graVestone

За спиной кто-то тихо вздохнул. Среагировав на звук, Степан обернулся, в арке, разделяющей коридор и кухню, обнаруживая свидетеля своей слабости и обычно скрытых от посторонних слез — растрепанный Тимофей стоял напротив, потирая кулаками глаза, жмурясь от яркого света и представшего его взору зрелища. Нетрезвый мужчина, рыдающий, сгорбившись на стуле, глубокой ночью — не самое приятное зрелище для молодого человека, делающего первые шаги во взрослую жизнь и становлению своей личности. — Простите, — опомнился Грановский слишком поздно, виновато потупив взгляд и отступая назад, не желая вторгаться в момент откровения с самим с собой Романовского с нелепыми просьбами о стакане воды. — Проходи, — но Степан, наспех вытерев слезы, попросил гостя остаться, вылезшего из постели глубокой ночью Грановского подзывая к себе взмахом руки. — Богдан?.. — назвал отец возможную причину к столь неожиданной побудке избранника сына, на нерешительно переминающегося с ноги на ногу Тиму смотря с недосказанным вопросом. «Опять кошмары?» — не сказал Романовский этого вслух, но по тому, как замер мужчина, прислушиваясь к звукам в квартире, будто ожидая очередного крика, Тимофей догадался о том, что он имеет в виду. — Нет, все в порядке, он спит, — поспешил Тима успокоить Степана, на всякий случай все же оборачиваясь через плечо и к тишине в конце коридора прислушиваясь. — Уснул почти сразу, как мы ушли, — доложил он отцу своего парня, в замутненных алкоголем и слезами голубых глазах того замечая легкий намек на успокоение. — А ты? — поинтересовался Степан, пряча взгляд, до сих пор влажными и чуть солоноватыми пальцами рисуя какой-то непонятный узор на столе. — Не могу, — пожал плечами Грановский, и, наконец решившись, шагнул в светлое помещение кухни, оплакивающему горе мужчине составляя компанию за столом. — Будешь? — подтолкнул к Тимофею тарелку с хлебом и колбасой Романовский, так и не притронувшегося к обеду-ужину молодому человеку предлагая перекусить. — Спасибо, — кивнул Тима, хватаясь за бутерброд. Аппетита не было ни у того, ни у другого, но, желая хоть чем-то заполнить паузу, оба откусили по куску, несколько долгих минут молча жуя бутерброды, не зная, что сказать. Романовский, не без труда проглотив остатки закуски, все же решился начать первым: — Он рассказал тебе? — конечно, Степан и так уже понял, что сын привел Тиму домой в этот день неспроста, но, не зная, как начать тяжелый разговор с избранником сына, осторожно зашел издалека. — Про Веронику и аварию — да, — кивнул Тимофей, запивая свой бутерброд чаем, что так и стоял на столе рядом с нетронутым никем пирожным. Рука Романовского дрогнула, потянувшись к бутылке коньяка. — Ты прости, я сегодня выпил, — извинился он перед Грановским, наливая в стакан небольшую порцию алкоголя, и, залпом опрокинув ее в себя, вновь уткнулся глазами в свои руки. — Ничего, — понимающе кивнул Тимофей, отца Богдана за слабость нисколько не осуждая. Сглотнув горькую слюну, Романовский продолжил: — Спасибо, что пришел сегодня, — поблагодарил он молодого человека, с большим трудом поднимая на того взгляд. Говорить Степану было непросто. — Я рад, что ты сейчас с ним, — буквально выдавливал он из себя каждое слово. — Ему очень нужна твоя поддержка и любовь, — притихшему напротив Тимофею признаваясь в том, о чем самому Богдану так хотелось сказать, но не находил в себе сил мужчина этого сделать. Грановский, сделав очередной глоток сладкого чая, кивнул. Не знал Тимофей, что говорит сейчас Степа через него с сыном, решившегося на откровение мужчину слушая, не смея того перебить. — Ты ведь знаешь, что он не виноват в том, что случилось? — спросил Романовский у Тимы, обращаясь совсем не к нему. Молодой человек, в очередной раз кивнув, с отцом Дани согласился. — Если бы я в тот день хотя бы на миг включил голову и выслушал его, — захрипел Степан, в своей причастности к аварии признаваясь. — Если бы хоть на одну секунду задумался о том, что на самом деле произошло, — отчитывал он себя на глазах Тимы. Грановский закусил губу, вновь видя слезы. — Если бы не был таким дураком... — выдохнул Романовский-старший, давясь новым вдохом. «Ника была бы жива» — договорить он не смог. Налив очередную порцию коньяка, он снова выпил, бо́льшую часть алкогольного напитка проливая мимо рта из-за того, как сильно дрожали сейчас его руки. Видя, что мужчине совсем плохо, Тима к тому потянулся. — Степан Алексеевич, — накрывая дрожавшую руку Романовского своей ладонью, попросил мужчину себя он послушать. — Я уверен, что мой отец на Вашем месте отреагировал бы точно также, — пытаясь успокоить вновь разбушевавшиеся эмоции Романовского, предположил Тимофей возможный исход событий, застань его Аркадий в подобной ситуации. — Вы не были готовы к этому, не ожидали, — говорил он, сжимая в своей руке руку взрослого. — И, конечно, на эмоциях наговорили лишнего, — до тихо плачущего Романовского пытаясь достучаться. — Вы ведь не думаете так на самом деле, да? — осторожно поинтересовался Тима. — Вы ведь позволили мне быть с Вашим сыном? Вздрогнув, Романовский поднял глаза. — Сейчас, не тогда, — ответил он Тимофею. — Многое изменилось, — то, что свои взгляды на нетрадиционную ориентацию сына он пересмотрел лишь недавно, признал Степан с сожалением. — Но в тот день... — В тот день Вами руководили эмоции, — зная, что скажет Романовский следом, попытался закончить мысль за него Тима иначе. — И, судя по рассказу Богдана, он это прекрасно понимает, — проговорил он, отцу своего парня в голову вкладывая одну важную мысль. — Он не винит Вас в случившемся, он обвиняет в этом себя. А Вы — себя, — за двоих объяснялся Грановский. — Но, если подумать, так случилось из-за стечения обстоятельств, — тяжело вздохнул Тим. — Вы не смогли спокойно отреагировать на увиденное, Богдан сделал поспешные выводы из Ваших слов... Так получилось. Нику уже не вернешь. — И сейчас, — Грановский собрал всю смелость в кулак, чтобы это сказать. — И Вам, и Богдану нужно простить себя. Степан, прикусив язык, мальчика слушал. — Вы хотите, чтобы Ваш сын сделал это? — задал Тима вопрос, от притихшего напротив мужчины получая кивок согласия. — Он не сможет, пока Вы не простите, — продолжил Грановский, смотря прямо в голубые глаза Степы. — Себя. Рука Романовского-старшего дрогнула. — Даня не сможет простить себе ту аварию, если не увидит в Вас поддержки, — рассуждал Тимофей неожиданно по-взрослому. — Но я ведь ему говорил... — о чем-то вспомнил Степан. — Пытались убедить, что это из-за Вас случилось? — догадался Грановский. — Да. — Зря, — выдохнул Тим. — Понимаете, переложить на кого-то другого свою вину — не то же самое, что принять ее и простить себя, — объяснял Романовскому он. — Конечно, я даже представить себе не могу, каково это, потерять сестру и дочь, — продолжал Тимофей с тяжелым сердцем. — Но я уверен, если Вы с Богданом сможете разделить вину за случившееся, поровну или как вам будет угодно, справиться с этим будет легче, — совершенно неожиданно предложил он выход. — Вдвоем... нет, втроем... вам будет проще. Степан, в словах молодого человека зацепившись за что-то, несмело кивнул. — Нас с сестрой воспитывала бабушка, — продолжил Грановский, примером из собственной жизни желая показать Степану, как они должны поступить. — Она работала на нескольких работах, чтобы нас содержать, и занималась хозяйством, — рассказал он о родном человеке, в сердце лелея ее светлую память. — Но, к сожалению, она была уже не молода, и подобный ритм жизни сильно сказался на ее здоровье... Нам с Викой было двенадцать, когда она умерла, — проговорил Тим, чувствуя горечь потери на кончике языка. — И, как и Вы с Богданом, мы с сестрой думали, что это случилось из-за нас. Романовский прикусил губу, не решаясь мальчика перебить. — Потом... — и Тима продолжил, тяжелыми воспоминаниями собственного детства делясь со взрослым. — Потом мы обвиняли отца, который после смерти мамы бросил нас на бабушку. И, знаете? Легче от этого не становилось, — вспомнил Грановский те ночи, в которые Аркадия он проклинал и всем сердцем своим ненавидел. — Потому что чувство вины никуда не исчезало, оно просто перекладывалось с одного человека на другого, — объяснял он то, что пытался до Романовского-старшего донести. — А недавно, когда мы с папой в очередной раз по этому поводу ругались, я понял: от того, что мы с Викой будем злиться на него, или ругать себя, что не смогли уберечь бабушку, ее это не вернет, — сглотнул обреченно Грановский. — И вы с Богданом, меряясь чувством вины, не сможете вернуть Нику. Степан подавился на вдохе — произнесенная Тимофеем фраза сдавила легкие. — Но Вы можете разделить с ним эту потерю и простить себе то, что случилось, — замерев без дыхания и движения, вслушивался Романовский в слова Тимофея. — Так что, не пытайтесь отобрать у Богдана чувство вины, он все равно не отдаст. Поделите ее и простите себе каждый свой кусок, — попросил Грановский Степана, сжимая его руку крепче. — Я уверен, Ника вас обоих давно уже простила... Договорив, Тима замолк. А Степа, до последней крупицы впитав в себя его слова, склонил перед мальчиком голову, в продолжительном монологе Грановского находя для себя то, в чем так отчаянно нуждался он все эти долгие четыре года. И именно в этот момент, позволяя себе во тьме отчаяния увидеть тонкую полоску света, обещающую спасение, Романовский понял, почему именно Тимофея выбрал себе в спутники Богдан, и за что Тиму так сильно его сын любил. Внутри молодого совсем еще мальчика Степан уже успел рассмотреть твердый стержень мужества и храбрости, когда Грановский, желая защитить Богдана, не задумываясь заслонил того собой в день их знакомства и без колебаний полез за любимого в драку потом. А теперь, сидя напротив Тимофея и слушая на удивление зрелые его рассуждения, Романовский открыл для себя молодого человека с совершенно другой стороны, в предложившем свою поддержку мальчике видя отличный пример для подражания и стимул стать лучше. Ведь силе духа Грановского и одновременно с тем удивительной чуткости мальчика мог позавидовать любой взрослый мужчина. Такой человек, как Тима, Степан был уверен, Богдана сможет спасти. И, пообещав себе стать для сына таким же твердым плечом, как его любимый парень, Грановского он за этот разговор благодарил: — Спасибо, — сжимая в своих руках ладонь Тимофея, прошептал Степан, поднимая на молодого человека голубые, как у Ники, глаза. «И за меня, и за Богдана», — Тим во взгляде мужчины посыл прочитал. И, отодвинув бутылку коньяка на край стола от обоих подальше, предложил Романовскому-старшему промочить горло чаем, в тишине кухни жуя бутерброды, чувствуя на себе восхищенный взгляд чужого отца. Степан Тимофеем открыто любовался — думая о том, насколько повезло Богдану встретить Тиму на своем пути, он с каждой минутой все больше поражался, в суждениях семнадцатилетнего паренька находя гораздо больше здравого смысла, чем в разговорах с психологом, на приемы которого записала всю семью Саша три года назад. И, радуясь тому, что такой сильный духом и чистый сердцем парень любит его сына, за дальнейшую судьбу Дани уже так сильно не переживал. Если Тимофей будет рядом, с Богданом все будет в порядке. Своего сына Романовский в надежные руки Тимы вверял. Посидев на кухне еще немного и допив чай, мужчина и молодой человек разошлись по комнатам, глубокой ночью занимая места в кроватях подле любимых, состоявшийся разговор еще долго переваривая в своих головах. А по утру, проснувшись от звука будильника Саши, Степан поспешил к Дане и Тиме, едва поднявшихся с кровати ребят в дверях встречая предложением вместе позавтракать. Но Грановский от завтрака вдруг отказался, цепляющемуся за него руками Богдану говоря о необходимости поехать в школу, назначенной на сегодняшний день важной тренировкой перед блондином прикрываясь и позволяя отцу провести с сыном время наедине. Степа, поблагодарив Тиму кивком, пошел провожать его вместе с Даней. — Я приеду вечером, — услышал Романовский обещание Тимы к Богдану вернуться. Сын, спрятав лицо в изгибе шеи любимого, того не мог никак отпустить. — Останься, — просил Даня тихо, но папа услышал. — К ужину ждем, — в разговор влез Степан. И, позволив Грановскому Богдана на прощание поцеловать, мужчина обнял Тимофея, в самое ухо того шепотом выдыхая: — Спасибо, сынок. Впервые за долгие четыре года Степан чувствовал, что сможет с Богданом нормально поговорить.

Tbc…