graVestone

После признания Богдана Тимофею в каком-то смысле стало проще. Нет, конечно, открывшиеся подробности прошлого семьи Романовских оставили глубокий отпечаток на чувствительном сердце Тимы, переживающего потерю сестры вместе со своим парнем и искренне сопереживающего Степану с Сашей. Но, не имея больше необходимости гадать о причинах отстраненности Богдана и частой его задумчивости в последнее время, Грановский мог любимому предложить свою поддержку и помощь, стараясь вывести Даню на разговор, если это было необходимо, или просто молча посидеть с ним рядом. И, казалось, Богдану в обществе Грановского было уже не так больно — приятные воспоминания общего с Никой детства, все чаще всплывающие во время разговоров с любимым человеком, сменяли черно-красные картинки той кровавой ночи, когда Романовский сестру потерял, до сих пор не смирившемуся с трагедией парню позволяя ненадолго забыть о случившемся и улыбнуться, Тимофею рассказывая о том, что малышка, как и он, была жуткой сладкоежкой. Грановский в такие моменты готов был заплакать — встречая взглядом на лице Богдана мимолетную улыбку, он на долю секунды успевал поверить в то, что с потерей сестры Романовский справиться сможет, но, разочарованно провожая ее через мгновение, вновь обреченно стискивал зубы, вернувшегося мыслями на четыре года назад Даню стараясь отвлечь любыми возможными способами. Например, сегодня он пригласил Романовского в гости, выходную пятницу проводя в саду, в компании любимого человека удобно устроившись на кровати-качели. Вику он попросил оставить их одних, жаждущей компании и скучающей по другу сестренке обещая все объяснить, когда придет подходящее время, без разрешения Богдана не осмеливаясь близняшке рассказать про Нику и ее трагическую смерть. Грановская, конечно, обиделась и дула губы на брата так, что казалось, те вот-вот лопнут, но, не увидев в сероватом лице Романовского никакой поддержки, и даже наоборот, будто заметив в его разноцветных глазах что-то, от чего по коже прошелся мороз, безропотно просьбам Тимы подчинилась, в компанию на день себе выбирая Никитку, предложив другу вместе отправиться в кино. Если Вика правильно запомнила, Блохин очень хотел посмотреть каких-то «Отомстителей». Тима с Даней остались вдвоем. Греясь в лучах майского солнца и подставляя лица теплому свежему ветерку, они лежали, крепко обнявшись, на мягких подушках качели в саду, на заднем дворе дома Грановских находя для себя укрытие от посторонних глаз и ненужных никому сейчас разговоров. Вот только, к большому сожалению Тимы, от прошлого Богдану скрыться не удалось — задумчивым взглядом упершись куда-то вдаль, Романовский то и дело вздыхал, беспокоившееся за любимого сердце Тимофея заставляя сжиматься в груди и тихо плакать. Забирая Богдана с утра из дома, Грановский перебросился несколькими словами с его родителями, от Степана с Сашей получая строгий наказ следить за их сыном в эти дни как можно внимательней, во взволнованных глазах старших Романовских видя неприкрытый намек на страх. Взрослые не сказали Тиме, чего именно ему стоит бояться, но, отпуская Богдана с ним, Грановского умоляли о сыне позаботиться, обещающего вернуться домой уже вечером блондина обнимая чересчур сильно для короткой разлуки. И теперь это странное прощание не выходило у Тимофея из головы. Обнимая удобно устроившегося на его груди Романовского и перебирая пальцами его мягкие волосы, Кот думал о том, чего так сильно могли бояться родители Дани, в голове своей строя теории и предположения, думая о том, что самое страшное из возможных событий осталось уже позади. И не заметил Грановский, как неосознанно потянулся второй рукой он к руке Дани, длинные пальцы, всегда такие холодные и будто не живые наощупь, переплетая со своими, в этом тактильном контакте чувствуя себя в безопасности и чуть расслабляясь. Непонятно, почему, но Тиме так было спокойней — чувствуя в своей руке руку Богдана, Грановский верил в то, что любимого от возможной опасности он сможет защитить. Богдан, слушая удары сердца, что так сильно и безоглядно его любило, в объятиях Тимы почти засыпал. Свежий воздух, определенно, шел блондину на пользу, сероватый оттенок лица в свете яркого солнца и легких порывов теплого ветерка чуть разбавляя розовой краской на скулах, каре-голубым глазам блондина позволяя закрыться, убаюканного шуршанием листьев и пением птиц Богдана смаривая в легкую дрему. Чувствуя, как голова на груди стала медленно тяжелеть, Тима и сам прикрыл веки, подушечкой большого пальца мягко поглаживая ладонь Богдана, неосознанно двигаясь выше. Грановский вздрогнул, когда его палец коснулся шрама — спеша одернуть руку, чтобы не испугать Даню ненужным вниманием к отметке на коже, он того больше испугал своей реакцией. Моментально проснувшись, Богдан спрятал обе руки между своей грудью и боком Тимы. — Прости, — поспешил извиниться Грановский, к закрывшемуся от него Дане наклоняясь и целуя любимую белобрысую макушку. — Я не хотел… Трогать? Пугать? Будить? — и сам Кот не знал, за что именно сейчас просил он прощения. Романовский, кивнув, чуть расслабился в объятиях парня и, зная, что Тима никогда ему вреда не причинит, вновь нашел его руку своей, в один общий комок собирая и горячие и холодные пальцы, таким привычным уже и необходимым каждому контактом выражая свое безоговорочное Грановскому доверие. Тимофей, с благодарностью приняв очередной шаг навстречу от Дани, поцеловал того в лоб: — Спасибо. — Тебе. Но важный вопрос вдруг обжег язык Тиме, решившему дать возможность Богдану самому выбирать, когда говорить о своем прошлом, Грановскому не позволяя вновь расслабиться и отдаться во власть этого момента, острыми когтями беспокойства и волнения царапая изнутри ребра, вынуждая шатена напрячься. Богдан, будто почувствовав это, поднял их руки, показывая Тиме один из шрамов, не осмелившемуся издать даже звука молодому человеку на молчаливый вопрос отвечая: — В первую годовщину смерти Ники я пытался покончить с собой. Внутри Грановского что-то с хрустом сломалось. Конечно, Тимофей знал, что такие шрамы не появляются на руках просто так, но, впервые услышав от самого Богдана о попытке суицида, оказался к тому не готов. — З… — прикусил язык Грановский, вовремя понимая, что вопрос его будет совсем неуместен. Что значит, «зачем»? Как будто того, что Богдан потерял самого близкого и дорогого во всем мире человека, и считал себя виновным в ее смерти, было мало. — По… — и вторая попытка Тимы задать вопрос закончилась неудачей. «Почему» ты решил умереть? Неужели, и так непонятно? Даже спустя четыре года Богдан все так же безуспешно сражался с воспоминаниями той ужасной аварии, сгорая от ненависти к себе и чувства вины. Упустив момент, Тимофей так и не смог ничего спросить — упершись взглядом в спрятанный под татуировкой шрам, он лишь молча хлопал губами, подушечкой большого пальца вновь аккуратно касаясь твердого рубца, будто надеясь, что тот волшебным образом с запястья Дани исчезнет. Но ни один, ни второй никуда не пропали, на протяжении трех лет служа напоминанием Богдану о второй к ряду ошибке, не решившегося еще раз повторить Романовского по ночам терзая мыслями о том, что дело стоило тогда довести до конца. Так и не дождавшись от Тимофея вопроса, Богдан вновь заговорил сам: — Мама в тот день отпросилась с работы и пришла раньше, чем я рассчитывал, — сглотнув, поделился он с Грановским воспоминаниями трехлетней давности. — Знаешь, наличие в доме дипломированной медсестры — большая проблема для того, кто решил вскрыть себе вены, — о том, как, очнувшись на полу в ванной, пока скорая ехала по срочному вызову, Богдан увидел над собой полные страха и слез глаза матери, говорил Романовский с болью. Рука Тимы дрогнула, будто обжегшись о старый шрам. — Врачи меня опять откачали, — перехватив пальцы Грановского в воздухе, продолжил Богдан, решившему разделить с ним это воспоминание Тимофею признаваясь в том, как жалел он тогда, что ни пробки, ни другие пациенты не смогли встать на пути реанимационной бригады. — Второй раз против моей воли, понимаешь? Грановский прекрасно его понимал. Богдан уже успел рассказать ему о том, как проходила его реабилитация после аварии, не желающего делать ни малейшего усилия для выздоровления парня запирая в стенах больницы на лишние два месяца. Тогда, заново учась стоять на едва успевших оправиться от многочисленных переломов ногах, Романовский отказывался сделать хоть шаг, рыдающей над его постелью Саше не осмеливаясь в глаза даже взглянуть. Но, не имея возможности спорить с судьбой и с врачом, что так рьяно взялся за пациента, Богдан все же пошел, с тяжелым грузом на плечах двигаясь вперед, спотыкаясь и падая вновь, как теперь узнал Тима, одним майским днем. — Ты ведь понимаешь, что чуть не лишил родителей второго ребенка? — не смог больше молчать Грановский, притихшему в его руках Богдану задавая вопрос. Романовский, попытавшись было поднять голову, вновь на грудь Тимы ее уронил. — Тогда я думал только о том, чтобы избавить их от виновника смерти их дочки, — честно признался он, сжимая руку Грановского крепче. — Ты не... — Пожалуйста, Тим, не говори этого, — не желая слышать очередное «не виноват», попросил Богдан Грановского не продолжать. — Думаешь, мама с папой не пытались меня тогда убедить, что Ника умерла не по моей вине? — все же найдя в себе силы на Тиму взглянуть, поинтересовался он, запрокинув голову, вновь заблестевшими влагой глазами заглядывая в глаза любимого человека. — Поверь мне, они пытались... — Я не об этом, — но Тимофей хотел сказать вовсе не то. Грановский знал, что «не виноват» Богдану уже не поможет. — Я понимаю, чем ты руководствовался в тот момент. Но, Дань, — пытаясь подобрать правильные слова, не спешил Тима. — Они уже потеряли одного ребенка. Лишиться второго, да еще вот так... Их бы это добило. Прикусив язык Романовский моргнул. — Твои родители очень любят тебя, ты ведь знаешь, — продолжил Тим, до своего молодого человека пытаясь достучаться. — И сейчас, наверное, об этом говорить уже поздно... К счастью, твоя мама тогда вовремя успела, — сглотнув, проговорил твердо шатен. — Но, если бы тебе тогда все же удалось это сделать, — его голос дрогнул, — ты бы реально убил всю семью. Ну, вот, он сказал — смелости Тиме хватило. — Думаешь, твои родители с этим бы смирились? Богдан покачал головой. Зная, как долго Романовский носил на своих плечах тяжелый груз вины за смерть сестренки, Тимофей надавил на больное. — Конечно, проще избавиться от страданий и боли вот так, чем пытаться с этим как-то жить, — не желая заканчивать на том, что уже было сказано, продолжил Грановский, вновь переводя взгляд на шрам Богдана, нежно поглаживая его подушечкой большого пальца. — Но теперь ты несешь ответственность за своих родителей, понимаешь? — напомнил Романовскому он о чем-то важном. — И, я уверен, Ника бы тебе никогда не простила того, что ты их бросил. Богдан, высушив щеку футболкой Тимы, вновь спрятал лицо у того на груди. — Я рад, что твоя мама тогда успела, — а Грановский, проглотив свои слезы, едва слышно продолжил, вернувшуюся домой так вовремя Александру за спасение сына мысленно благодаря. И теперь, кажется, Тима понял, чего так боялись родители, отпуская Богдана сегодня к нему — потеряв одного ребенка, они дважды чуть не лишись второго. И, судя по тому, что только что рассказал ему Богдан, пятнадцатое мая для Романовских навсегда вычеркнуто из всех календарей. Боясь себе даже представить, что Даня может вновь попытаться покончить с собой, Тима обнял любимого крепче, с беспокойным сердцем отмечая десятое мая и вместе с родителями Богдана со страхом смотря в направлении грядущих пяти дней. Нет, сделать подобную глупость Романовскому больше он не позволит! И, прижав к своей груди Богдана так сильно, как только он мог, Грановский себе пообещал любимого парня сберечь, в открывшихся подробностях первого года без Ники видя большую угрозу. — Даже думать о таком больше не смей, — не хотел говорить вслух этого Тима, но слова сами вырвались вдруг наружу. Богдан, вняв отчаянной просьбе шатена, согласно кивнул. Но не нашел в себе смелости пообещать это Грановскому вслух. — Теперь ты в ответе не только за маму с папой, — задумавшись на мгновение, к сказанному добавил Тима, свою собственную жизнь ставя на кон и отдавая ее в руки Богдана. И не соврал — представить себя без Дани Грановский уже просто не мог. И, уложив их руки на свой живот, он вновь поцеловал блондина в макушку, притихшему на его груди парню в волосы выдыхая: — Люблю. — Я тебя тоже. Тимофей очень надеялся, что этого будет достаточно для того, чтобы Богдан хотел жить.

Tbc…