Жизнь имеет множество решений, а значит, единственного решения нет. Эрик-Э. Шмитт, "Оскар и Розовая Дама" Может, и есть пророки в своём отечестве, но жребий признанных - тяжелее судьбы гонимых... У. Голдинг, "Двойной язык" Враг меня работать учит И спасает от тоски. Нет друзей верней и лучше, Чем заклятые враги. А. Дольский
Жакомо не понёс серьёзного наказания, а спина его не забывала плети и так. Карло воспретил тому даже строить домыслы или напоминать о злосчастном дурмане в подземелье, рассудив, что тщетно требовать внятности от слуги, приворожённого, как и он. К тому же, безотказно подействовало помилование само по себе. Неважно, была ли непокорность фальшью, низким предательством ли, или непреднамеренным промахом - верный до того пёс Жакомо с ещё большим рвением принялся слушать и служить кардиналу. Только, без купюр и увиливаний, истинная причина для прекращения разбирательств преследовала Карло словно гнилое зловоние пыточной камеры, хоть и признал её не без зубного скрежета, пусть и в запущенный угол разумения затолкана была. Обнажить шрамы на спине - одно дело, но дать понять, что инквизиция сама в петле и мельтешит носочками над шаткой скамеечкой - отвратительнее этого человек власти ничего представить не мог. Нет, он не ожидал, что маэстро или его приспешница будут оглашать стыдливую сцену, и не думал поднимать этот вопрос когда-либо ещё. И всё же - его уязвимость теперь была близка к абсолюту. По распоряжению да Винчи приволокли в ближайшее надёжное место, которым, к сокрушению и большим неудобствам, стал затерявшийся среди дворов домик святого отца. Он заботился, чтобы о скрытом пристанище не ведал ни самый пронырливый дьякон, ни самый мнительный кардинал. До сих пор дом изнутри созерцали лишь Жакомо и один пропащий, имя которого вылетело из головы. "Ожидал от себя, что приотворишь дверь и претворишь в лазарет прибежище?.." Насколько бездонно-черна была его вера в Господа, настолько же ничтожной проявила себя способность к откровенности (несмотря на это, откровения врождённые лелеялись без страха и упрёка). Невозможно было упрекнуть камерленго в доверчивости или нерасчётливости. В своё время сановник отослал даже рядового канцелярия, оставив лишь пару немых служек для счётных работы и безамбициозного Жакомо, отвечающего за бытовые детали и (не для протокола) сборы сведений перед обращением козней в чью-то несчастливую долю. Чудаковатым в среде духовников воспринимали того, кто кардинальским покоям предпочёл высокую келью; чаще всего косые взгляды принадлежали окружению понтифика. Однако он так безгрешно-преданно зарекомендовал себя с молодости, что весьма сомнительным представлялось, чтобы кто-либо озвучил подозрение в ереси или неповиновении. Особенно после того, как Вентреска принял инквизиторскую должность. Лев X сам беспечно наслаждался обществом саркастичного, востроглазого, непробиваемого священника с видимой трезвостью ума, умудрившегося воздержаться даже от самого лёгкого и извинительного порока святого двора - сладости разделённого ложа. Он был скуп на слова, но не превзойдён в риторике, здраво мыслил, но слыл патетиком, когда дела касались веры. Разумеется, римский конгломерат делился не только на ярых верующих и традиционных любителей (те, чья служба ограничивалась речами и кончалась за пределами алтаря, не грозили камерленго разоблачением), но и этого разграничения хватало, чтобы фигура Вентрески мелькала в расселинах высоких стен (и снах излишне боязливых), прерывая своим появлением кривотолки. Пусть поведение аскета не особо способствовало сближению с братьями, Карло усердно принимал приглашения Папы на охоту, увлёкся погоней и искусством пущенной в смертельный полёт стрелы... тем более, он довольно редко отказывал себе в запале для возгорания закулисной игры с более-менее достойным недоброжелателем: послабее - отправлялись в результате на допрос и виселицу, посильнее да попроворнее - получали нож в горло или последний в своей жизни бокал приправленного вина. ... В конечном итоге ослепляюще-всевидящий художник оказался прав: апологет Инквизиции не просто держался своего, но вознамерился даже в ущерб себе, во что бы то ни стало сберечь жизнь да Винчи, до поры. Ведь в буквальном смысле стал одержим как самим почтенным умельцем, так и из широких пригоршен скульптурных рук разметанным мастерством. Или это лишь видимая сторона? Карло не собирался мириться с тем, что продлевал жизнь прихотливого винчеанца, - пока же не мог поступить иначе. Растерял рвение вывести его на суд ещё тогда, когда пленённый небрежно бросил свет на своё со священником тождество. Осколок горы его в руке рассыпался песком сквозь пальцы и обволок ноги барханом, обездвижил; он, потерявший счёт жертвам инквизиции, просто-напросто не готов был принять чью-то своевольную жертву, что вдобавок его же, судьи, жизнью была отплачена. Вполне возможно, мастер осмелился заключить в это знак, и на подаренную жизнь имелись свои планы. Впервые после Отца старец успешно зашифровал свои цели, что (и вот чего он страшился) не только выводило из себя - вольно-невольно-безвольно Вентреска пошёл ему навстречу. Больше того, если был человек, способный обезоружить - не безыскусно уничтожить - подобного противника и двойника, то кто как не камерленго был им? Его именное проклятие, долг и самоотречение. И, наконец, женщина. Как сквозь дымку - не женщина: известные ему земные женщины так себя не ведут. Не тень художника, не итальянка, и чужестранка ли вообще? Чьими тайнами вскормлена, колдунья ли, посланница дьявола? Немыслимая - и на этом слове красноречие корчилось, обнажая противоречивые, не подчиняющиеся эмоции, ещё более угловатые, нежели отношение к Леонардо. Образ белокурой сообщницы, поселившись внутри, мерцал, парил на крыльях мотылька в сознании: он и сам не знал, когда начинал задумываться над ней, потому что - сидела ли кошка в чёрной комнате до того, как зажгли свечу? Свеча порывисто тушилась, если Карло ловил себя на мысли, как бы страшась спалить мотылька, приблизившегося к образу... На костёр инквизитор отправил немало женщин, среди них встречались необычайно сильные и остроумные. Собственно, язык их и приводил к беде. Но отчего при еле сдерживаемых возгласах узницы ("Я должна быть рядом, если не хотите смерти Леонардо. Я знаю врачевание. Хоть свяжите и заткните рот...") ему на ум пришла Иоанна, папесса Иоанна? Не Жанна д'Арк, не Гипатия*, а та полумифическая женщина, дерзко-благодетельная, выменявшая свою праведность на женскую природу? В том, что Иоанна - миф, не приходилось сомневаться человеку с доступом к ватиканскому архиву: ни одного скабрезного источника не найдено; Карло распознавал мифы за версту, ибо в какой-то степени сам служил мифотворцом. Подруга же маэстро была более чем реальна. Просто он не смел, не желал признать, что её существование, как когда-то открытие талантов да Винчи, повеяло вместо привычной обречённости бризом свежей надежды.***
Леонардо выжил. Предусмотрительность как нельзя кстати проявила себя в знакомстве, которым Карло не только дорожил, но и не разбил (а подобное случалось гораздо реже полных кровавых лун). Жакомо отправили к искусной знахарке, что могла и мёртвых поднимать из могил. Кто бы прознал, что инквизитор вместо покушения на известного живописца оставил его в компании двух ворожеек, не поздоровилось бы никому, - на одну эту жалкую мысль и ухмыльнулся Карло за весь день. Вчера он получал исправные отчёты от осведомителя, под середину второго дня решив, что "гостей" негоже оставлять надолго без непосредственного наблюдения. — Пройдись, - почти приветливо проговорил он повернувшей голову на его шаги синеглазо-серой Элме, что привстала от тюфяка с раненым. Воздух томился в смеси запахов горючих трав, сменённых бинтов и тленности. Положение многообещающе рдело: жар утратил силу, часть морщин на тускло-блестящем лице разгладилась, и бред был уже не так тяжёл, - скорее остаточное брожение. Воспаления удалось избежать, хвала Господу (а если не ему, то никому). Кардинал постоял рядом. Подошёл к окну и задумчиво захлопнул одну ставню, перерезая наполовину луч света. — Вылетела... вылетел, вылетел из гнезда... - скомкано, хрипло бормотал в полусне старец. - Знаешь... нет... нет. Покинуто ...гнездо-скелет ... Но нет .. не ты. Тоб... Священнику вдруг неизмеримо тяжело стало обернуться на ясные слова, звучавшие всплесками приглушённого ручья. Солнце слепило глаза. — идя.. против света... в тени...глазам... ошибся... как все... не тень одна... задержался... примиря... не одна... с мир... ом. не она од... В порыве внезапной болезненной исповедальности, чуть не задыхаясь, Вентреска ожёг себя: — Что мог я? Как свеча ... - метнувшись, оборвал на полуслове, схватил взглядом незаметно вошедшую Роуз. Не успев вернуть лицо. Запоздало (интуитивно) защищая себя и художника молчанием.***
Оглушённая дурными днями, изнурённая кровоточащими тревогами, она едва ли что-то ощущала, приближаясь к комнатке после украденного сна, которого дотронулась с известием заботливая Элма. Роуз слышала всё и ничему не поразилась. Даже тому, что камерленго при её виде не отвернулся, не проглотил кол прежнего равнодушия. Растерянность лёгким дуновением отомкнула его беспомощность. Вторичная уязвимость перед женщиной, которой доверять не хотелось. Перед сколькими людьми он был беззащитен? Женщина. Которая противоречила всем его ожиданиям и принципам. Которая, точно играя (нет, точно не играя, иначе бы ...), вынудила остаться собой. Карло смотрел в её понимающе-спокойные, без капли насмешки или злорадства, глаза (благо, что не зелёные**... А почему бы и нет?) и отрешённо гадал, почему судейская твёрдость духа заставляет себя ждать. — Но не свечи отбрасывают тени, святой отец, а дым.