graVestone

Ты хочешь узнать меня. Хочешь понять. Ты спросил, почему я разрушен. Ты хочешь узнать? Так давай же пойдем В ту весну, где я потерял свою душу.

Сердце Грановского больно сдавило. Убил? Нет. Этого не может быть! Ошарашено смотря то на фото улыбающейся девочки, то на запястья Богдана, Тимофей пытался проглотить услышанное. Но горло его так пересохло и опухло, что не смог Грановский сделать этого и с третьей попытки, замершему напротив Романовскому в ответ оставляя лишь тишину. Расценив ее по-своему, блондин встал, треклятую папку, вынудившую его в страшном грехе любимому сознаться, роняя к своим ногам и коленям Тимы. Сбылись его самые ужасные опасения — Грановского своим признанием он оттолкнул. И, не желая больше испытывать и так неблагосклонную к нему судьбу, Богдан поспешил на выход, растерявшегося Тимофея оставляя стоять на коленях возле кровати лицом к лицу с его темным прошлым. Грановский, опомнившись, резко вскочил. Нагоняя Богдана у двери, Тима схватил его за локоть, дергая на себя, до боли сжавшего зубы Романовского разворачивая лицом и заставляя сделать шаг, не ожидавшего подобного блондина обнимая за плечи и притягивая ближе, теплой щекой прикасаясь к бледной щеке с беззвучным признанием. «Не отпущу,» — и так крепко сжал Романовского в своих руках Тима, что дышать Богдану было трудно. Боясь спугнуть Кота малейшим движением, блондин так и замер в его руках податливой восковой куклой, тут же обнявшему его лицо ладонями Тиме подставляя свои губы для мягкого нежного поцелуя. Секунда, вдох. И Романовский вновь ожил. Сердце его тихо-тихо забилось, несмело трепыхаясь где-то в груди, каждый поцелуй встречая благодарным ударом, сушившему его щеки губами Тимофею тихо шепча о том, как сейчас Дане он нужен. Был нужен задолго до их знакомства, и будет необходим Богдану всегда. Тима, кивнув какой-то своей мысли, решил, что и он без Дани уже никуда. И, напоследок погладив скулы Романовского кончиками пальцев, он взял его ладони в свои горячие руки, мягкими поцелуями хранивших страшную тайну запястий признаваясь блондину в том, что отказаться от него теперь он не сможет. — Люблю тебя, — наконец, сумев говорить, выдохнул Грановский, поднимая взгляд на Богдана, подушечками пальцев нежно лаская его старые шрамы. «Со всеми отметинами на теле и твоим темным прошлым. Слышишь? ЛЮБЛЮ,» — прочитал Романовский в уверенном взгляде. И, позволив Тимофею вести его за собой, вновь вернулся к кровати шатена, валявшуюся на полу папку, так и оставшуюся открытой на статье о погибшей в автомобильной аварии девочке, поднимая, чтобы свою жизнь вручить Грановскому в руки. Тимофей, качнув головой, отказался. — Расскажи мне, — попросил он любимого об откровении, присаживаясь на краешек кровати, затравленного прошлым Богдана усаживая напротив себя. — Я, правда, не читал, — вновь повторил Тима то, о чем испуганно шептал он совсем недавно, и, закрыв досье, чтобы оставить выбор Романовскому, о чем говорить ему, а о чем нет, приготовился слушать. Богдан кивнул, решаясь. И, прочитав пару своих имен на обложке документов, начал тяжелый рассказ: — Морозов Данила Сергеевич — так звали мальчика, которого Романовские нашли во дворе своего дома когда-то... Случилось это в мае две тысячи второго. Саша и Степа возвращались домой из гостей ранним воскресным утром. Весело смеясь, с теплотой вспоминая проведенное в компании друзей время, мужчина и женщина шли по пустому двору, крепко держась за руки, наслаждаясь утренней прохладой и обществом друг друга. Так было всегда — разговаривая часами напролет или просто молча сидя рядом, они везде и всюду были вместе, сторонним наблюдателям оставляя возможность лишь завидовать столь искреннему и всепоглощающему чувству, для своих друзей и знакомых становясь эталоном идеальной пары, даже спустя три года брака все также отчаянно любя и восхищаясь друг другом. И никого, казалось, не замечала пара вокруг, в ярких улыбках, гревших сердца, растворяясь взглядами и отвечая взаимно на чувства, в компании любимого человека неторопливо шествуя к дому, чтобы от бурных выходных наконец отдохнуть. Но в идиллию влюбленных неожиданно вмешался тихий детский плач. Обернувшись на звук, Александра заметила на детской площадке маленького мальчика, с большой плиткой шоколада в руках сидевшего на старой качели, давно остановившейся за неимением рядом кого-то из взрослых, чтобы ее подтолкнуть. — Хей? — поспешила Романовская утешить испуганного ребенка, подбегая к малышу в сопровождении Степы, как и она, оглядывающегося по сторонам в поисках его родителей. Но и через полчаса те не объявились. Позвонив в полицию, Романовские сообщили о своей неожиданной находке, доверчиво потянувшегося к ним мальчугана с большими карими глазами снимая с качели и сажая Степану на руки, перепачканные шоколадом и слезами розовые щеки того от соли и сахара очищая. — Ба-да, — задорно улыбался Александре мальчишка, играясь с волосами женщины, приехавший наряд полиции встречая восторженным писком, яркие огни мигалки рассматривая с неподдельным интересом и улыбаясь вновь прибывшим незнакомцам в одинаковой одежде также открыто и добродушно. А спустя три часа малыш громко плакал, когда от Степана его человек в форме отнял, двухлетнего на вид найденыша желая отвезти в отделение, чтобы продолжить поиски куда-то испарившихся родителей уже оттуда. Саша со Степой поехали с ним. Необходимости в этом не было (все показания с обнаружившей ребенка пары уже были сняты), но, не сумев устоять перед испуганным взглядом больших карих глаз, Александра на поездке в полицию настояла. А потом вместе с ним и дежурным офицером, поехала в больницу, найденыша желая проверить на предмет скрытых травм. Мальчик был полностью здоров, но по какой-то причине родителям своим не был нужен — три недели бесплодных поисков никакого результата не принесли. — Мать нашли через месяц, в другом городе, когда ее соседка репортаж обо мне по телевизору увидела, — вздохнул Богдан, прошумевшую на весь Петербург историю вкратце пересказывая Тимофею. — Ее потом посадили и лишили родительских прав, — о женщине, бросившей его в то утро на холодной качели, вспоминал он с горечью в сердце. — А отец так и не объявился. Говорили, он умер за полгода до того, как Романовские меня нашли. Так при живой матери Морозов Данила стал сиротой. Александра Сергеевна Романовская принимала непосредственное участие в жизни ребенка, определенного в детский дом мальчугана навещая едва ли не ежедневно, к добродушному малышу с доверчивыми карими глазами, к своим двум годам успевшему научиться только одному непонятному слову «Ба-да», прикипевая всем сердцем. И, заручившись поддержкой Степана, к осени собрала все необходимые для усыновления документы, найденному на качели в своем дворе Даниле становясь сначала официальным опекуном, а по прошествии еще небольшого отрезка времени — названной мамой. История Морозова Данилы не прошла незамеченной для общественности, к сердобольной семье Романовских, пожалевшей брошенку, приковывая слишком много ненужного внимания, решившей усыновить звезду не одного выпуска новостей семейной паре не оставляя иного выбора, как сменить Даниле имя. Желая уберечь приемного сына от слухов и сплетен в будущем, Александра со Степаном зарегистрировали мальчика под своей фамилией и отчество сменили на имя Романовского-старшего, Морозова Данилу Сергеевича документально из мира стирая. Долго Саша не могла решить, как назвать мальчика, обожающему сидеть на руках у Степы и спать в их кровати малышу примеряя не одно имя. Но, однажды утром проснувшись от очередного «Ба-да», звонким детским голоском произнесенного с улыбкой, Данилу приемная мать нарекла Богданом. — Мама всегда говорила, что меня им Бог послал, — улыбнулся Романовский Тимофею, с теплотой в сердце вспоминая слова Александры. — Бог подарил им Даню, — взглянув на данное ему при рождении имя на обложке досье Грановского, объяснил происхождение своего нового имени блондин. — Богдана. Тимофей, затаив дыхание, любимого слушал. Не подозревал даже Грановский, сколько всего пришлось пережить Богдану до их недавней встречи, в каре-голубых глазах молодого человека с грустью отмечая, что история его непростой жизни лишь начата. Богдан, сглотнув, решительно продолжил: — Своих детей у Романовских не было... По показаниям врачей Александре под страхом смерти было запрещено беременеть и пытаться выносить плод, отчаянно желающей стать матерью женщине не оставляя иного выбора, как усыновление. И, приняв в свою семью Богдана, смирившаяся с ролью не родной, но безумно любящей своего сына матери, Саша всю себя отдала воспитанию Дани. К трем с половиной годам мальчик уже умел говорить сложными предложениями, благодаря не дюжим усилиям и искренней любви приемных родителей раскрывая весь свой потенциал. Богдан был очень сообразительным и схватывал все налету, развивающие программы и различные обучения проходя играючи, восторженно отзывающимся о нем учителям и воспитателям не оставляя никаких сомнений — этот ребенок еще обгонит своих сверстников в развитии. Так и случилось. В шесть лет Богдана Романовского родители отдали в первый класс. К тому времени воспоминания мальчика о прошлой жизни заметно подтерлись, светлую голову малыша наполняя другими, полными любви и нежности, открытого миру и с интересом познающему его Богдану подарив лучших родителей из всех возможных. Даня Степана с Сашей очень любил. Благодаря родителей за решение принять его в свою семью, Романовский-младший был исключительно послушным и не доставлял взрослым хлопот, по первой просьбе исполняя то или иное указание отца и своим поведением заставляя гордиться мать. Спроси сейчас, Александра и не вспомнит, сколько раз за годы, что провели они только втроем, Богдан плакал — всегда спокойный и до удивления рассудительный мальчуган кардинально отличался от любивших поистерить на детской площадке сверстников. Мать с отцом своим сыном гордились. А Богдан, даже с течением времени не изменивший своим привычкам сидеть у отца на коленях и держаться за волосы мамы во сне, со временем и вовсе забыл, что родители были ему не родными. Идеальной во всех отношениях была их маленькая семья. И Богдан надеялся, что так будет всегда. Но, проснувшись ранним утром декабря в кровати родителей от звука плача, раздававшегося откуда-то с кухни, понял, что желаниям его не суждено было сбыться. Не знал Богдан, почему мама плачет, но, залезая на руки отца и ласково перебирая волосы Саши, женщину своим любящим сердцем он утешал, через несколько дней от хмурого Степана узнавая, что скоро у него появится брат или сестра. — У мамы всегда были проблемы с циклом. И особого значения тому, что в последние несколько месяцев тот сильно прыгал, она не придала, — объяснял Тимофею Романовский, почему родители о беременности Саши узнали, когда срок был уже довольно большим. Говорить Богдану с каждой минутой становилось сложнее. — Как я уже говорил, врачи запрещали ей беременеть и рожать, — но продолжить доверчивым взглядом просил Тимофей, с приоткрытым ртом слушающий блондина, ни на секунду не выпуская из своих рук его холодные ладони. — Но от аборта мама наотрез отказалась. Не смогла Александра убить не рожденное чадо, под страхом смерти решаясь выносить плод, и, если удастся остаться в живых, стать для маленького человечка хорошей мамой. Беременность женщины протекала крайне сложно. В те дни, когда ее отпускали из больницы домой, Саша в основном лежала в кровати, на обеспокоенного происходящим мужа перекладывая все хлопоты и заботу о семье, перед терпеливо высиживающим часы в ее ногах Богданом извиняясь за то, что не может пойти с ним гулять. Степа много работал, вечера тратя на то, чтобы приготовить поесть и прибраться в квартире, и тоже не мог много времени уделить Богдану, молчаливо кивающего на очередной отказ пойти на площадку сына оставляя в четырех стенах квартиры развлекать себя самостоятельно. Но Даня и не требовал от родителей невозможного — в комнате матери делая уроки и кушая исключительно с ней, Романовский-младший окружил Александру всей возможной теплотой и нежностью, возвращая вложенное в него матерью той в десятикратном размере. Без капризов и даже намеков на какую-то ревность, он заботился об Александре, увеличивающийся в размерах живот ласково поглаживая ладошкой и разговаривая с малышом перед сном, изумленных столь неожиданной реакцией на пополнение в семье Романовских вынуждая собой лишь еще сильнее гордиться. И так Богдан ждал появления сестры! Не понимая до конца всей опасности и возможных последствий, он примерял на себя роль старшего брата, маленького человечка в животе Александры еще до его рождения всем сердцем своим полюбив. И, вместе с отцом сидя ночью в больнице во время родов, думал только о том, чтобы поскорее свою сестренку увидеть, в бледном лице перепуганного Степана с непониманием встречая лишь страх. — Во время родов мама едва не умерла, — с горечью в голосе вспомнил Романовский утро седьмого мая две тысячи седьмого года, в тяжелом вздохе Тимофея, не сумевшего уберечь мать от подобного печального исхода, находя для себя поддержку. Грановский прикусил губу, чтобы сдержать внутри слезы — они с Викой в точно такой же ситуации осиротели наполовину — но, не желая перебивать решившегося на откровения Богдана, Тим взглядом попросил того продолжать. Александру Сергеевну с дочерью выписали из больницы лишь через несколько недель, позволяя женщине с крохотной малышкой на руках вернуться домой, громким детским плачем наполняя стены квартиры, вновь делая ее живой. Девочку назвали Вероникой — имя придумал Богдан, маленький комочек счастья с удивительно чистыми голубыми глазами называя в честь богини Победы, ее рождение наперекор судьбе тем самым отмечая. Малышка была довольно капризной и беспокойной, частыми ночными истериками изматывая родителей и старшего брата, по первому писку, раздававшемуся из детской кроватки, вскакивающего и бегущего к ней, долгими часами прогулок по комнате с крохотной сестренкой на руках коротая ночи. Спала Ника спокойно только на руках у брата, еще и самого не успевшего вырасти Богдана нарекая своей любимой нянькой, отпуская измученную и изнуренную мать в постель, чтобы днем та сменила сына, без задних ног падающего в кровать отсыпаться — благо, у первоклассника к тому времени уже начались каникулы. Через месяц Сашу госпитализировали с тяжелым воспалением матки. Степа, Богдан и Ника остались одни. Финансы семьи зависели исключительно от работы Романовского-старшего, с болью в сердце отправляющегося на службу в суд, оставляя детей дома одних на свой страх и риск. Но Богдан был очень умным и не по годам взрослым мальчиком, с легкостью справляясь с подгузниками и детскими смесями, о сестре своей заботясь даже лучше, чем это смог бы сделать отец. Забывая о сне и отдыхе, Романовский-младший всего себя отдавал Нике, кормя, купая и гуляя с девочкой в коляске часами, уставшего после работы Степана встречая дома вечерами полным отчетом. И, уверяя отца, что в таком режиме они смогут продержаться до возвращения мамы, всю заботу о Веронике взял в свои руки, к выписке Александры из больницы после тяжелой операции становясь для сестры идеальной во всех отношениях няней. Богдан Веронику очень любил. И Ника так сильно была привязана к брату. Не желая больше спать в своей кроватке, она успокаивалась лишь рядом с Богданом, перетащившего все ее вещи из родительской комнаты в свою мальчика не отпуская от себя ни на секунду, за несколько месяцев, показавшихся Богдану сном, со своим старшим братом срастаясь. И, даже когда девочка чуть подросла, друг от друга они не отдалились. Во всем мире не было ближе для Богдана человека, чем его обожаемая Ника. Романовский, сглотнул, беря в рассказе небольшую паузу. — Если хочешь, — поспешил заполнить тишину Тима, с болью в сердце отмечая, насколько тяжело Богдану сейчас говорить, — можешь не продолжать, — предложил блондину он остановиться, в каре-голубых глазах любимого человека вновь видя ту боль, что сегодняшним вечером заставила его так отчаянно кричать. — Нет, — качнул головой Романовский. Если он не расскажет все прямо сейчас — еще раз вряд ли решится. — Можно мне все-таки воды? — вновь попросил он попить у Тимофея, вспоминая о разбитом недавно стакане. И, отпустив Грановского на пару минут на кухню, трясущимися руками открыл желтую папку, на страницах своей когда-то счастливой жизни находя силы вновь говорить. На этот раз Тимофей в комнату вернулся быстро, с благодарностью принявшему стакан Богдану в поддержке кивая, садясь напротив любимого и взглядом прося того продолжать. Смочив горло, Романовский вновь заговорил. Вместе они были всегда и всюду. Не имея в своем окружении большого количества друзей, Богдан всего себя отдавал воспитанию Ники, каждую минуту, что проводил он вдали от любимой сестренки, восполняя многократно, своей любовью и заботой окружая маленькую девочку, становясь для нее идеальным братом, лучшим другом и родителем одновременно. Александра Сергеевна еще не раз попадала в больницу, тяжелыми операциями, угрожающими жизни, расплачиваясь за то, что решилась стать матерью, и Степан, желая обеспечить семье крышу над головой и хлеб на столе к ужину, все больше времени проводил на работе, заботу о малышке перекладывая на хрупкие плечи восьмилетнего сына. Но Богдан такой возможности был только рад — не было во всем мире для него человека важнее, чем красавица-сестренка с чистейшими голубыми глазами и белокурыми мягкими волосами. И, не удивительно вовсе, что первым словом Вероники стало имя ее обожаемого брата. В очередной вечер, дурачась перед сном в их общей кровати, малышка громко смеялась, щекотавшего ее брата радуя своей прекрасной улыбкой, раззадоренного вечерней игрой Богдана о пощаде умоляя, впервые позвав того по имени. «Дамнь», конечно, мало походило на новое имя Романовского, в большей степени ассоциируясь с тем, что носил мальчик с рождения почти до трех лет. Но сомнений в том, что Ника назвала так именно его, у брата не осталось. И, целуя розовые щеки сестренки, уговаривая ту вновь повторить свое первое слово, Богдан малышке дал на подобное сокращение свое благословение. Саша и Степа не называли Богдана Даней с того самого дня, как на руки им выдали его новые документы, обращаясь к сыну исключительно полным именем. Но, самолично услышав, как дочь, громко смеясь, бежит за Богданом, вслед крича ему «Дань», и сами со временем стали так его называть. Но позволял это Романовский только сестре и родителям. А теперь еще Тиме. Услышав о том, какое огромное значение в жизни блондина имело его короткое имя, Грановский едва не задохнулся — разрешив Тимофею называть себя так, Богдан ему доверился максимально, ничего не подозревающему в тот момент Тиме в руки передавая слишком большую и значимую часть себя. Проглотив не нужное сейчас «спасибо», Тимофей осторожно погладил руки любимого, взглядом Богдана за смелость благодаря, и, кивком головы сообщив, что он готов слушать дальше, попросил Романовского продолжать. Блондин рассказал Тимофею несколько историй из общего с Никой детства, о маленькой девочке, ставшей для Дани целым миром, отзываясь с таким трепетом и любовью, что внутри Грановского все переворачивалось и обливалось кровью сердце, уже успевшего узнать о ранней смерти Вероники парня готовя к страшному дню из прошлого Богдана. Годы шли, дети-Романовские становились старше. Александра Сергеевна, не без труда справившись с последствиями родов, через несколько лет вышла на работу, примеряя на себя халат медсестры в одной из городских больниц. А Степан, с тяжелым сердцем покинув службу в суде, решил попытать свои силы в адвокатском деле, устраиваясь в одну юридическую фирму и делая немалые успехи на новом поприще. Денег в семье Романовских на глазах становилось больше, едва сводившую концы с концами ранее семью поднимая на следующую ступень социальной лестницы, детям позволяя купить все новые игрушки и книги. Но Богдану и Нике до обновок, казалось, и не было дела. Прекрасно обходясь одной железной дорогой на двоих, брат и сестра дни напролет могли просто сидеть в комнате, развлекая друг друга и громко смеясь, в огромном мире, терпеливо ожидающем детей на улице новыми знакомствами и приключениями, будучи не очень-то и заинтересованными. Для Романовских-младших не было никого важнее и интереснее друг друга. С самого рождения Вероника была привязана к брату, не отходя от того ни на шаг, даже спустя несколько лет и довольно внушительную разницу в возрасте каждый вечер упрямо залезая к Богдану под одеяло, игнорируя просьбы матери лечь спать в свою новенькую кровать принцессы. Без Дани спать Ника уже просто не умела, и, делая вид, что своя подушка и теплое одеяло смогли ее убаюкать, позволяя родителям выключить свет, малышка на цыпочках через час кралась к ожидающему ее прихода брату, в теплых руках самого дорогого и близкого во всем мире человека проваливаясь в счастливый сон с улыбкой на губах. Устав бороться с упрямством дочери, Романовские с этим смирились. И Богдан, каждую ночь гостеприимно приподнимающий уголок одеяла для Ники, не предполагал уже даже, каково это уснуть одному. Для всех Даня и Ника были неразделимы. И в первый класс Вероника Романовская пошла, крепко держа старшего брата за руку. Благодаря тому, что сам Богдан был довольно смышленым и умным мальчиком, подготовка к школе сестры не вызвала больших трудностей — как и Даня семь лет назад, Ника получала лишь самые восторженные отзывы учителей и воспитателей, перешедшего в восьмой класс Романовского собой заставляя гордиться. Школьные будни не смогли отдалить брата с сестрой, каждый день, начиная с обеда, собирая их за общим столом, вместе делать уроки, читать и рисовать. Игнорируя предложения одноклассников погулять после школы, Богдан шел в корпус для младших классов, забирая Нику и за руку отводя ту домой, круг своего общения замыкая исключительно на белокурой девочке с изумительно яркими голубыми глазами и прекрасной открытой улыбкой. Конечно, он общался со сверстниками, и в классе у него было несколько приятелей, но, не имея сил оставить Нику одну дома хотя бы на час, до прихода родителей Романовский развлекал сестру, уговаривая девочку съесть суп на обед в обмен на вечернюю прогулку. И, исполняя данное обещание, вел Веронику на площадку гулять, на веселившихся неподалеку одноклассников смотря без какой-либо зависти и желания что-то изменить. Вся его жизнь заключалась в Нике — Даню это вполне устраивало. Тимофей прекрасно понимал Богдана — и сам Грановский не мог представить себе существование без своей обожаемой сестры-близняшки. Со слезами на глазах он слушал блондина, в продолжительном рассказе длинною в семь лет открывая в нем для себя что-то новое, маленькую девочку, что имела такое огромное значение для Богдана, за пару часов также сильно, как он, полюбив. И, боясь услышать о том, как Романовский сестру потерял, цеплялся за своего возлюбленного руками, всю поддержку и силу, что мог он Богдану сейчас предложить, тому через тактильный контакт передавая. Нет, Тимофей не был морально готов услышать подробности смерти Вероники, но, попросив Богдана обо всем сейчас ему рассказать, просить остановиться ни за что бы не стал, с обливающимся кровью сердцем и тяжелым дыханием продолжая слушать Романовского. А блондину говорить стало совсем сложно. — В октябре две тысячи четырнадцатого отцу на работе сделали очень выгодное предложение, — почти прохрипел Богдан, переходя к самому главному, о том, как изменилась их жизнь после того, как Степан стал компаньоном в своей адвокатской конторе, рассказывая с болью в сердце. Несколько месяцев брат и сестра Романовские толком не видели папу, смело шагающего вверх по карьерной лестнице мужчину дома наблюдая лишь в выходные. И маму, из-за неожиданного сокращения штата медсестер в больнице, все чаще вызывали на смены. Не сказать, что дети очень уж сильно страдали — им и общества друг друга вполне хватало для счастья — но, все больше времени проводя наедине, Богдан и Ника почти закрылись от внешнего мира, и так немногочисленных друзей своих по пути теряя. Дети-Романовские думали, что и новогоднюю ночь они проведут только вдвоем. Рабочий график Саши выпадал на тридцать первое декабря, и Степан уехал в Москву в головной офис своей фирмы, двух малолетних детей оставляя на собственное попечение, наряжать красивую живую ель в центре гостиной и загадывать впрок желания. Бабушки и дедушка вниманием Романовских особо не жаловали — проживая на другом конце нашей необъятной страны, родители Саши лишь редкими звонками и подарками по почте баловали внуков, до сих пор не смирившись с тем, что Александра сбежала из дома с неугодным им женихом; отец Степана давно погиб, а мама была счастлива в другой семье, со старшим сыном своим почти не общаясь. И, не рассчитывая особо на гостей, Богдан с Никой собирались Новый год встретить только вдвоем. Однако, в шесть часов вечера в квартире прогремел звонок в дверь. Неожиданно вернувшись из командировки, Степан в сопровождении своего компаньона (которого дети знали по отцовским рассказам) вошел в теплый дом, своему сыну и дочери представляя молодого мужчину и предлагая тому к ним в эту праздничную ночь присоединиться, не имеющего семьи Владимира гостеприимно усаживая в свое любимое кресло. И мама, попросив одинокую коллегу ее на дежурстве подменить, успела к праздничному столу вовремя. Так, впятером, они и отмечали семейный праздник. Владимир оказался очень интересным и веселым мужчиной — сосредотачивая все внимание исключительно на себе, он весь вечер развлекал семью Романовских, с интересом поглядывая на восторженно слушающего его рассказы Богдана, улыбаясь мальчику так тепло и открыто, с искренним интересом обсуждая с ним ту или иную тему. Едва часы пробили полночь, Вероника заклевала носом. Извинившись перед Вовой (он сам попросил Даню так его называть, умоляя мальчика забыть про отчество и всякие «вы»), Богдан отнес младшую сестренку в кровать, покорно укладываясь рядом, чтобы девочка уснула крепко. Но, слыша, как весело смеются и веселятся родители в кухне, обсуждая что-то с гостем, сам уснуть Романовский не смог, спустя полчаса возвращаясь за стол к взрослым, чтобы продолжить вечер в компании интересного и довольно привлекательного гостя. Не понимал Богдан чем, но Владимир его в ту ночь покорил. Ему было чуть больше тридцати, но на свой возраст мужчина не выглядел, с одинаковым рвением вступая в полемику с почти сорокалетним Степаном и с Даней четырнадцати лет, обсуждая важные политические темы или школьную программу по литературе с равным для себя интересом. Саша ушла спать около трех, а Даня, Степа и Вова так и просидели за столом до самого утра. Когда с восходом солнца друг отца уезжал, Богдан думал, как хотелось бы ему, чтобы тот поскорее к ним в дом вернулся. Романовский вздохнул. Невооруженным глазом было видно, насколько тяжело дается ему этот рассказ — рассматривая свои руки и заботливо поглаживающие его запястья пальцы Тимофея, Богдан, как мог, оттягивал момент самого нелегкого признания, о неожиданно появившемся в размеренной и довольно однообразной жизни подростка новом знаком говоря с болью в голосе. Он рассказал Грановскому о том, как за какую-то пару месяцев Владимир стал неотъемлемой частью их дружной семьи, своим обществом скрашивая вечера в будни и целые выходные дни, увлеченного интересным собеседником Богдана привязывая к себе и заставляя того все больше тянуться к взрослому другу, свое внимание, обычно сосредоточенное лишь на сестре, с течением времени переключая на него. Наверное, Даня так сильно проникся к новому знакомому, потому что Владимир искренне им интересовался, с большим удовольствием тратя свое время на малолетнего приятеля, развлекая Романовского веселыми рассказами и предложениями куда-нибудь сходить вместе. Не привык Богдан к тому, чтобы его общество было кому-то, кроме Ники, необходимо, и, все сильнее погружаясь в неожиданно завязавшуюся дружбу, в своем взрослом наставнике доверчивый мальчишка растворялся. О том, что Владимир испытывает к нему симпатию какого-то иного рода, нежели дружескую, Богдан не подозревал. Он с радостью принимал приглашения нового друга покататься на картах, или вместе с ним отправиться на скалодром, попытать свою удачу на отвесной стене и потом посидеть в кафе с большим стаканом молочного коктейля, перед обиженно дующей губки на брата Вероникой извиняясь вечерами, обещая уже завтра пойти с ней гулять. Но и на следующий день Романовский уезжал из дома с Вовой, по каким-то причинам освобождающимся от работы гораздо раньше отца и с точностью до минуты прибывающим к подъезду Романовских на своей черном мерседесе в шесть, счастливо улыбающегося Даню маня очередным приключением. Конечно, сестра обижалась и не разговаривала с Богданом, стоило брату ближе к десяти вернуться домой, но, неизменно следуя давно сложившейся традиции, покорно шла к нему в кровать ночью, извиняющегося за свое отсутствие Даню прощая, стоило старшему ее только обнять. Да, брат и сестра были все также близки и необходимы друг другу, но с каждым днем Богдан проводил все меньше времени с Никой, ее обществу предпочитая компанию взрослого друга. Ни Саша, ни Степа не замечали подвоха — в выходные дни Володя старался к развлечениям подтянуть всю семью Романовских, то покупая на всех билеты в аква-парк, то приглашая друзей в торгово-развлекательный центр, обновлять гардероб, пока он с детьми веселится в игровых автоматах. Тому, что коллега Степана старается сесть рядом с Богданом или ненавязчиво до того дотронуться, слишком уж близко к несовершеннолетнему парню наклоняясь во время разговоров, никто значения не придавал. В Питер пришла весна. И вместе с ней наступило пятнадцатилетие Богдана — в тот день Вова подарил ему сертификат на обучение вождению автомобиля. Конечно, Даня был еще мал, и сдать на права ему никто бы не позволил, но с детства испытывая слабость к красивым авто и не раз искренне восхищаясь мерседесом Володи, Романовский от своего подарка готов был пищать, как малолетняя школьница от последней версии айфона. С середины марта Вова начал возить Богдана на курсы. С Восторгом в сердце Романовский ждал вторники, четверги и субботы, выбегая из дома по первому сигналу клаксона, о провожающей его разочарованным взглядом из окна сестре забывая на несколько часов, полностью растворяясь в изучении чего-то нового и своем друге. А Вова все чаще к нему прикасался — во время разговора, или просто так, как будто это нормально, он поглаживал его руку, или клал свою мальчику на колено, не подозревающему ничего Богдану объясняя, как нужно давить на педаль газа. Романовский его не отталкивал — списывая подобное на манеру общения своего наставника и друга, он с благодарностью принимал похвалу и восторженные отзывы о его успехах в вождении, к середине апреля начиная довольно свободно управляться с коробкой передач мерседеса и его рулем. Ника, все чаще оставаясь в одиночестве дома, брата к Володе сильно ревновала. И Тима, слушая рассказ Богдана о его прошлом ухажере (а в том, что Владимир свое внимание Дане уделял с вполне определенными целями, Грановский не сомневался), начинал медленно воспламеняться от ревности. Крепко стиснув зубы, Кот слушал блондина, стараясь не подавать виду, но внутри Грановского сердце облизывала раскаленная лава — одной мысли о том, что его Богдана кто-то трогал своими руками, выворачивала Грановского наизнанку. Но Тимофей, как мог, терпел, едва успевшему перевести дух и сделать очередной глоток воды Романовскому позволяя продолжить. К другу своему Даня сильно привязался. Забывая обо всем на свете, он без оглядки менял привычный ритм жизни и уклад вещей, подстраиваясь под планы Вовы, проводя с мужчиной все свое свободное время и забывая о других, перед прекрасными голубыми глазами сестренки чувствуя вину, но ничего не сумев с этим сделать. Мир Романовского, заключенный раньше лишь в одной Веронике, медленно расширял свои границы, доверчивого мальчишку маня новыми приключениями, заставляя терять бдительность. Однажды Володя спросил у Богдана, нравится ли ему какая-нибудь девочка из школы, и, получив отрицательный ответ от никогда даже не задумывающегося о возможной симпатии к кому-то Романовского, потрепал того по голове, покрасневшему щеками мальчику говоря, насколько тот привлекателен и какой популярностью будет пользоваться он, когда подрастет. У девочек и, как пошутил тогда Вова, у мальчиков тоже. Даня шутке посмеялся, не задумываясь даже о возможном скрытом контексте, и, позволив другу положить ладонь на свою руку, крепко сжимающую рычаг переключения передач, посильнее надавил на газ, доверившего ему свой мерседес Владимира увозя в направлении собственного дома. С того дня Вова начал проявлять свой интерес более активно. — Мне тогда едва исполнилось пятнадцать, — проговорил Богдан, с тяжелым вздохом вспоминая то время. — Девочки меня не особо интересовали. Все свое время я проводил с Никой, — на короткий миг загорелись любовью его глаза. — О каких-то там отношениях я даже не думал. Тимофей кивнул, принимая новые подробности рассказа Романовского. — Вопрос Володи меня, если честно, поставил в тупик, — признался блондин, кусая губы. — Я не замечал, чтобы мной кто-то интересовался. И, тем более, не мог предположить, что симпатию ко мне может испытывать мужчина... Кроме Вероники, казалось, для Богдана никого не существовало. Все свое время раньше тратя исключительно на сестру, Романовский игнорировал внимание одноклассниц, повышенный интерес к довольно привлекательному парнишке оставляя без взаимности наряду со всеми приглашениями прогуляться после школы и полными намеков взглядами. А уж о том, что его симпатичное личико могло понравиться кому-то одного с ним пола, Даня и подумать не мог. И даже шутка, невзначай оброненная Володей в один из вечеров, Богдана на эту мысль не натолкнула — продолжая общаться со взрослым другом также тесно, Романовский не замечал все более откровенного и настойчивого к себе интереса. А Вова все чаще к нему прикасался и во время разговоров наклонялся все ниже, доверчиво тянувшегося к нему подростка опутывая своими сетями, наивного мотылька маня в ловушку паука. Вместе они ездили по магазинам, выбирая подарок на день рождения самой младшей из Романовских, подолгу блуждая меж стеллажей с мягкими игрушками в поисках идеального кролика, с длинными ушами и красивыми глазами, каким свою мечту брату описывала Ника перед сном. И, отыскав подошедшего по всем параметрам зайца на верхней полке, Вова от Дани потребовал благодарность, воодушевленного находкой мальчишку притягивая к себе за талию, чтобы обманом выманить у того поцелуй. Доверчивый Богдан, ничего не подозревая, смущенно клюнул губами друга в щеку. С того дня Вова целовал его при встрече и на прощание — приученный Никой к тому, что его постоянно кто-то тискает, Даня не сопротивлялся. С размахом Романовские отметили и восьмой День рождения дочери — Володя помог друзьям закрыть на несколько часов от посетителей аква-парк, счастливой имениннице позволяя вдоволь наплескаться в бассейне вместе с одноклассниками, на протяжении всего праздника отвлекая от сестры Богдана, то угощая мальчика сладкими коктейлями, сидя на шезлонге, то катая его на надувном круге по темному гроту. Вероника, конечно, немного обижалась, что брат ее и в этот день, можно сказать, бросил, но, получив свой подарок, Богдана к дяде Вове отпустила, на тихо переговаривающуюся в стороне пару в плавательных шортах периодически поглядывая, отвлекаясь от игр с друзьями. А ночью, как и всегда, засыпая в руках у любимого старшего брата, и вовсе, казалось, о дневной своей обиде забыла, подаренного Даней кролика прижимая к груди также сильно, как саму ее обнимал Богдан. — Знаешь, сейчас мне кажется, что Ника чувствовала, что из-за Вовы что-то случится, — прерывая рассказ на последнем счастливом моменте, вздохнул Богдан. — Он ей никогда не нравился, и она просила меня перестать с ним общаться, — смотря на их с Тимой руки, вспоминал он прошлые капризы сестренки. — Но я думал, что она просто ревнует… Ах, как сильно жалел сейчас Даня о том, что Нику тогда он не послушал. В уголках разноцветных глаз заблестели слезы. Майские дни в тот год выдались по-летнему жаркими. Мучаясь от духоты в бетонном городе, семья Романовских мечтала об отдыхе, неожиданное предложение отправиться в загородный дом Владимира отметить победу в громком деле, над которым они вместе со Степой корпели не один месяц, встречая с восторгом в сердцах. И отпросив детей из школы на несколько дней, Александра с мужем укатили из Питера на природу, в роскошном особняке друга на берегу реки находя спасение от жары и смога. Гостей в свой дом Володя пригласил немало — в первый вечер за столом собралась шумная компания, нескольких ребятишек одного с Никой возраста отправляя развлекаться в сад, подростку-Богдану предлагая присоединиться к компании взрослых за неимением на отдыхе сверстников. Конечно, Нике бы больше хотелось, чтобы брат играл вместе с ними, но Дане совсем уж детские развлечения уже были не интересны, и, извинившись перед сестренкой взглядом, он пошел к старшим, занимая место рядом с Володей и радуясь тому, что друг все свое внимание тут же переключил на него. Дом Владимира был большим, и Богдан его исследовал с интересом, за предлагающим пойти на экскурсию взрослым товарищем следуя по пятам, в каждой показанной ему комнате находя для себя что-то любопытное. Больше всего Богдана покорила библиотека — казалось, на огромных стеллажах под самый потолок стояло не меньше нескольких сотен книг, с самого детства любившему читать Романовскому открывая огромное разнообразие доселе невиданных историй и рассказов, терпким ароматом чернил маня к себе и гипнотизируя разнообразием цветных корешков. В ней Даня и пропадал потом вечерами. Постепенно гости разъезжались, к окончанию каникул в доме Владимира оставляя лишь чету Романовских с детьми, не желающим возвращаться в духоту бетонных улиц Степану и Саше позволяя еще немного времени побыть на природе. Пропустив ужин, Богдан сидел с книгой в библиотеке, выбранный на вечер роман проглатывая страница за страницей, не замечая наступления позднего вечера и отрываясь от своего чтива, когда дверь в комнату с тихим скрипом отворилась. — Ты все еще тут? — улыбнулся Володя, входя внутрь, наследие отца в виде огромного многообразия дорогих изданий литературы окидывая равнодушным взглядом. — Зачитался, — обернувшись на голос, кивнул Богдан, ополовиненный роман поднимая с колен, чтобы показать другу его обложку. — Хм, интересный выбор, — подошел к мальчику ближе Владимир. — «Портрет Дориана Грея», — прочитал он название вслух, вкусу Романовского заметно удивившись. — Я читал его, когда был постарше, — и, забрав книгу из рук своего гостя, невзначай коснувшись пальцами его ладони, сел на мягкий диван рядом. — Нравится? — Да, — кивнул Даня, с восторгом глядя на увлекшее его произведение в руках хозяина дома. — Очень. — Оскар Уальд, — цокнул языком Володя, переворачивая книгу, портрет автора на задней обложке поглаживая пальцами. — Талантливый писатель. Жаль, что его постигла такая судьба... — Какая? — с интересом взглянул на обложку Богдан, о биографии выбранного себе в компанию на вечер автора не имея ни малейшего представления. — Его осудили за связь с мужчиной, — с готовностью отозвался Владимир, к внимательно слушающему его Романовскому придвигаясь чуть ближе. — В те времена это каралось законом, — продолжая свой рассказ, отложил книгу в сторону мужчина, наклоняясь к Богдану. — И Оскар Уальд пострадал за свою любовь, — почти в самое ухо мальчика прошептал он, обдавая Богдана ароматом алкоголя изо рта. Даня немного напрягся. Нет, он не чувствовал какой-то опасности в тот момент, но с младенчества не перенося запаха спиртного (единственного воспоминания о его родной матери), ощущал в компании нетрезвого мужчины себя не совсем комфортно. — Я не знал, — ответил он Владимиру, чуть отодвигаясь. — Но выбрал именно его книгу, да? — а заметно осмелевший под действиями алкоголя мужчина коснулся пальцами его щеки. — Из всего многообразия книг, ты взял именно Уальда, — хмыкнув какой-то своей мысли, отметил Володя, следуя по дивану за Богданом, напрягшегося от такого напора мальчика буквально вжимая своим телом в мягкий подлокотник. — Играешь со мной? — и, облизав свои губы, наклонился еще ниже, на приоткрывшиеся в попытке что-то ответить губы Романовского смотря слишком уж пошло и откровенно. Руки Дани вмиг вспотели — привыкший к тому, что Володя не раз вторгался уже в его личное пространство, дотрагиваясь до мальчика или того обнимая, в этот момент Романовский близкого контакта с ним его почему-то испугался. — Дразнишь меня, — продолжал говорить мужчина, нависая над Богданом, наивную жертву свою загоняя в угол и лишая возможности двигаться. — Маленький проказник, — и, сократив остатки и так довольно скудного расстояния до лица Романовского, совершенно неожиданно того вдруг поцеловал, едва успевшему вдохнуть Богдану не оставляя никакой возможности для отказа. Его губы были холодными и горькими от алкоголя. А руки, вмиг перестав нежно поглаживать скулы и щеки, грубо потянули Даню на себя, растерявшегося от произошедшего мальчишку по-хозяйски хватая за плечи и больно впиваясь в кожу ногтями. Облизав губы Богдана языком, мужчина толкнулся им внутрь его рта, потрясенного его действиями мальчишку заваливая на подлокотник дивана и нависая над ним сверху, пути отступления жертве блокируя весом тела и крепким хватом рук, тут же принявшимися шарить по его телу, пытаясь забраться под одежду. Даня не мог пошевелиться. Отравленный и обездвиженный ядом чужой слюны, он превратился в безвольную куклу, широко распахнутыми глазами смотря в пьяные глаза целующего его мужчины, не отвечая ему взаимностью, но и не находя в себе сил, чтобы Владимира оттолкнуть. За Богдана это сделал кто-то, с громким хлопком двери ворвавшись в комнату. — Ника не могла уснуть без меня, и папа пошел за мной в библиотеку, — объяснил Романовский Тимофею, стыдливо пряча глаза в их переплетенных вместе пальцах. Руки Грановского задрожали. Слушая о том, как ненавистный ему уже мужчина украл первый поцелуй любимого, Тимофей готов был вернуться в прошлое и вместо Степы наброситься на Владимира с кулаками, решившего обесчестить малолетнего сына Романовских извращенца забить руками и ногами до крови. Но, не имея возможности сделать этого, с тяжелым сердцем слушал о том, как отец защищал своего ребенка, подвыпившего Вову оттаскивая от Дани, мальчика от невзаимной близости спасая. И был сейчас Тима ему за это так благодарен — смотря на совсем поникшего Романовского, Кот с огромными усилиями отгонял от себя противные мысли, о том, что Богдана вот так кто-то мог почти изнасиловать, стараясь не думать и не представлять себе того, что могло случиться той ночью, если бы Степан вовремя не вмешался. Но, к счастью Дани, отец подоспел вовремя, и, как следует приложившись кулаком к лицу любителя малолетних мальчиков, свою семью уже через десять минут увез из дома извращенца, на ни в чем неповинного сына крича и того в произошедшем обвиняя. Не позволяя ребенку ответить, Степан надрывал свое горло, всполошенную Сашу и вовсю уже клевавшую носом Нику заталкивая силой в машину, на спешившего следом бывшего друга не обернувшись, даже когда тот в спину семье закричал: — Да ладно тебе, Степка, изображать строгого папку, — опираясь на дверной косяк плечом, злобно прокричал хозяин дома. — Он ведь просто подкидыш, сам говорил! — откровенное признание Романовского выворачивая так, чтобы ударить того также больно, как он бил его несколько минут назад по лицу. Степан не ответил, с большим трудом игнорируя ядовитые слова мужчины. А вот Даня то, что нужно, услышал. И, вжавшись в спинку заднего кресла автомобиля, мелко дрожал, продолжившему отчитывать его за произошедшее Степану не отвечая на оскорбления и крики, думая лишь об одном. Что конкретно кричал ему отец, Романовский сейчас при всем желании бы и не вспомнил, но убедить Даню в том, что в случившемся виноват он сам, Степану тогда с легкостью удалось. Степан кричал. Богдан молчал. Саша и Вероника плакали. Почти час ехали они по ночной дороге, салон автомобиля наполняя различного рода звуками и кипя от эмоций, с каждой новой фразой, произнесенной Романовским-старшим, все сильнее усугубляя и так непростую ситуацию, зациклившегося на единственном слове Богдана заставляя себя ненавидеть. Подкидыш, так отчаянно пытающийся быть хорошим сыном, исключительно облажался. И не думал Даня в тот момент, что целовал его Вова без разрешения, и не пытался объяснить он это отцу — в своей голове раз за разом прокручивая последние слова лицемерного друга, в случившемся он винил только себя. Никогда Романовские не тыкали Богдана носом в его происхождение, неродного сына воспитывая и любя также сильно, как собственную дочь. Но, слушая причитания отца и глядя на мать, не проронившую ни слова поперек мужу, Данила накручивал сам себя, медленно сгорая от позора и желая из машины родителей испариться, чтобы тем за приемыша не было так чертовски стыдно. Ника, вытирая слезы ладошками, цеплялась руками за брата. Но не могла малышка помочь сейчас Дане — вжавшийся в дверь мальчишка не позволял к себе прикоснуться, не желая испачкать своего любимого ангела той грязью, в которую Вова его с головой окунул. Богдан чувствовал себя ничтожеством и не хотел здесь находиться, под строгим взглядом отца, все продолжающего и продолжающего свою тираду, сжимаясь в маленький комок, с ногами забираясь на кресло и закрываясь от мира, обеспокоенно обернувшейся на него матери не оставляя иного выбора, нежели вмешаться. — Остановись! — приказала Саша мужу, отстегивая ремень безопасности, к спрятавшему лицо в острых коленках ребенку потянувшись рукой, чтобы того поддержать и успокоить. — Да где тут... — Я сказала, стой! — закричала Романовская на мужчину, мелькнувший за окном знак заправочной станции встречая с надеждой. Степан жену все же послушал — прикусив язык, Романовский свернул под указатель, серебристый автомобиль припарковывая у небольшого здания АЗС, за тут же выскочившей из машины и позвавшей его выйти Сашей следуя беспрекословно. Ника, отстегнувшись, подползла ближе к брату. — Уйди, — отмахнулся от сестры мальчишка, не пойми откуда взявшиеся слезы и свою слабость пряча от той в дрожавших острых коленках. Не хотел Богдан испачкать свою идеальную девочку — чувствуя себя теперь испорченным и грязным, он Вероники, как мог, сторонился. Едва успевшие подсохнуть щеки малышки вновь стали мокрыми — Ника заплакала в голос. А Саша, что-то зло прокричав Степану в лицо, поспешила в направлении двери торгового павильона, находившемуся в состоянии шока и испуга сыну желая добыть воды и, если получится, небольшой паузой успокоить разбушевавшегося мужа. — Ник, пожалуйста, иди к маме, — попросил Романовский сестру оставить его одного, на рыдающую рядом малышку стыдясь даже взглянуть. И, как это было всегда, Вероника слову брата подчинилась без единого писка. Выскочив на улицу, Ника побежала в киоск за родителями, продолжившим спор внутри помещения Степану и Саше только мешая, о том, что за время ее отсутствие в голову брата пришла самая глупая в его жизни идея, узнав, когда через пару минут она к Дане вернулась, обнаружив того на водительском месте крепко вцепившегося пальцами в руль. — Уходи! — закричал Богдан на сестренку, тут же поспешившую залезть в авто Веронику выталкивая из машины руками. — Нет! — завопила младшая Романовская во все горло, продолжительную истерику обильно сдабривая новой порцией слез. — Я с тобой! — зарыдала она в голос, перемахивая через пассажирское кресло и залезая с ногами на брата, неосторожным движением руки задев на руле кнопку клаксона, громким сигналом гудка разрушая тишину весенней ночи. К оставленной на парковке машине привлекая внимание взрослых. Богдан, вздрогнув от звука, резко дернулся вперед, находившуюся на педали газа ногу в пол вдавливая почти до упора, протестующе рыкнувший автомобиль срывая с места, с Никой на коленках уносясь, не глядя, вперед. Благо, бросил машину Степан как попало, и, преодолев с десяток метров, ни в какую преграду Даня не въехал, от столкновения спасая машину и себя с сестрой, резко дернув руль влево, выезжая из просторного и пустого кармана на дорогу. Вернуться обратно Богдан не смог. Не туда, где так громко ругал его папа, заставляя гореть от стыда и себя так сильно сейчас ненавидеть. Не туда, где с болью и укором во взгляде на него смотрела мать. Не к родителям, ставшим за долгие годы ему такими родными, все надежды и гордость которых сегодня он так жестоко обманул. Не видя дороги, Богдан ехал вперед, разразившуюся истерикой сестру рукой толкая на пассажирское кресло, к случившемуся сегодня позорному происшествию в список своих заслуг добавляя угон машины и похищение родной дочери Романовских. Ника, вжавшись в спинку сидения, резко замолкла, испуганно хватаясь пальцами за ручку двери, по воле Бога так вовремя захлопнувшейся за ее спиной, не позволяя теперь девочке выпасть на дорогу. Даня давил на газ все сильнее. Слезы мальчишке застилали глаза и не позволяли увидеть разметки, уносящийся вдаль автомобиль мотая по дороге и угрожая неопытному водителю угодить в ДТП, лишь через несколько километров, преодоленных в гробовой тишине, позволяя Богдану чуть успокоиться, чтобы выровнять машину. Оставшиеся на заправке Степан с Сашей, выскочив на звук и обнаружив пропажу детей, судорожно набирали в телефонной будке 02. Богдан несся вперед. Морщась от света фар редких встречных авто, мальчишка упрямо ехал по пустой дороге, желая сбежать от случившегося на даче у лживого друга и разочаровавшихся в приемном сыне родителей, на маленькую сестренку, увязавшуюся с ним, стыдясь даже смотреть. Сколько времени вот так ехали они, Даня не знал, но, чувствуя, как постепенно сходит на нет весь его запал, о своем опрометчивом поступке Романовский уже начинал жалеть, то и дело поглядывая на встречную полосу с мыслью развернуться. Однако, сделать этого Богдан не решился и, нажав на педаль газа еще чуть сильнее, рыкнувший автомобиль разогнал максимально, на испуганно взвизгнувшую рядом Веронику впервые бросая взгляд, в руке девочки находя то, что заставило вздрогнуть. Кролика, того самого, что выбрал в подарок Нике Володя, девочка прижимала крепко к груди, в длинных ушах любимой игрушки от брата пряча свои горькие слезы. Богдана от одного вида зайца едва не стошнило. Хватая игрушку, он вырвал ее у сестренки, подарок мужчины, из-за которого сейчас он позорно бежал, не глядя, от родителей прочь, желая выбросить подальше, тут же встрепенувшуюся и попытавшуюся отобрать любимца у брата Нику не желая запачкать той грязью, в которой с ног до головы сейчас был измазан он сам. — Нет! — закричала Вероника, резко дернувшись вперед, открывшему уже окно машины брату не позволяя выбросить кролика на дорогу. — Отдай! — вцепилась она в игрушку пальцами, на едва удерживающую руль в ровном положении руку брата падая всем своим весом, разогнавшуюся до предельных скоростей машину уводя с дороги вправо в отвесный глубокий кювет. Последнее, что увидел Богдан перед тем, как машина, перевернувшись, с дороги свалилась, были испуганные глаза сестры. Глаза чистейшего голубого цвета. — Ника... — тянулся, очнувшись через несколько минут, Романовский к бездыханному телу рядом, из-за искореженного металла, зажавшего ноги, не имея возможности пошевелиться. Вероника брату не отвечала. — Ник! — кричал Богдан, царапая воздух ногтями, до перепачканной кровью руки малышки, сжимающей проклятого зайца, не сумев дотянуться. Но ответом была лишь тишина. — НИКА!!! Богдан, захрипев, упал в руки Тимы: — Я убил ее... И Грановский услышал, как вновь рвется в клочья его душа.

Tbc…