ним Грановскому не позволяя к себе прикоснуться. — Богдан, — прошептал Тимофей едва слышно, под бешеные удары сердца делая шаг вперед, чтобы Романовский его осипший вмиг голос услышал. Богдан, подкосившись коленями, сел на кровать. — Это отец, — тут же раздавшиеся объяснения и оправдания Кота встретил он невидящим взглядом. — Он притащил эти документы неделю назад, — стараясь докричаться до Романовского, затараторил Тима, падая перед блондином на колени. — Я не читал их... Не смотрел, клянусь, — застонал он, не получив никакого ответа. Романовский, перелистнув страницу, погладил пальцами черные буквы. — Любимый, я бы никогда... — почти закричал Тимофей. Но Богдан объяснений, казалось, не слышал — открывая все новые страницы досье, он смотрел лишь в бумаги, побелевшего уже от страха Грановского только сильнее пугая своим безразличием. — Даня, пожалуйста... — сорвался голосом Тимофей, с отчаянной просьбой хоть что-то ему ответить смотря на блондина, цепляясь руками за острые колени любимого парня. «Прошу, не молчи, умоляю!» — из груди, запинаясь, звало его сердце. Перевернув очередной лист, Богдан поднял взгляд. Глаза в глаза. И тихий шелест бумаги. Романовский, сглотнув, протянул раскрытую папку Тиме, холодными пальцами ласково поглаживая черно-белое фото улыбающейся девочки лет семи. — Это Вероника, моя младшая сестра, — представил Богдан Тимофею девочку со снимка. — Завтра ей бы исполнилось двенадцать... И, печально улыбнувшись татуировке «07.V.07» на правом запястье, на вторую, с цифрами «15» вокруг буквы «V», уронил горькую слезу: — Я убил ее четыре года назад.

Tbc…