Рим никогда не даёт того, чего ожидаешь: вечный город - потому ли, что долго живёт, потому ли, что долго умирает. А.Н. Веселовский К творенью мы всегда обращены. Лишь в нём для нас отражена свобода, которую мы сами затемняем. … Порядок наводя, мы разрушаем, И сами разрушаемся потом... Р.М. Рильке
"Имея веру, мы несём ответственность друг перед другом, перед собой и перед высшей истиной. Религия не безгрешна, но только потому, что не безгрешен и сам человек. Если мир сможет увидеть Церковь такой, какой её вижу я... то есть за пределами ритуалов... он узрит извечное чудо..." Но, покуда он дышит, это чудо будет сокрыто от людских глаз и умов. Это чудо - озарение, пришедшее во сне смятенному священнику, - настолько велико и, как всякое величие, чудовищно, что, будучи преданным гласности, покажется мирянам Страшным Судом. Страшным Судом... нет сомнений, для них Конец Света - юдоль мрачная, громадная, необратимая... нагрянувшее возмездие. Но никто не догадывается (и посметь не сможет), что Страшный Суд – не дело будущего, а в глубокое прошлое канувших дней торжество Божье, и выступает оно колокольным набатом вдоль Стикса по сей день. Обитель, служившая кардиналу и опочивальней, и библиотекой, и рабочей комнатой, настороженно тонула в тенях-оползнях. Для Карло воцарение теней означало благость, – подобную благость несли в себе прохладные кущи Гефсиманского сада в считанные минуты свободы. Из всех четырёх ипостасей суток (две – промежуточные, но не менее знаковые) он возлюбил сумерки, мост меж двумя берегами, обоими мирами. Сумеречный час, ещё сухой, но уже ободрённый мокрым бризом с Тибра. Так в пылу церковной службы, отправляющейся в духоте, поте, смешанном с ладаном, – резче запаха нет – распахнётся порой какая-то боковая дверь, и на секунды родится сквозняк; ни на йоту не легче, но всё же будет хоть иллюзия притока воздуха: взвившийся где-то в ряду у стены, на чьём-то мускатном запястье тесёмкой прикованный атласный платок… Вечер спускался всегда внезапно – так, по крайней мере, казалось священнику. Вероятно, оттого, что комната его располагалась близ купола собора. Все низ лежащие крыши в ближайшей окрестности уже остывали в тот момент, когда на коротко стриженые волосы Карло бросало жидким золотом последний отсвет алое светило Рима. Потусторонний, точнее сказать, обесторонний временной интервал; вечерний час, который занимался зарёй заключительных припевов аллилуйи в честь Божьего дня, во имя Творца прожитого. Час перерождения. За ночь Карло ручаться уже не мог. Этим вечером, собирая, проверяя то тут то там сведения о некоем художнике и скульпторе Леонардо да Винчи ("…не слыхали? Знаете, бродят слухи…"), кардинал припозднился. Но бумажной работы в его отсутствие не убавилось, так что изнурённый служитель Церкви только плеснул в уставшее лицо тёплой водой и опустился за стол. Полночь встретила его застывшим на коленях, полунавалившимся на стол, с пером в руке. Догорающая свеча отгоняла мрачный сон, что клонился над головой. Карло дописал донесение и смял подушечками пальцев красные веки. Сказывались предыдущие краткие ночи. Сизо-блёклое небо за окном пустело без облаков и звёзд. Сентябрь исходил таким редкостным маревом, что под вечер небо затягивало молочной плёнкой – невесомым, разреженным облачным пластом. Однако сквозь тёмное расстояние священник, сощурившись, мог различить фигуру, выраставшую из глыбы Замка Святого Ангела*. Из всех римских скульптур Карло предпочитал именно Архангела Михаила, невозмутимо и могущественно занёсшего меч перед тем, как слить его с ножнами**. Миг торжества и расплаты. Кроме всего прочего, в чём его уверенность только затвердела по знакомстве с Леонардо, было кое-что, не дававшее покоя, что зудело на краю сознания весь остаток дня. Почему ему не пришло в голову справиться о красавице у людей сведущих да зорких? Эти двое, он чуял, были сопряжены не простым знакомством. Поклонница, натурщица, любовница? ...сторонница?.. Не итальянка, явно. На стук в столь поздний час – может, и ожидаемый – давно пора приучиться не вздрагивать. На пороге переминался взмыленный коренастый мальчишка. — Моё почтение, Ваше Преподобие... — Ты от Жакомо? — Точно так, камерленго***. Затворив со скрипом дверь, кардинал нетерпеливо обратился к пришедшему: — Новости? — Камерленго, Жакомо послал меня сразу как... он сам пустился вслед, а я припустил вовсю... - путано принялся объяснять посланник. Наверняка ещё и церковной школы не кончил. Вон как угодливо-наивно разукрашивает информацию... - со всех ног примчался, камерленго. Мне велели... — Погоди, болв... сын мой, к делу: художник бежал? — Да! То есть нет... Почти. Понимаете, сперва ушла барышня… Ну, та синьорина, которая тоже обитала там. — Там – это дом Леонардо? — Точно так, камерленго. — А за ней? — А за ней вскорости вышел ваятель. Он направился в ту же сторону… — Так они бежали? — Камерленго, я твердил Жакомо то же самое, а он ни в какую: променад решили устроить и всё тут. Жакомо обычно судил здраво, за что его и ценил Карло. — Что его заставило так думать? У них не было котомок? Отрок опешил и уставился на священника: — Откуда вы знаете? — Отсутствие скарба ещё вовсе не значит, что нет умысла скрыться, - подавив раздражение, с расстановкой произнёс кардинал. Жакомо – далеко не глупый, иногда даже дальновидный поверенный, но не следовало оставлять на его совесть выбор помощника: неробость юнца едва ли может свидетельствовать о том, что ему есть что сказать. — Но, камерленго, Жакомо заметил, что они не вели себя... ну, как обычно выглядят беглецы... не оглядывались, да ещё... он ещё что-то говорил, камерленго, только я был уже весь тут, я собирался бежать по первому маху... камерленго, у вас свеча... — Утихомирься. Ты запомнил, каким направлением они двинулись? Какой опознавательный сигнал даёт Жакомо? — Да, Ваше Высокопреосвященство. Два раза пос... — Жди меня у западного входа. Расторопный (даже слишком) малый уже наполовину был вытолкан за дверь, когда кардинал расслышал в его голосе тревогу: — Камерленго, – свеча! К оплывшей свече ближе всего находилось донесение на Леонардо. Вмиг вспыхнув от уголка, пламя успело подобраться к середине - там его задушила бесстрастная ладонь Карло.***
Бездумно бродя по проулкам, из дворовых тупиков возвращаясь, запинаясь на ступенях помпезных, дева искала покоя. Не того, что избирают обречённые, - ей нужно было раздолье, где можно было бы развернуться диким чувствам - страху, переросшему в немую, ноющую, бескровную озлобленность. Где вышло бы так, что на одном из акров дышащей мягкой земли - не камень - она бы наступила на незримую мину, как кнопка докторовой отвёртки, - и отошла бы в сторону громоздкая дверь, и спёртый воздух потрёпанного годами дома рассеялся, и отпустила бы дрожь, и грудь под вольный ветер снова подставлена была б. Какими милями строчится, латается прорванное полотно жизни, ей было неведомо - наитие вело незнакомку за пределы города. Наконец она вышла на широкую дорогу, текущую посреди кирпично-мутных островков стены, чтобы протиснуться под конец через арку ворот. Булыжники под ногами темнели водяной смолой, поэтому Роуз не страшилась забрести куда не следует. На изредка встречающихся прохожих и бродяг смотрела равнодушно, словно они - такие же призраки, как она. Почему было не увести его сразу в ТАРДИС? Признайся, ты догадывалась, что это не Доктор. Почему ТАРДИС не дождалась её сегодня? Как и Доктору, Роуз некуда было идти, нечего было исправлять, нечего было ей сказать. Мимо церкви, выползшей в сбивчивых очертаниях из-за холма, мимо замшелых тусклых камней, минуя хороводы кипарисов, пересекая дорогой облезшее, выродившееся ржаное поле, Роуз не прислушивалась ни к совиному уханью, ни к собственному приглушённому шагу. Не отставал прошивший насквозь ветерок. За развесистым древним дубом открылся вид на кладбище. Дальше идти было гадко. Став у края изрытого поля, Роуз вяло переводила взгляд с одной плиты на другую, погружаясь в состояние висельника за миг до выброшенного из-под ног табурета. — Я пытался вглядеться в потерянный мир, Разуметь, сколько дней он отвёл мне, отплыв. Но в отвесной громаде бездонных небес Ни зарок, ни проклятье не вывели клейм. Роуз встрепенулась и усилием воли заставила себя не обернуться. Вполне вероятно, что Доктора побудила заговорить её безглазая спина. — От чужого, бессменного замысла мне Дошло лишь лицо. Жаждет ли его смерть? Отнюдь. Я безумен лишь в том, что живу, Не считаясь ни с чем. Даже с горечью рук Твоих, что повисли без чувств. Но уход, Что признанием был, снёс недолгой борьбой, - И тому, кто мной раньше не мыслил, От лица непокорного выпало след твой Держать и понять дать: простил он. Дуб отбросил тень, придавленную грязным светом луны. — ...Но только не себя, верно? - проговорила девушка, зная наперёд, что вменять Леонардо вину не вправе. Однако он понял её: — Ты рано меня схоронила, - и легко опустил руку на продрогшее плечо. Роуз, повернув голову, не успела всмотреться в лицо спутника - из-за холма проявились двое всадников, и в руках у одного из них было нацеленное что-то, напоминавшее арбалет или лук. Предваряя её крик, ограждая, взмыла рука Доктора, и в длящуюся ужасом секунду поймала в плечо стрелу, которая свалила старца у её ног. Горло свело спазмом, так что преследователи приблизились в кромешной тишине, обведённой копытным пунктиром. Знакомый до мурашек голос удачливым испытателем воскликнул: — Будь у меня такие же "гостьи", что дружат с ворожбой, я давно бы уже парил ангелом!