Мартиролог

Охваченная волной внезапно прихлынувшей отчаянной пустоты, она почувствовала радость, что он не понял её или не отреагировал, зная, что открыла ему слишком многое, хотя и не вполне понимала, что именно. А.Рэнд, "Атлант расправил плечи"

Кухарка, с которой их связали общие симпатии и потенциальная дружба, постелила рядом с ложем "подопечного" топчан, чтобы Роуз могла неотступно следить за его состоянием, и покинула комнату. От предчувствий и догадок, одна хуже другой, новоприбывшая несколько раз бездумно меняла компресс, измаявшись от бессилия предпринять что-либо ещё. Паола сухо обмолвилась, как буквально намедни в этом доме стихли душераздирающие вопли. Но Паола не подозревала, а Роуз не желала и думать, ввязался Доктор в долгую запутанную игру или проделал над собой эксперимент. Ей оставалось только положиться на единственное средство, которое не подводило, – любящие глаза. На лице Леонардо – как её коробило называть его так – ещё сохранились следы былых мук, раздирающих, неотвязных даже во сне. Он держался, даже слишком, и запредельные границы терпения оглушали Роуз, как взрывы, которые не слышал спящий. Её невыносимо тянуло разбудить. Разбудить, пока не потеряла снова. "Ни одно существо, даже повелитель времени, не может позволить себе пытаться подчинить законы вселенной, но один раз, только один раз - последний крик умирающего - я должен был попробовать".* Жаркий сон, поглотивший сумбурное сознание. Роуз, кажется, забылась только на секунду, но слова продолжали отчётливо и с дотошностью надоедливого клоуна звучать в ушах, как незамысловатое предсказание из печенья. Переведя мутный взгляд с истлевшего бирюзового неба на Доктора, девушка приняла его серые глаза за осколки. Да, знала, что кидаться на людей (и в частности, на тех персон, у которых проблемы с самоидентификацией) – чревато, и ещё отдавала себя отчёт в том, что никто её в Рим XVI века, строго говоря, не звал, если ещё – не проклинал за то, что появилась, - но рядом с этим Доктором в отношении контроля было туго. Он аккумулировал в себе всю самоуверенность прежних лиц.       — Скажи мне – ведь это самое простое, что я могу спросить – как тебя надоумило переквалифицироваться в живописца и рискнуть остаться здесь? Здесь, в эпицентре катастроф, без ТАРДИС, без друзей? Старик, взъерошив и без того вихрастые волосы, прочистил горло:       — Если уже такие вопросы представляются тебе рациональными, то, чувствую, когда перейдёшь к сложным, мне следует встречать их во всеоружии, - его глаза невольно обратились к чернильнице на столе и альбому, который, по-видимому, служил дневником. Роуз уже вспомнила, какое несметное количество записей и дневников оставил после себя учёный. Но сидящий перед ней был учёным другого рода!       — Примешься за моё помешательство? – невесело ухмыльнулась она, вскинув подбородок к потолку.       — Во-первых, синьорина... Роза. Поясни, почему мне так необходимо иметь при себе эту ТАРДИС? Научная ценность этого инструмента превосходит скальпель и циркуль?       — Побезопаснее твоего скальпеля точно, - пробормотала неслышно подруга, борясь с невесомой, но колкой мрачностью от напоминания о вскрытии мертвецов. Проявляющиеся пазлы с каждым часом составляли картину, вид которой восхищения у Роуз никак не вызывал.       — И, во-вторых. Допустим, я верю тебе, что будущее время каким-то образом имело меня в своём распоряжении. Хотя, признаюсь, ты до сих пор мне кажешься плодом сна. Но я также – и это куда вероятнее – принадлежу себе и в прошлом, моя жизнь… Леонардо был вынужден умолкнуть, потому что посетительница сотворила символическое действо: вспорхнула с топчана и наклонилась над его лицом. Компресс сдвинули одним касанием и на лоб легла маленькая ладонь. Едва ли не грубо, настойчиво высказались:       — Это... - поцелуй через ладонь, - сон?! Он выдержал её негодующий взгляд как будто равнодушно. Настырно и деловито закончил:       — Моя жизнь – жизнь Леонардо, рождённого в Анкиано, Винчи.       — Может быть, ты хочешь, чтобы я намекнула на твои тайны? Или перечислила те изобретения в чертежах, которые ты никак не мог мне показывать лично, - они просто опубликованы в будущем? Горячности и повышенному тону полу-итальянец не соболезновал, отчего Роуз готова была разъярится, метать, громить, – но вместо этого устало опрокинулась на топчан. Гнев есть кратковременное безумие.** В конце концов, если это не её Доктор, каким он был и каким мог остаться, если это чудом (или, скорее, милостью того, кто всё-таки причислил себя к богам) появившийся двойник Леонардо, она не имеет права ни на одну из надежд.       — Нет нужды, я верю тебе.       — Уже веришь?.. - снова вскинулась она. – Ты даже ещё не спросил, как я попала сюда. Списал на ведьмоство?       — Есть вещи, знать о которых возбраняется, - Роуз задним числом отметила, насколько в Докторе убавилось энергии. Даже в жестах он был скуп, и в манере говорить проступала некоторая вальяжность. Она отказывалась принимать. Это не Доктор.       — Это говоришь ты, - ты, кто всю жизнь посвятил познанию? Кто решился даже подступиться к мёртвым? Чего ты боишься? Или, скажи уж, - не хочешь знать...       — Запретное знание – не тот закон, который можно переступать, - Леонардо втолковывал ей слова, как ученице. – А мёртвое тело перестаёт быть святыней. Смерть – необратимо перерезанный канат, в отличие от тончайших временных нитей.       — Что... - задохнулась его собеседница, потерявшись среди двух личностей, спаянных в одно. – Что ты знаешь о времени и его законах?       — Пока только то, что ты вероломно их нарушила. Роуз отвернулась. Как помочь ему – и себе? Он не выглядел нуждающимся в чём-то.       — Я не называл тебя ведьмой, но и не удивлюсь, если ты докажешь это на деле. Подойдя к окну, она оперлась дрожащей рукой о пыльный уступ.       — Нет, Доктор. Я не ведьма. Но у меня были хорошие учителя.