Мартиролог

План созрел на второе утро. "Созрел" - сильно сказано, больше для уверенности. Из всех вариантов нехоженый путь внезапно показался той самой спасительной нитью. Не то чтобы Роуз остерегалась экспериментировать в одиночку (приходилось, и довольно часто), без инструкций и поощрений своего изобретательного друга, просто судьба в этот раз истощилась на запасные планы и прикрытые тылы. Вся Галлифрейская рать не смогла бы объяснить, как Роуз раз от раза, из одной передряги в другую, через медные, нано- и квантовые трубы, становилась внутри всё тоньше и уязвимее. Внешне же, - строго прямо пропорционально, - решительнее, круче и глуше, подобно стенам прохладного колодца, одного из тех, что ей встречались в средневековой столице. Роуз удавалось оперировать этими крайними, теперь уже незаменимыми, «стационариями» (ещё одно словечко, въевшееся из Доктора), и всё же лавирование осложнялось тем, как подчас было не разобрать: не то одно мешает другому, и хлипкий канат между состояниями вот-вот лопнет; не то одна противоположность подпирала вторую, и предпочесть что-либо одно она была не в силах, без всякого на то желания. А рядом с Таймлордом можно даже не знать наверняка, к чему прибегать, да и податься было некуда. Словно несокрушимыми они оба пребывали лишь благодаря стенам между друг другом. Словно Доктор-да Винчи был тем устойчивее, чем больше преуспел в сопротивлении ей. Оставалось понять, за чем станет выбор, и будет ли он вообще. То, что собиралась предпринять узница, вряд ли поддавалось доводам рассудка. Разве что безошибочному индикатору интуиции. Роуз нисколько не сомневалась: сама идея есть порождение природы "Доктора блестящего", что так искусно и обезволивающе был претворён в непризнанного "доктора" изящных искусств и наук. Нельзя было сказать, что мистификации ей не по душе... Сама бы она не решилась. Если только это не инсинуации прокажённого, поражённого инквизиторской лихорадкой Рима, тогда... Прожив со "вторым" Леонардо два дня, пришлось признать, что он не только сразил её перерождением – чуть не сломил, - но и разогнул в душе какую-то кривую. Дал глоток высоты. И (когда был последний раз?) упоение от шаткого мостика над пропастью. Или она всего лишь смирилась с его сумасшествием? Там, где, говорят, нет грани между гениальностью и безумием, Доктор перешёл немыслимые границы. Роуз мысленно смотрела в глаза настоящего инопланетянина и настоящего человека же, - заискрила тревога, что ей неизбежно пора, пока не поздно, принять ещё одну его личину в количестве двух сплавленных лиц. Неважно, что постепенно в ней проявлялась другая, едва знакомая. Что ж, потеснится, щедрости ей было не занимать. Просто люди, в отличие от таймлордов, меняются, оставаясь до конца с одной и той же шкурой. Каково это – меняться самой, оставаясь верной ему? Как-то Доктор – её Доктор, вихрастый и не сдерживавший бесшабашной улыбки, - поведал об одном опыте с двумя своими охранниками ("Посадили за нарушение заривского закона не превышать положенной длины шага на целый час – ты только представь, где у меня столько времени? Ах, ну час у них длится 26 с половиной земных месяцев, так что мне и вправду выпала не самая завидная участь манипулировать этими наивными караульщиками"). Применив одну не слишком законную методику гипноза, что бытовала у таймлордов чуть не до начала времени, неутомимый шутник окольцевал конвоиров во внушении друг другу: напротив - враг. "Я всего-то и сделал, что попытался поиграть психотерапевтом... подумаешь, не догадался перед сеансом полюбопытствовать, какого они подсознательного мнения о себе, и, соответственно, своих врагов. Успел, знаешь ли, залюбоваться их улепётывающими пятками по разные стороны друг от друга. Ну не возжелали ребята устраивать потасовку... Эй, ты надо мной смеёшься?.." Сегодня Роуз будет звать себя "иллюзионист". *** В шагах Карло давно так не прорывалась торопливость – не суетливость, а бешеное расхлёстывание полов рясы. Подумать только, этот дерзец ничего не боялся: ни гильотины, ни огня, ни Бога. А почему он, поборник веры, не намекнул строптивцу, что хвороста хватит не только на самозванцев-препараторов*? Ах да, его опередили... У художника за пазухой обнаружился на менее острый резец для вскрытия душ... "Где я оступился?" Священнику понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, почему вплотную к нему стоял крупный человек с недоуменным выражением на лошадином лице и блуждающей улыбкой. "Опять этот коняга уселся на круп, точно удивляться – его единственное излюбленное занятие..."       – Карло, дражайший, ты так полыхаешь взглядом, что даже стенам становится не по себе, не говоря уже о смертных. У советника Папы была слабость к излишествам языка, и, по закону притяжения, обычай сдабривать их (в приватной беседе) проказливыми оборотами простолюдинов. Это, впрочем, всегда оставляло Карло равнодушным.       – Mea culpa**, святой отец, - наклон головы; сдержанное:       – Дела не дают проходу.       – Понимаю, понимаю, - седой кардинал продолжал фамильярно-насмешливо оглядывать взвинченного брата. – Явно не следуешь примеру... как там, бишь, его зовут? Да Винчи. Его Святейшество до сих памятует об эскападе чудака***.       – Его методы не оправдывают себя, – странно ответствовал камерленго.       – Думаешь? – между кардиналами была разница и в возрасте, и в статусе: советник, как приближенный, мог в будущем рассчитывать на престольное место. Подчас, вопреки образу добродушной лени, посреди выспренных речей, утомлявших и слух и мысль, меланхоличный клирик умудрялся привести в замешательство:       – Отец Карло по-прежнему воображает, что по несчастному рисовальщику плачут воды Стикса? "Ещё одна хитрая каналья бьёт из-под полы". Вентреска мотнул головой и увильнул:       – Дайте мне передохнуть, прошу, отец Лука, иначе в водах Стикса окажусь уже я. Ухмылка на обманчиво-безвольно обвисших щеках доказала, что Карло в последнее время был невнимателен не только в обществе живописца. "Минута, и я начну видеть в образе дьявола Папу. Не дело это – переоценивать наших бесов. А пора бы уже посетить беса во плоти".