Аваддон

Элиза часто любила задавать мне один и тот же вопрос: «Что ты будешь делать, Лина, если вдруг наступит конец света?» Если честно, даже спустя хуеву тучу времени я так и не смогла найти более-менее философский ответ. Впервые мысли о суициде начали посещать меня в 9 лет, когда Пенелопа напивалась по вечерам и приходила ко мне в комнату. Ей было все равно на то, что она ломает и без того пошатанную психику своего же ребёнка. Обидные до слез слова о том, что я сущий демон, которого она хотела убить ещё в колыбели, больно кололи маленькое сердце. Было непонятно, за что собственная мать так отчаянно желает мне смерти, аж зубы скрипят, когда она произносит очередные проклятия и ударяет меня головой об стену. Именно тогда, насмотревшись по телевизору американских сериалов, я решила взять кухонный нож и вскрыть себе вены. В самый последний момент, когда холодное лезвие уже коснулось моей детской руки, в коридоре послышался звук открывающегося дверного замка, который и остановил все это жертвоприношение во имя тотальной справедливости. После этого было множество неудачных попыток спрыгнуть с крыши местной церкви, утопиться в ванной на втором этаже, наглотаться снотворных отчима. Но высшие силы будто специально берегли мою жизнь для более поздней кончины. На фоне активно развивающегося и набирающего опасные обороты психического расстройства меня начали посещать ночные кошмары. Они не были одинаковыми или стереотипными, но в каждом из них я убивала собственную семью, захлебываясь в теплой крови. Мать раздражали мои громкие крики, как и вообще все мои действия, поэтому она отвела меня к местному психотерапевту-аспиранту, который не придумал ничего лучше, чем выписать ребёнку лошадиную дозу снотворных и антидепрессантов. Пенелопа запихивала с ноги в меня все эти таблетки каждый гребаный вечер, считая, что это выход из сложившейся ситуации. Я научилась прятать их под языком, а потом смывала в туалет и старалась не засыпать. Одну, две, три ночи я держалась стойко, выпивая с утра литр кофе и усердно маскируя дешевым тальком круги под глазами, но потом организм брал своё, забирая меня в царство крови. Так называемые родители со временем смирились к моим ночным пробуждениям, но зато у матери появился дополнительный повод пиздить меня по утрам. Кошмары посещали меня и на Берро-драйв. В одну из ночей я с криком упала с кровати, смахнув настольную лампу пуховым одеялом. На поднявшийся шум прибежал Майкл. — Ты издеваешься? — сонно, но все же недовольно промямлил он, растирая заспанные глаза. — Только уснул. — Извини, кошмар, — буркнула я, поднимая одеяло и светильник. Парень немного постоял в дверях, а потом зашел в комнату и сел на угол кровати, поджав ноги и обняв себя руками. Его золотистые волосы были растрепаны и спутаны, а голова покоилась на коленях. — Расскажи, — попросил он, внимательно изучая каждое моё движение. — Прошу. Я люблю слушать чужие кошмары. — Своих не хватает? — ночная беседа с внуком Констанс не входила в мои планы, но все же именно сейчас мне не хватало хоть чей-нибудь банальной поддержки. — Они начались еще в детстве. Всегда разные и непредсказуемые, но в конечном итоге моя семья мертва, а я по горло в их крови. — Почему ты уехала из Денвера? — поинтересовался Майкл, пододвигаясь ко мне ближе, отчего сердце почему-то начало стучать быстрее. — Бабушка не хочет говорить об этом, считая, что это не моё дело. — Но ведь это правда, — пожала я плечами. — Это действительно не твоё дело. — Мне просто интересно, — не унимался парень. — Можно ли сделать что-то хуже того, что делаю я? — А что ты делаешь, Майкл? — Причиняю боль. — Вот и я также. Мы просидели так еще несколько минут, пока капли начинающегося дождя не начали ударять по подоконнику, заставив нас обоих резко вздрогнуть. — Мне они тоже снятся, — вдруг тихо сказал Лэнгдон, заглянув в мои глаза. — Я боюсь, не знаю, что делать. Просыпаюсь в холодном поту каждое утро. — Кажется, будто тебя окатили ледяной водой и бросили в пропасть, — его глаза были такими грустными, что я непроизвольно захотела дотронуться до лежащей недалеко руки с выпуклыми синими венами и сказать, что все будет хорошо. — Знакомое чувство. — Можно я лягу спать с тобой? Вдвоём будет не так страшно, — Майкл выглядел слишком растерянно и напугано, что мне просто стало его по-человечески жаль. Я кивнула головой и освободила место рядом, благо полуторная кровать позволяла это сделать. — Только чтобы утром тебя здесь не было, а то твоя бабушка подумает, что мы зашли слишком далеко, понял? — Понял, — усмехнулся парень, устраиваясь на моей подушке поудобнее. Я чувствовала тепло, исходящее от его крепкого тела и сбившиеся дыхание у себя на шее. Не помню, чтобы когда-то мне удавалось так легко и быстро засыпать. Кошмары меня больше не мучали, а Майкл начал приходить ко мне каждую ночь. Констанс наверняка догадывалась, что мы с её внуком сблизились, но как мне кажется, это, наоборот, ей нравилось. Она все чаще покидала дом, уходила гулять, принося себе из магазина очередную пачку сигарет, а нам вишневую газировку. Я поступила в университет Вудбери на политологию, начала курить и запекать рыбу каждую среду. Майкл читал мне «Фауста» по вечерам, когда мы сидели на моей кровати, поедая крабовые чипсы и делясь произошедшим за день. Он любил слушать мои рассказы об учебе, поправлял домашние эссе и хмурился, если я плакала после телефонных разговоров с Лиззи. Одинокие, одичавшие и злые на весь мир и на самих себя мы нашли друг друга. Можно было бы назвать наши отношения дружбой, но это давно уже зашло за все возможные рамки и границы. Мы не трахались, не целовались, не краснели, когда наши глаза пересекались, а руки переплетались. Мы доверяли, успокаивали, поддерживали и выслушивали. Наконец-то в моей бессмысленной жизни полной страхов, горечи и разочарований появилось крепкое плечо, на которое можно было опереться, чтобы не упасть в черный омут боли и страданий. — Если бы наступил конец света, что бы ты сделала? — спросил однажды Майкл, когда мы лежали на зеленой лужайке, наблюдая за тем, как соседская собака гоняется за голубями. Я запустила пальцы в его пшеничные кучерявые волосы и задумалась. Ответ все не приходил в мою голову. — Не знаю. Ограбила бы магазин «Chanel». — Это примитивно, Лина, — фыркнул парень, скрестив руки на груди. — Подумай хорошенько. — Зачем думать о будущем, если мне нравится настоящее? Лэнгдон промолчал. — У тебя завтра экзамен? — Последний, — тяжело вздохнула я, представляя, как буду сдавать историю цивилизаций. Мерзкий профессор все норовит запустить свои жирные старческие руки мне под юбку и похотливо облизывается, когда мне приходится проходить мимо него. Наверное, придется ему отсосать, чтобы получить приличную оценку. — Отметим сдачу? — Майкл приподнялся на локтях и посмотрел на меня. На солнце его глаза становились ярче сапфиров, а волосы переливались всеми оттенками золота. Повторюсь, он был дьявольски красив. — Это свидание? — рассмеялась я, убирая выпавшую темную прядь из высокого пучка. — Мистер Лэнгдон, мне нужно подумать! В тот момент, когда мы ловили теплые лучи июньского солнца на гладко выстриженной лужайке Констанс, мне казалось, что это самое счастливое время. Вечером, после сдачи истории цивилизации, Майкл повел меня в парк. Я медленно вышагивала рядом с ним, едва доставая парню до плеча. Глухой стук каблуков летних туфель еле заглушал биение наших сердец. Мне все равно на конец света, на собственную смерть, на убогие кошмары и истеричную мать, которая до сих продолжает издеваться надо мной, пока рядом он. Пока моя рука покоится в его теплой и чуть шершавой ладони. Мы сели на скамейку рядом с искусственным озером в Эхо-парке. Лэнгдон по привычке положил голову мне на голые колени, а я запустила наманикюренные пальчики в его густую шевелюру. Нам не нужно было говорить друг с другом, чтобы чувствовать себя комфортно. Молчание стоило дороже, чем никому не нужные громкие слова. Достаточно было прислушиваться к дыханию и медленно касаться каждой родинки на теле. Есть в этом что-то дико интимное и притягательное. Вдруг я услышала пьяные мужские возгласы где-то за кустами. К нам приближалась толпа подростков с бутылками дешевого пива в обеих руках. — Смотрите, какая цыпочка, — промямлил заплетающимся языком один из придурков, отбившийся от своих друзей, поманивая меня коротким пальцем и нагло ухмыляясь. Майкл напрягся. — Иди сюда, крошка. Бросай своего идиота и отведай лучшего траха от Джима. Лэнгдон неторопливо встал со скамейки, не обращая внимания на мои сдавленные писки о том, что нужно просто забить на этого долбаеба. Его кулаки были сжаты так сильно, что, казалось, будто они сейчас лопнут. Каждая вена была напряжена до предела. Он достал складной нож из заднего кармана темных джинсов и направился прямиком к пьяному парню. — И что ты мне сделаешь, индюк? — рассмеялся тот, разводя руки в стороны аки распятый Иисус. — Заколешь своей вилкой? Кишка у тебя тонка. На этих словах Майкл точно и быстро, словно кошка, полоснул холодным лезвием по горлу жертвы. Кровь тотчас хлынула обжигающим потоком на белую футболку Лэнгдона. — Подойди ко мне, — прошептал он, протягивая свою руку. — Ближе. Не знаю, какая сила двигала мной в этот момент, но я повиновалась ей беспрекословно. Майкл вложил в мою дрожащую ладонь окровавленный нож. — Вынь сердце. Все еще находясь в шоке, я ошарашенно посмотрела по сторонам, чтобы убедиться, что за нами никто не наблюдает. Но город будто вымер. Был слышен лишь треск уличных фонарей и совсем тихий всплеск волн. Я не хотела вырезать ничьё сердце, но что-то внутри меня снова подтолкнуло к еще не остывшему трупу Джима и заставило поднести нож к грудной клетке. Посмотрев в кристально чистые глаза Майкла и сдавленно вздохнув, я распорола бедного парня и вытащила кровавое сердце на свет. — Почему ты это сделала? — сладостно прошептал Лэнгдон мне на ухо, убирая темные волосы с плеч и оставляя багряные следы чужой крови на открытых и слегка тронутых загаром плечах. — Потому что ты мне сказал, — мой голос яростно пульсировал в висках, заставляя веки неприятно сжиматься от легкого дискомфорта. — Ты попросил, и я сделала. Майкл лишь загадочно улыбнулся и ушел, оставляя меня одну наедине с трупом и сердцем в руке. Я долго смотрела ему вслед, не понимая, что происходит, пока не услышала гул машин и людской смех. Город снова ожил.