Я лишь могу по имени позвать, Но где-то в несусветном отдаленье Ко мне вернутся губы - целовать - И руки - обнимать твои колени. Н. Болтянская, "Эвридика" Посмотри мне в глаза, посмотри, И забудь расстоянья и годы. Тихо благослови январи За безоблачность летной погоды. Не погасят печаль и вино Ни стихи, ни дурманы мелодий. Ты поймешь - не своею виной Мы виновны в своей несвободе. А. Дольский
— Скажи. Беглянка молча подносит к его растрескавшимся губам тряпицу, пропитанную горьким травяным настоем. — Скажи и перестань молчать о том, какой я дурень. Жажда душила, но на очередную протянутую влагу больной отворачивается, приклеивши глаза к стене. Прерывистый вздох: — Я виновата. Доктор, это было нелепо, это моя... — Тшш. Успокойся. Это была заслуга, Роуз. — Тебя ранили из-за моего гипноза! — Меня не убили из-за твоего своеволия и приятного стечения обстоятельств! - слабость голоса вынудила затихнуть на полминуты. Или Доктора застал стыд за раздражение. - К слову, хороший ты на них навела транс. — Я молчу о том, что была готова выменять твою жизнь благодаря смерти - это только моё решение, и оно не первое. Но я должна была знать, что Карло - больше, чем каратель. — Как, Роуз? Я сам понял это только во время нашего заключения. — Он... допрашивал?.. - её голос, отказав, соскользнул. — Бери выше! Я тоже его допросил. Сам того не ведая, - мельком взглянув на неё. - Нет, он не пытал. И если ты продолжаешь терзаться, давай отложим состязание в вине на другое время. Когда мне можно будет кофе?..***
...— Зато я знаю об отсчитанных днях. День, час. По крайней мере, десятка параллельных развитий. — Проще? — Ни на йоту. Теперь, когда ты тут. И связи с ТАРДИС больше нет. Как и точности карандаша, – она видела, что он не придаёт словам ни малейшей ценности, они – глухие полости котлованов, но должны быть произнесены, пробуравлены, хотя бы для того, чтобы сузить пустоту между ними. – Кто знал, что чужая жизнь хуже смерти?.. На самом деле, все. Кроме меня, – он выпустил её ладонь. – Видишь ли. Когда я шёл против всех законов, писаных и неписаных. Времени, жизни, логики... Мне казалось... я знаю. Я могу. Что могу всё. Я просто... — Помолчи. Не надо много говорить, Элма не всесильна, – подтянула уголки губ. — Я думал, те двое свели тебя с ума, - произнёс он невнятно, перестав ощущать разъедающую внутренности боль от ран. Веки Роуз, дрогнув, прикрылись. — Но вот ты. Ещё надеешься сохранить рассудок рядом с выжившим из ума стариком, заработавшим диагноз раздвоения личности, плюсом к бесконечному списку... — Доктор. Он не помнил, стонал ли в бреду. Приходится стиснуть зубы, поднимая взгляд. — Втроём мы сильнее. Ладони синхронно взлетают, чтоб смахнуть друг другу невидимые слёзы. Заглянувшая в комнату Элма при виде перекрестившихся рук тихо разворачивается и исчезает.***
— ... Я не могу это контролировать. В отличие употребления "мы". Мы знаем друг о друге, но не можем договориться о том, кому в какое время заступать на пост, так сказать. Если это вообще возможно. Понимаешь, мой - то есть леонардовский, - гений был специалистом в орудиях уничтожения. Хотя, при встрече он почти убедил меня, что прогресс человечества начинается со смертоносных изобретений. Фауст недоделанный... да, предупреждаю, если моя прежняя грубость была в десятой степени, то сейчас она в двенадцатой. Но к чему я: поток сознания – смешение слов, и иногда в них будет проскальзывать не-я. В те моменты, когда говорить всё-таки будет Доктор. О, – это бородач заметил реакцию подруги на последнюю оговорку. Слегка сбавил скорость словоизвержения: – Что бы то ни было, мне удаётся сдерживать слипание мыслеформ, а это... Это авгиевы конюшни. Роуз. Мне удаётся сохранить тебя в себе. Леонардо, разумеется, всё видит.. мы одно. Но он остаётся в стороне. Потому что я хочу остаться Доктором. Женщина с тронутыми изморозью волосами без сил утыкается лицом в его по-человечески горячие ладони. — Чего же хочет Леонардо? – прочистив горло, спросила она наконец. – Ведь ваши усилия обоюдны? Нежности одобрительной улыбки серого луня не было предела. По выражению глаз стало ясно, что на поверхность всплыло сознание средневекового творца. — О, девочка. Когда судья Священного Трибунала оправдает мои надежды, ты непременно поймёшь, почему мы всё ещё здесь. Ради чего мы соглашаемся с его неволей. *** ... — Как?.. Доктор притронулся к ссадине на виске, намекая на сотрясение. — Наш патрон постарался. Я почти подобрался к его святая святых... Хотя – ты заметила? – у него нет желания строить из себя святошу. И ещё – он медлил. Здесь, думаю, собака и зарыта. — Разве ему не пришлось бы отвечать перед Папой за самоуправство? Мне показалось, процесс над тобой не имел бы места и смысла, если бы не камерленго. — Вентреска – инквизитор, и только после этого человек: такой осатанелой ретивости в службе ещё стоит поискать. Пусть это и Рим. Между прочим, до Бруно* осталось всего-ничего, каких-то восемь десятков лет. Роуз, будь у него желание сшить дело, ему и стараться не пришлось бы. Местной братве только кинь кость. Соседи** уже вовсю полыхают. — Получается, он противоречит сам себе? Полугаллифреец знакомо повёл бровями: — Или преследует куда более мудрёную цель. Я бы сказал – изуверскую, потому что ему самому дорого обходится незаконное обращение с нами. Отец едва ли не всё ставит на карту. И играет на несколько сторон. — А что если, – Роуз обвила колени руками, припоминая недавний разговор. – Если это не стороны? А паззлы одной и той же плоскости? Когда он заявился, я вошла в комнату не сразу. Я застала его обречённым. Он как бы отвечал на твой болезненный бред. — Что я колобродил? — Там было что-то о мёртвом гнезде. И вылетевшем... ком-то или чём-то. — Догадываюсь... я обращался к нему? С увещеваниями? — Даже если и нет, он воспринял это именно так. Вентреска оправдывался! Курчавый старец бросил напряжённый взгляд из-под меховых бровей, обследуя книжные полки. — Как думаешь, Роуз, у кардинала довольно места для второго ряда книг? Вместо ответа она осторожно приблизилась к книгам в углу и потянула на себя шершавый кожаный перелёт. Так и есть. За рядом богословских фолиантов, тяжеловесных Писаний и увесистых мартирологов устроились книги постарше и, как можно было догадаться, не совсем приличествующие апологету католичества. Уже не подглядывая в щёлку, а вовсю обхватывая трепещущими пальцами античных авторов, Роуз не переставая ахала: — Господи, это же Аристотель! Только посмотри на этого кощунственного Платона! Какому инквизитору взбредёт в голову польстится на Гесиодовы оды? Не может, это... это же... тут, - она чуть не выронила одну из книг, как только распахнула испещрённые пометками развороты, - Филон***! Провалится мне... нам... Больной, запрокинув к ней голову, ухмылялся в бороду на взбудораженность моложавой партнёрши, и хрипловато подстёгивал: — Смотрю, не у одного Карло нашлось время вкусить плоды прошедшей эры? — Следствие навязанного одиночества, - проговорила возникшая на пороге Элма. Извинительно кашлянув за прерванный ажиотаж и не дав паузе разрастись, низкорослая знахарка продолжила: — У нас ещё один страждущий, - и подтолкнула вперёд костлявого гулливера с ямами на месте землистого цвета щёк. Анорексичного вида человек, впалость которого просвечивала сквозь одежду, местами рваную, был на грани обморока и едва держался на ногах. В загнанных глазах застыло выражение потусторонних горестей, на лбу поперёк морщин клиньями высечены царапины. Отбросив навязчивое воспоминание о любимцах французского романиста, в своё время похитившего месяцы у белокурой девятиклассницы (чья-то другая жизнь), Роуз поспешила указать бедолаге на стул. — Как ваше имя, – Доктор попытался привстать с подушки . — Жа... жж.. ж.. Жан, – вымолвил человек и виновато поджал строгие губы. — Вальжан, – вырвалось у гостьи из будущего, и, чтобы загладить бестактность комментария, торопливо добавила: – Что вам сделал Карло Вентреска? — Он... ии.. и... и-испрос..си.. сил у.. у Бога жжи.. жизнь мм... ммы.. мн.. мне.