***
В классе 1-A Геройской Академии разговоры раздавались громкой пушкой. Все ученики пребывали в классе, громко обсуждая первую полосу пестривших этим газет и бесконечные постеры в интернете, предупреждающие об опасном злодее, уверяющие в активных поисках и требующие оставаться бдительными. Обмусоливалась в СМИ тема преступника уже продолжительное время — около девяти-десяти месяцев. За это время успели убить ещё около шестнадцати человек, но точная цифра не разглашается. Ещё на тринадцатом трупе хотели ввести комендантский час в нескольких близлежащих районах, но отчего-то оставили эту затею. Рядом со второй партой, первого ряда у окна, разгоралась громчайшая из всех перепалка. Урарака, Иида, Тодороки, и редкие фразы Токоями, разгорались любопытством и страхом в желании узнать личность убийцы. Были предположения о том, что это кто-то из последователей Пятна мстит за его смерть, или лишь продолжает нести его идеологию на своих плечах. А может, кто-то крайне активный из банды Лиги Злодеев. Или всё же самостоятельный серийный убийца, разыскивающий признания за свои преступления среди преступных масс таким путём. И ещё десятки других предположений, шумом голосов перекрывающих друг друга. — А ты что думаешь, Деку-кун? Низкий голос девушки раздаётся близко, и он поднимает глаза. Смотрит внимательно, вглядывается незаметно, но пристально, отвечает с замедлением. — Э… Ну, думаю, это плохо… Надеюсь, его скоро поймают, а то ещё что-то может случиться… Он мямлит, краснеет, смотрит в окно, но видит в отражении всех. Видит в отражении окна, словно через зеркало другого мира, где он — и правда просто мальчик, учащийся в Юэй, заведении мечты всей своей жизни. С четырьмя весёлыми веснушками на каждой из щёк. Он вновь отворачивается к окну спиной, смотря снизу вверх на всех рядом стоящих, обводя их взглядом. Отмечает, непередаваемо чистой мыслью, какие они ещё дети. Маленькие, повидавшие, но всё ещё дети, с этой искоркой азарта и предвкушения в глазах. Они продолжают выкладывать предположения друг другу, домыслы, опасения, а ему только и остаётся что слышать-слушать-прислушиваться. Дети бывают очень интересны, а их горящая идеями фантазия может зажечь в ровесниках огонь спички, а то и целого костра, вдохновив. Да, дети. Разговоры смолкают волной сразу же, как в дверях появляется жёлтый спальный мешок, уже знакомый учащимся в A-классе. Айзава-сенсей из мешка выползает с явной неохотой, поднимается, отряхиваясь, и входит к доске за учительский стол. Мешок остался в углу между окном и стеной, на которой повешена доска. За учительским столом появляются бумаги, в слова которых тот начинает активно вчитываться. Облизав ещё раз губы, языком задевая ленту у подбородка, поднимает равнодушный взгляд на класс, медленно всматриваясь в глаза каждому из присутствующих. Моргает. Перебирает листы и продолжает. — Сегодня у вас будет очередная практика. Пойдёте вы, соответственно, к уже знакомым вам агентствам и компаниям. Будете делать то, чего они от вас хотят, и всё такое… Единственная теперь к вам просьба, желание, цель, как хотите называйте, это быть осторожными и не на шаг дальше не отступать от ваших учителей, на текущее время. Как вы знаете, сейчас особенно обострён риск нападения на некрупные компании, и атака с последующей борьбой могут произойти в любой момент. Не смейте расслабляться, не смейте приносить неприятности кому-либо. И всё в таком духе, о чём я не раз уже вам говорил. Он закончил свою пылкую речь, громко вздыхая от начавшегося сумбура. Его глаза медленно переползли к ряду около окна, впиваясь взглядом в одного конкретного учащегося. Но тот быстро закончил эту пытку для себя, ясно осознавая, что к совести таким образом никого не подведёт. Вновь послышался отягощённый вздох, и Айзава совсем ушёл в мысли. Спустя некоторое время урок продолжился.***
Сильные руки были сжаты позади. Слышались тяжёлые выдохи, находящегося в страхе человека. В мире, где быть безпричудным — причуда, оставаться крайне сложно. Особенно, если твои детские годы были наполнены Всемогущим от корки до корки. Его руки опаляло, воздух наполнялся дымом, горечью горелого дерева, грубо пробирающегося в лёгкие. Отыскать огромную стеклянную камеру, в два с половиной метра в высоту и полтора в ширину, надо уметь. И, что хорошо, он умел. Но, вот в чём загвоздка, она оказалась ему не нужна, и, к слову, не практична. Быть героем номер один — большая ответственность, это сила власти, распоряжаться которой ещё нужно уметь. Но только взошедший на это место обыватель геройского мирка был столь беспечен, что поймать того в ловушку оказалось излишне легко. Или, может, это его доверие сыграло на руку? Ни к чему сейчас задаваться такими вопросами, ответы к которым следует обдумывать тщательно, учитывая и взвешивая все факты. Его бирюзовые глаза сияли гневом, но мускулистое тело отказало ему в оказании помощи. Его мощные руки были зажаты позади со зверской силой. И его могучую шею обдавали жарким дыханием. Конечно, этим температурам не сравниться с его собственными, но дыхание рядом с мочкой уха было ощутимым. К его сожалению, причуда полностью скрывала недо-злодея, решившего, что сможет справиться с героем номер один. Пускай так, но его огонь не сможет помочь ему сейчас. Воздух сотрясся от произнесённых слов. — Не видишь, не так ли? Не знаешь, кто я такой? Страшно? Но тот хранил глухое молчание. — Не говори, не говори, от этого всё равно проку ноль будет. Связанные позади руки тронули, утверждаясь в чём-то, послышался смешок. Чёрная искажённая фигура вошла в его поле зрения, до этого остающаяся сзади, закрепляя руки. — Теперь точно очнулся, да? Искажённый голос отдавался эхом, похожим на шуршание старого телевидения. Невнятная тень была уверена в своей правоте, зашуршав на ухо неопознаваемым голосом. — Сейчас я сделаю то, что ты, скорее всего, запомнишь. Шуршащий голос поднялся на тон выше, желая звучать почти интимно. — Создать детей для преодоления собственного порога? Ты монстр. Последняя фраза сопровождалась укором. Но чужая, искажающая пространство чёрными пикселями, рука, судя по нахождению её места в черноте, уверенно коснулась паха, массируя. Он поражённо выдохнул, тень усмехнулась. — Быть тобой, иметь твои идеологии — омерзительно. Как и ты сам — омерзителен. Чужой голос отдавался в перепонках сухим хрустом. Его веки были закрыты, но видел он красную пелену собственного пламени. Его пытались унизить и возбудить. Чего добивался этот… человек? Натренировать его, словно бы повторяя на человеке опыт Павлого со слюноотделительным рефлексом собак? Только заменить слюни — его желанием, фонарь — чужим жаром, а воду — его собственным телом. Глупые домыслы, лезущие в голову. Но они хотя бы значат, что он может это делать, из чего в свою очередь следует, что он всё же не собака. Мысли становятся всё глупее, а за зажмуренными глазами вырисовывается горящее поле. — Что, не хочешь даже предположить, кто я? Не хочешь узнать, усомниться в том, что кто-то такой есть в твоих кругах? Давай, спроси меня. Его сжали и начали активнее работать, на что он отреагировал слишком быстрым жарким выдохом. Поле под веками горело, обжигало, как и он когда-то людей. Ухо оплёл злой шёпот, гнев в котором был непомерным, но он бы и дальше молчал, если бы его член был в штанах, а не в глючных чужих руках. — Хаа… ты… слишком сильный… Всемогущий?.. Его предположение звучало глупо — зачем ему заниматься чем-то подобным, особенно учитывая тот факт, что он больше не… не Всемогущий. — Уже лучше. Ещё. По его венам текла магма, лава, кипящая ртуть, а связки грозились покинуть его, потому что голос охрип, а на алеющем лице, на глазах выступили слёзы. Он не хотел думать почему, мысли сгорали под пламенем поля, а силы будто и впрямь вернулись. Но это была лишь иллюзия, обман собственного разума, потому что он отлично почувствовал холод железа на своей человеческой щеке, не охваченной пламенем, как он думал. Он хотел прекратить пытку, но у него не было причуды, он был слаб, и совершенно лишён рассудка. — Давай же. Чужие руки были такие же разгорячённые, дикие, как его прошлые намерения. Он чувствовал нагревающийся металл на щеке, и чувствовал как он скользнул ниже, проводя по скуле, подбородку, стремящийся к шее. — Скажи мне. Слишком горячее пространство вокруг. Думать и правда не выходило, только огонь горячими лианами спутывал его. Он чувствовал как к губам припали другие, грубо, жадно целуя, прикусывая больно, ставя привязанного на место в маленькой дуэли. Жаркие руки задвигались активнее, а его разум отказал ему с концами, отчего он только грубо стонал, не пытаясь придти в себя. Но внезапно совершенно всё прекратилось. — Хорошо. Он открыл глаза на диване в гостиной, привалившись на скользкую кожу. Не поверил: слишком всё было ярко, слишком круто, как повороты американских горок, и слишком… приятно, чувственно. На груди, как маленькое напоминание, в зеркале виднелся крупный шрам. В штанах виднелся бубновый король. Это было единственным доказательством того, что он не сошёл с ума. Да, пожалуй, он запомнил.***
Школьный кабинет, один из десятка, сотни своих копий. — Ты — что?! Шинсо Хитоши, голос которого всегда тих, был наполнен ужасом, непониманием и отчаянием. Он провёл рукой по лицу, желая смыть никчёмную эмоциональность. Он гулко выдохнул, подходя к парню, облокачивающемуся на один из столов. Тихо переспросил. — Ты — что? Наполненный непониманием, он хмуро вглядывался в собеседника, открыто смотрящему в его глаза. — Нет-нет, давай проясним! В шоке произнёс он, не владея собой. Он желал забыть только что узнанное им. — То есть ты, просто взял, напоил его бурдой, прихайдохал непонятно к чему, и подрочил Старателю?! Несколько минут были наполнены тяжёлым молчанием. Сквозь большие окна проглядывалась закатная синева неба, тёмными тучами проходящая дальше. Тишина не атаковала их, думал Шинсо, хотел думать. Он перевёл взгляд с синего неба на бесконтрольно вьющиеся волосы, на глаза, в которых отражались уходящие облака. Он приблизился к нему, вплотную, плечом соприкасаясь с его, только смотря на широкую, запертую дверь, в противоположную сторону. Он чувствует как голос, хрипя, ломается. — …а как ты это делал?.. Возможно, такому вопросу не было места в их разговоре, но слово — не воробей, как говорится… Его голова поворачивается. Медленно, но глаза встречают друг друга. Скорее всего, этому всё же не было места. Но он хватает Шинсо за загривок, целуя пересохшие от волнения губы. Они отзываются чем-то жёстким, но их обладатель оказывается податливым неумёхой. Их зубы сталкиваются, языки теряются, дыхание остаётся глухим. Он смотрит на закрытые веками глаза, думает. Думает о том, как хотелось бы докусать эти губы до крови, после чего их неосторожный обладатель будет мычать и жаловаться. Хочется достать нож из кобуры и проверить, это правда он? Отрезать кусочек кожи от его лица, сейчас выражающее крайнюю покорность и желание. Посмотреть, попробовать на вкус, ощутить. Его кожа такая же сухая, как и губы? Или, может, будет мягкой? А её структура будет зависеть от места, откуда он её возьмёт? Так много любопытных вопросов, ответы на которые тоже стоит обдумать чуть позже. Он целуется сладко, обмениваясь большим количеством слюны, покусывая чужие губы и вдыхая в свои лёгкие разогретый воздух. Он чувствует как шея под левой рукой была напряжена, из-за чего опустил руки почти на бёдра, заставляя Хитоши бесстыдно залезть к нему, уже сидящему на парте, на колени. Помогает с этим, одной рукой поддерживая его за бедро, после убирая её на ягодицу, грубо сжимая, получая в ответ шумное мычание с придыханием. Уверяет: себя держать в руках, не навредить, просто доставить удовольствие, раз уж он на геройском факультете. Не думать о том, как сильно бьётся его сердце, не думать, как бы оно затихло, а его полный желания взгляд стал бы бесцветным. Главное сейчас — не думать о том, чтобы было хорошо ему, потому что Шинсо не подходит для его удовлетворения. Краем сознания отметил пятницу, и прямой переулок, обещая себе не переборщить. Выныривая, понимает — зря обещал. Фиолетовые вздыбленные волосы, пот, зажмуренные от наслаждения глаза, бровки домиком. Всё в наличии. Но в слух прорывается тихий скулёж, смешанный со стонами. Ориентируется на всё тело, через миллисекунду понимая всю ситуацию. Хитоши Шинсо сидит у него на коленях, импульсивно дёргаясь, выдыхая горячий пар. Его собственная правая рука сжимает его член, в то время как левая — его правую ягодицу, то сдвигая, то открывая, массируя. Он чувствует как лоб горячеет, как сам Шинсо скулит жалобно, резко оковывая его плечевой пояс. Теперь же он дышит в его форму, чужую форму, массирует чужую задницу, и дрочит пускай не совсем чужому человеку. Впечатляет, ничего не скажешь. Хитоши под ухом жалобно хрипит, открыв рот, из которого редкими вздохами вырываются стоны. Он резко прерывает его хрипения, вновь целуя, но в этот раз больше орудуя языком, нежели обмениваясь жидкостями. Тот всё ещё в замутнённом рассудке и язык контролировать толком не может, но хрипит меньше, хотя прорываются яростные стоны, предупреждающие о кульминации. Неожиданно для Шинсо, когда тот почти излился, пережимает ладонью член, от чего тот потерянным, пошлым взглядом смотрит в его глаза. «Не смогу, не смогу» — думает он, стараясь доставить сидящему на нём верхом большее удовольствие. Потому что он срывается, и вместо нежного, привычного сейчас для Шинсо спокойствия, он давит на него, срывая с влажных губ кожу. Ощущает, как тому больно от этого, смотрит, как неприятно жмурится, и было переключается, но резко возобновляя манипуляции с членом, активно надрачивает. Тот разрывается между тем, чтобы отстраниться, разорвать горячий воздух, разорвать собственную губу, и тем, чтобы чувствовать кровоточащую губу вперемешку с горящим спермой членом. Выбирает последнее, сглатывает. Поцелуй продолжает набирать обороты.***
Цементированное здание. Его серые, нетронутые отделкой стены, смотрятся угнетающе. Прохаживаясь по не особо благополучным районам, ученики следовали за учителями. У кого-то ноги немного косились, от переживаний, а у кого-то было еле сбитое дыхание. Каждый район имел свои масти, и агентства, на чьей территории был обнаружен новый труп, были обязаны доложить о трупе, буквально, всё. Сейчас прямой переулок, угнетающий район и позднее время, заставляли кого-то обливаться потом. Пусть так. За фасадом очередного здания не было слышно ругательств, криков, и ещё чего непристойного для мимо проходящих. Была умиротворённая тишина, жар которой нарушал редкий ветер. Туз неподвижно лежал под ним, рыдая от бессилия. Маленькие ручонки были распластаны над головой, неподвижно связанные, с редкими попытками отнять хоть одну часть тела от земли. Хрупкие ручонки, вывернутые опасно сильно, начинали наливаться фиолетовым. Ноги были повязаны, также обездвижены, и вывернуты. Он проследил полоску от ладони до локтя, с болью сжимая последний. Как было бы жаль маленького человека, чья жизнь ещё могла пестрить радостными моментами. Он приближается к его лицу, жарко выдыхая тому в нос свою пылкость. — Не двигайся, малыш, хорошо? Ласково попросил он, проводя ниже — к плечу, зажимая горло, запрокидывая чужую голову на асфальт. Он думал о том, что бы ему сделать сейчас, ведь это туз, а туза нельзя потратить зря. Его рука скользнула ниже, ладонью надавив на впалый живот. — Тебе повезло, малыш. Как думаешь, что бы мне с тобой сделать? И в окончании фразы оставляет пару поцелуев на нежной коже шеи. Давит рукой на живот чуть сильнее, отчего мальчик заходится кашлем, и голову пронзает идея. Он оставляет его валяться, слезая с него, проходиться губами от шеи до пупка, прихватывая зубами область ниже. Ребёнок начал потеть активнее, его дыхание участилось, а резкие всхлипы возобновились с новой силой. В глазах ребёнка были страх и боль, так что он припал к его маленьким губам в нежном поцелуе, заставляя немного расслабиться. Его правая рука скользнула под него, удерживая того за крестец, заставляя выгибаться. Он сжал тощие ягодицы, прислушиваясь к запуганному детскому дыханию. Решая не медлить, спускается от лица к плоской груди, пристраивая подбородок между сосками, исподлобья кидая взгляд на плачущего. Вновь провёл языком по груди, захватывая один сосок в рот. Быстро выдыхая, отстраняется. Открыто смотрит в перепуганные глаза. Ску-чно. Дети завораживают не так сильно. Но у него нашёлся один выход. Приподнимая тело над асфальтом в горизонтальном положении, левой рукой нащупывает кобуру, проворными пальчиками отстёгивая заклёпку, любовно сжимая в руках чёрную рукоять. Когда, опустив того вновь на асфальт, он поцеловал лезвие, глаза напротив расширились и он вернул себе возбуждение. Холодный металл угрожающе коснулся шеи, и он прошептал. — Приятно познакомиться, Дилер. Представляется он, и улыбка искажает лицо. Глаза сощурились в эйфории, потому что ребёнок под ним начал ёрзать активнее. — Что такое? Так хочешь моего внимания, малыш? С нажатием лезвие прорезало тонкую кожу у косточек ключиц. — Не бойся. Ты не будешь им обделён. Горячий шёпот в детский рот, и дальше — почти пустота. Помнит, как ребёнок заёрзал, как попытался кричать. Помнит горячее удовлетворение, окутывающее его, помнит холод лезвия. Помнит, что секундой позже, столько длился их короткий поцелуй, сталь медленно шла вдоль тела, вертикально ему. Помнит крики, хрипы, мычания, как попытка сказать хоть слово. А ещё, помнит горячность чужого тела, тёплые волны страха от которого исходили интенсивно, взбудораживающе. Проводил ладонями по грудной клетке, спускаясь, по животу. Надавливал на живот, на места рядом с глубоким порезом. Упоённо собирал кровь на язык, кислость которой отложилась на руках и в голове. Водил языком по всему порезу, по длине почти всего туловища, угощался. Тело на этом моменте под ним задрожало сильнее, имеющие коричневый цвет руки над головой напоминали прогнившее мясо, а блуждающий, молящий о спасении, взгляд цеплялся за любое движение, пока всё ещё имел такую возможность. Он возбуждённо выдохнул, зажимая возбуждённый член, уверяя себя, что до самого сладкого нужно быть терпеливей. Чистый ребёнок, гладкий, нервно делал короткие вдохи. А он делал упражнение на дыхание, дабы не закончить всё раньше времени. Провёл рукой по вылившейся крови, по прорезанной только что линии. И вклинился ладонью между половин разрезанной кожи, в тёплое нутро. Слышал, как тот задохнулся от боли, снова сжал член. Было сладко, но недостаточно. Правая рука углубилась внутрь, сжимая толстую кишку, тыльной стороной руки ощущая гладкость желудка. Тела обоих била крупная дрожь: одного от боли, другого от сильного возбуждения. Вместо того, чтобы сжимать член, хотелось провести по всей длине, защемить ладонью головку, двигаясь в чём-то тёплом и вязком, ощутить горячий разум, неподвластный морали и этике. Рука с силой сжала толстую кишку, ощутимо не только для себя, но и, в первую очередь, для обладателя вскрытого сосуда. В чём был минус всего этого, так это в том, что люди, в особенности дети, мало ходили опорожняться, из-за чего всё это, в прямом смысле, дерьмо скапливалось внутри. Но пускай так, сейчас он был слишком возбуждён, и имел возможность оказаться неосторожным. Мальчик на асфальте горячо вдохнул, закатывая глаза, почти уходя от этого, но когда, будь ещё один глубокий вдох, его заткнули поцелуем, он сделал последнее издыхание, умирая с поцелуем на устах. Романтично, не правда ли? Он комкал бледные сухие губы в наслаждении, перебирая в уме химические формулы, дабы также не закатить глаза. Он отвлёкся, отстранился, заплывшими от возбуждения глазами любовно смотря на бездыханное теперь, но хранившее ещё тепло тело. Вынимая из тела правую руку, он замещает её левой, в то время как правая получила разрешение на самоудовлетворение. Теперь же левой рукой он ощущал горячие органы, скользил вдоль кишок, то помещая руку глубже, то вынимая её почти максимально. Звоном колокола в ушах он понимал, что долго не продержится. Сейчас он чувствовал и горячность головы, и холодный воздух, которым его пытался обдать ветер, но он был горяч, жесток и возбуждён, что не делает его менее опасным. Он пережал член, потому что голова начала кружиться отчётливей, но он хотел сделать этот туз особенным. Поэтому, на коленях переходя выше по телу, толкнулся в развалившееся, открытое кожей, нутро. Отпустил руку, всеми силами стараясь не кончить, возложил на правой ладони ожерельем тонкую кишку, возвращаясь к интенсивным действам. Закончил быстро, сваливаясь на, оставшуюся почти целой, грудную клетку, умиротворённо слушает тишину небьющегося сердца. В последний, прощальный раз горячо, с благодарностью, целует, перед этим собирая собственные следы страсти. На грубо вспоротую грудь ложится туз пик, впитывающий в свой картон его прошлого возбудителя. Краем глаза замечает чёрную тень в углу стыковки здания. Выдыхает обречённо, уверенный в том, что его застали в самую кульминацию. Поправляет одежду, без возможности избавиться от румянца на щеках, поднимает голову в тень. — Глупо думать, что я тебя не замечу, Курогири. Не смей ни одной живой или мёртвой душе об этом распространяться, понял? Тьма открыла жёлтые всполохи глаз, не ответила, образовывая портал. Он вздохнул и шагнул внутрь. Тёмный бар нисколько не изменился с его последнего визита. За стойкой тьма привычно очищала стаканы от грязи белой тряпкой, за дальним от входа стулом сидел заросший, пытающийся нагнать на себя таинственность, человек, которому точно не потребуется рука помощи, в случае чего. И ещё пара человек, внимание на которых он почти не обращал. Занял место вплотную к Шигараки, обхватывая прилетевший (прискользивший, раз уж на то пошло) в руки алкоголь с размешанным внутри успокоительным. Горло обожгло от шота, и он удовлетворённо выдохнул. — Ну? Что такое? Уж очень редко вы сами наведываетесь навестить меня. Зал ответил тишиной.***
Снова класс, снова школьные стены, уходящие в высокий потолок. Снова одна и та же пластинка в голове. Он смотрит на рыжее закатное небо. Дурная привычка — оставаться тут, смотреть через огромное окно в даль и на облака, копошась в мыслях тараканом. Вздох Шинсо разодрал тишину в клочья, потому что он больше не может просто так быть с ним, не вспоминая того желания. Желания обладания, крови, желания подчинить его себе, и попробовать на вкус. Останавливается только на мыслях, не воплощая в действия, кровь на руках заманчива и одурманивающа, но тогда сам сенсей сможет подкопать под него, несмотря на его безмерную, конечно, любовь. Поворачивает голову к источнику тяжёлого вздоха, смотрит в глаза, вглядываясь. Чужие глаза смотрят в окно, на чистых, пушистых волосах играет еле заметный отблеск рыжего. Он не знает горячее сейчас его дыхание или нет, но хочется ощутить, как тогда, волнующее придыхание желания. Потрескавшиеся губы открываются, голова поворачивается, смотря на него. — Зачем? — Что «зачем»? Голоса обоих звучат безразлично, но за голосом Хитоши прослеживается неуёмное непонимание. — Я… я просто хочу понять, зачем ты всё это делаешь. Зачем убиваешь. Что-то когда-то случилось? Его взгляд полон беспокойства, отчётливого желания помочь или придти на помощь, если что. «Помоги мне с дрочкой. Мысли о том, как я тебя расчленю, покромсаю и надругаюсь над тобой меня возбуждают, не хочешь повторить?» — думает он, захваченный чужим вниманием. Отводит взгляд к окну, хмыкает. — А что ты хочешь услышать? — в голосе сквозит усмешка. — Какую-то печальную историю? Он мельком смотрит на его лицо, удостоверяясь, что владеет его вниманием. Облокачивается о парту расслабленно. Снова усмехается. — Как ты думаешь, Шинсо, почему мошки и всякие насекомые слетаются на свет? Зачем им это, как ты думаешь? Он неуверенно потупил взгляд, поразмышлял, вновь поднял взгляд на него. — Не знаю. — хотя и предполагал, не стал озвучивать. — Это их инстинкты, Шинсо. То, что в них было, есть, и, скорее всего, будет. У них это в ступенях эволюции есть. А как ты думаешь, Шинсо… Он обратил открытый взгляд на него, пугающе, не мигая смотря в его глаза. — …Зачем им это? Широкие глаза нагоняли страха, но он, поразмышляв, ответил. — Раз это их инстинкты, то, должно быть, для выживания. — Для выживания, Шинсо. Ты видишь ту аналогию, что я провёл? Он, восстанавливая центр тяжести вновь на ноги, подошёл ближе. Ближе, чем мог бы подойти раньше. Подошёл, сталкиваясь с ним кончиком носа, внимательно следя за его реакцией. Смотря в его глаза, он понял — видит. Видит эту аналогию, что он провёл. Сопоставил всё, что мог, и в его близких глазах плавало осознание. Он не дал ему ответить. — Вот поэтому, Шинсо, я — мотылёк, а все они — мои жёлтые фонари. Он ловил его выдохи, внимательно анализируя. Поднял правую руку, упёрся ладонью в живот, придавливая его к учительскому столу, начиная массировать круговыми движениями. — Вот поэтому, Шинсо… Взгляд сиреневых глаз начинал смотреть на него со страхом смешанным с желанием услышать утаённое продолжение. Он чувствовал на своих губах горячее дыхание то ли себя, то ли обоих, потому что упёрся коленом в учительский стол между его ног. Ощущал как страх схлынул и в глазах почти отражались слёзы. По видимому, тот отлично помнит вечер, в котором смог ощутить и разделить страсть с другим телом, помнит, насколько ему было хорошо. Он спустился до шёпота, вещая в порозовевшее ухо. — Ты хочешь узнать, почему колба твоего фонаря всё ещё цела, Шинсо? В висках раскалённый молоток давил на нервы. — Хочешь узнать, что бы я с тобой сделал? Он языком прошёлся по его щеке, оставляя неприятный мокрый след. Спустился к набравшим цвет губам, еле прикасаясь. Он смотрел в его глаза с горячим шёпотом на устах. — Хочешь? Ответом послужили всхлынувшие слёзы, парой капель скатившихся с уголков глаз. Лицо раскраснелось, сам прижатый проявил инициативу, прикасаясь к губам в решительном жесте. Ответ на поцелуй не заставил себя ждать. Но, оторвавшись, продолжил. — Я бы сначала расцеловал твоё красное лицо, спустился бы ниже, прикусывая твою шею. А потом вцепился в неё зубами, с желанием оставить кровавые подтёки. Я был бы рад тебя искусать, изгрызть, как дворовая собака — кость. Я бы поцелуями спустился ниже, поцеловал бы ключицы, перецеловал бы грудь. Ударил бы тебя головой обо что-нибудь тяжёлое, чтобы ты почувствовал дикую слабость и не мог мне сопротивляться. Захватил твой уплывающий взгляд на себе, спускаясь к животу. Проследил бы последнее ребро, может зубами, может нежно. Укусил бы тебя за соски, оттащил их, причиняя тебе боль и наслаждаясь ею. Я бы глотал твоё сбитое дыхание, следил бы за страхом в твоих глазах. Я бы причинил тебе так много боли, что ты сошёл бы с ума. Рассказывая всё это, он выцеловывал его лицо и шею, оставляя влажные следы. Коленом он медленно массировал его пах, а руками блуждал по телу, часто останавливаясь на ягодицах. Он чувствовал как Шинсо не находил места рукам, так что решил помочь ему. Поймав его руки, он занёс их назад, приложив почти всё его тело на учительский стол. Закончив, он «захватил его уплывающий взгляд», пристально смотря в его глаза. И шёпотом произнеся: «Я убью тебя», вцепился в его губы. Как в первый раз, они обменивались обильными слюноотделениями, показывая желание страсти.***
Джокер обещал быть сладким. Больше года он регулярно тревожил полицейских и героев своими маленькими шалостями. И сейчас: в глазах азарт, искры, перед ним взрослый, на вид ушлый, мужчина, но на деле оказавшийся неловким и мягким, как его собственная плоть. Они сейчас в большом здании, потолки которого около семи метров в высоту. Само помещение — коробка, открыв дверь которого в данный момент можно увидеть висевшие в углах чёрные тросы. Но дверь закрыта, а назначенное время ещё не пришло. Таз опоясывает кожаный ремень с кобурой на левом боку. Руки ощупывают замершее во сне лицо, мягко оглаживая все черты. Заставляя того открыть глаза мощным шлепком пощёчины. Несколько ударов сотрясли застоявшийся воздух пустующего помещения. На него смотрели чистые голубые глаза тридцатипяти-тридцатисемилетнего мужчины с жёсткой щетиной. Он был окрашен непониманием происходящего, но сразу же была предпринята попытка успокоить его глубоким поцелуем. Пускай после снотворного чужой мозг был затуманен, но на поцелуй тот ответил резко. Что было смело с его стороны, учитывая то, что тот был с завязанными за спиной руками, отравлен снотворным и находился в неизвестном помещении. Поскольку оставалось каких-то пятьдесят-шестьдесят минут, он решил не затягивать. И медленно спустился со щёк к нижней челюсти, большими пальцами залезая в рот и заставляя его находиться открытым. Он приподнялся над сидящим, делая поцелуй вертикальным, ещё более глубоким, отчего по чужой челюсти появились подтёки слюны. Отпуская челюсть, руки продолжили свой путь, кольцом сцепляясь вокруг шеи, передавливая пути крови к голове, отчего лицо приобрело сине-фиолетовый окрас. От подобного оттенка его член кольнула игла возбуждения. Отпустив руки ниже по телу, ногтями зацепил выступающие ключицы. Сжал в сильных, мозолистых руках накаченные грудные мышцы, грубо выворачивая тёмные соски. Поднялся вновь, вставая на ноги полностью и отходя от проделанной работы на пару шагов назад: теперь красное лицо, закусанная губа, раскрасневшиеся плечи. Картина неудовлетворяющая. Он достаёт нож. И что-то кажется сейчас неправильным. Наверное, вся эта постановочная бурда, в то время как сам он мог бы хорошенько поиграть, а не разыгрывать тут не пойми что. Тем не менее, взгляд быстро фокусируется на возбуждённо пыхтящем мужчине, заходя назад, к его рукам, не без удовольствия прорезает связки плеча и предплечья, из-за чего тот больше не сможет двигать локтевой сустав. Бордовая кровь стекает из разреза, и он не отказывает себе в том, чтобы припасть к алым струям, рецепторами ощущая её почти детскую кислинку. Вклинивается зубами в только что сделанный порез, разрывает оставшиеся мышцы под прелестный аккомпанемент жутких криков и сопротивления, вилянием бёдер в попытке ускользнуть с сидения. Но чужие ноги связаны, тело грудной клеткой было привязано к расслабленным пока тросам, таз которого также привязывался к ножками сидения. В случае чего — он повалится на пол со стулом в придачу. Тёплая кровь испачкала подбородок, несколькими линиями спускаясь за ворот, но то, до чего смог дотянуться язык — чисто. Немного облегчённо вздыхает. Переходит снова вперёд, попадая в поле зрения находящегося в агонии мужчины. Подходит почти в плотную, смотря вниз, на неухоженное лицо, с маленькой улыбкой. Нож в левой руке перекатывается с стороны в сторону, оборачиваясь взору двумя половинами одного лезвия. Чужое дыхание сбито, и он этим почти пользуется, нагибаясь вниз, вплотную к его лицу, остриём легко поводя по бьющейся венке выше одной из ключиц. Во вред себе, заканчивает быстро — перерезает сонную артерию, перед этим прижимаясь губами к предполагаемому месту пореза. Нож выходит из кожи быстро и он чувствует как в язык, заблокировавший путь к горлу, тяжело бьёт согревающая и возбуждающая струя крови. Тело в секунду обмирает мешком, а он, облизывая губы и недовольно смотря на невидимо замаранную красным одежду, отходит к углам за, висящими бесхозными верёвками, тросами, перед этим не удержавшись и закончив трупу в безотказный рот. Толстые тросы в руках, на концах которых было по острому крюку. Поскольку в человеческих конечностях не было специальных дыр предназначенных для закрепления на металлические крюки, он выкручивался как мог. Нащупав в предплечье пустое место, между лучевой и локтевой костями, он вклинил, перед этим облегчив себе задачу ножом, крюк. Со второй рукой поступил точно также, привычно облизывая кровоточащую рану. С нижней же частью ему пришлось помучиться. Поскольку тросы для этой части тела выходили из пола, их натяжение было гораздо меньше, нежели тросы потолка. И он начал задаваться вопросом, возможно глупым, но как же лучше прикрепить тело, чтобы в последствии оно не отвалилось под собственным весом, и его не разорвало под натяжением тросов? Продеть ли крюки между большими и малыми берцовыми костями, или же вспороть тому живот, где нижняя полая вена расходиться надвое, и через отверстие в тазу продеть его туда? Задумчиво простояв минут пять, потому как более времени на раздумья у него не имелось, решил всё же попыхтеть над удалением лишних икроножных мышц. На это дело у него тоже ушло немало времени, но результатом он был почти доволен. Перед тем как подвесить тело в воздух на тросах, он ещё раз позволил себе позабавиться, раскрывая грудную клетку, откуда тяжёлым содержимым вывалились кишки с желудком и сердцем. Чужое сердце было осквернено греховным желанием — тоже звучит достаточно романтично-поэтично, верно? Тем не менее, увы, висеть отправилась уже пустая оболочка, на дне которой, в умирающих тканях, была карта красного джокера, поскольку органы более были в неприглядном виде (для него ещё в каком приглядном, он просто оставил их себе для будущего пользования). Когда в последний раз в его руке отдавался жаром собственный член, он, подняв голову вверх, взирал на своего Иисуса: изувеченного, являющимся, по факту, пустым человеческим мешком, с нестабильно шатающейся головой. Разгорячённую голову опалил вой сирен — вот затем он и делал всё это! Ему, против лени, пришлось привести себя в порядок, хотя бы заправив ноющий, от чрезмерно интенсивных и долгих действий, член обратно в трусы. Чёрная рубашка хоть и была вымазана в крови, но почти ничего это не выдавало, кроме, конечно, его красных рук, которые он поспешил облизать. Так его и застали, выбивая дверь, ученики класса 1-A Геройской Академии, находящиеся позади нескольких про-героев, направлявших на него что-то стопроцентно опасное. Когда он полностью повернулся к раскрытым дверям, по большой группе толпившихся пронёсся дружный удивлённый «Ах!», который определённо его рассмешил, потому что по губам поползла улыбка и он радостно посмеялся. В их глазах он, наверное, выглядит преступником, мысль которая тоже пустила усмешку на его губы. Ага, как же. Как будто за дрочку сажают. В толпе он разглядел пушистый отблеск фиолетового. Голос Уравити звучит громко, обречённо и печально, отскакивая от стен. — Что ты здесь делаешь, Деку? Где-то здесь Дилер, ты должен быть осто!.. Её полный запала голос быстро затыкают. Словно в отражении огромного зеркала он почти видит себя: в глазах других непонимание, осуждение, у кого-то ярость, злость, проскакивает раскаяние, но всё это — одна большая мешанина мыслей, в которой каждый из них увяз. Твёрдый мужской голос также отскакивает в эхе почти пустого помещения. «Зачем?» А он хочет спросить «почему?». Почему всем это так интересно? Это простые физиологические потребности, но, увы, он полностью осознаёт, что те имеют в виду, задавая подобный вопрос. Его лицо крошится под оскалом. — А что вы хотели? — его голос величественно, будто из рубки, волной плывёт по помещению. — Что вы хотели? В детстве мой отец меня бил, мать изводила, а все — ВСЕ — не упускали шанса оставить след на моём теле! И вы хотели чтобы я остался нормальным?! Его голос громкий, прорывающий печалью, и, как только он услышал несколько тяжёлых вздохов, и поймал несколько сочувствующих взглядов, громко хмыкнул. Голос его звенел от стали. — Это вы хотели услышать? Он наклонил лицо, исподлобья вещая вопрос. Возведя руки по сторонам, находясь точно под подвешенным трупом (не смей возбуждаться), он выглядел ещё эффектней. Громкий смех поразил пространство, внутри себя же он мучительно закатывал глаза. — А нет причины. Её нет, я просто… плыву по течению. Мне хочется. Мне нравится. С чего я должен отказывать себе в этом?! Он вновь залился смехом. И уже ненавидел весь этот цирк.***
Тёмное помещение бара воняло спиртным, отчего Хитоши периодически морщил нос. Высокие барные стулья оказались мягкими, а алкоголь горячим. Хитоши не пил. Подождав пару секунд, всё же решился спросить. — И что же было дальше? Хрипло-скрипучий голос Томуры прозвучал отдалённо, скрытый под рукой на лице. — А дальше мы с Курогири его попросту забрали. Конец истории. Он, рывком отправляя назад лезущие в лицо чёрные волосы, поднял глаза на, сидящего рядом с ним, по правую руку, Шинсо и уточнил. — Ты не знал? Фиолетовые волосы отрицательно мотнулись: — Нет. Как только я увидел того… трупа, висящего в воздухе, меня помутило и Айзава увёл меня вон из здания. Я был уверен, что кроме меня он выведет кого-то ещё, потому что я сам видел как ещё несколько человек закрыли рты, но нет, я остался один на улице, не считая, конечно же, полицейских машин, оцепивших здание, и нескольких копов с неотложкой неподалёку. Он отвернулся к стопке, кругом вращая оставшуюся жидкость, закидывает назад голову, прожигая горло, внимательно слушая говорящего. — А ты ничего снаружи не слышал? Прохрипел Шигараки, за рукой пытаясь скрыть усмешку. — Нет. Без раздумий протянул тот, смотря в его маленькую стопку, вновь наполненную горячительным. Томура, Курогири и Дилер засмеялись. Шинсо совершенно забыл, что делает в этом жутком месте, в котором даже не было Изуку. А если рассуждать логически, то Изуку вообще никогда не существовал.