Death gives you perspective. "Экипаж" (2012) Нравственность - это чтобы знать, что такое хорошо и что такое плохо, и не задумываться, для кого хорошо и для кого плохо. М. Гаспаров The Feast Of Fools! ... The ringer of the bells, that hump upon his back. That face right out of hell, Quasimodo we like. ... The king of fools, the king of fools. That's who we'll have to pick, that's who we'll have to pick. Notre Dame de Paris*
Человек в сутане таранил увивающиеся улочки, пробуждал спешным шагом щебень. Края широкого одеяния подрагивали в пыли. Уходящий день звенел в зное и окутывал не по-вечернему яркими красками, отражая мысли сгорбленного клирика. Светило, ничуть не слабее, склонялось всё ниже к границам мира. В носу стоял муторный запах гари и плавящейся кожи. Тело ныло и дребезжало, требуя отдохновения и влаги. Шаг – хруст, шаг – хлюп, шаг – треск, и вот уже шаг – бег. Бег от непрошеных, посреди бела дня одолевших, видений. От каменной крошки на пути, застрявшей в ушах слабым стуком обугленных костей. Шамкающая, как беззубая бабка, улица вела кардинала к небольшой крепости на окраине, – месту, где он чувствовал себя невыносимо живым. Карло понял, что бесконечной дороге конец и перед ним возвышается здание с камерами для подследственных, когда слуха достигли слова стражника: — Да сгинет скверна, патрон! Нутро полоснула острая, ржавая, ершистая боль, заставив подпереть стену. Но спустя миг, как луч, отражённый зеркалом, выскользнула из тела. Изумлённый охранник, застывший в проходе, растерянно пропустил инквизитора. Тот, зардевшись от злости, молча минул его и ещё быстрее, чем когда-либо, спустился в пыточную.***
В компании укрытых от лишних глаз прибыло. Жан поведал (Роуз подозревала, что заикание не врождённое) скупо, через силу, как ему пришлось встретиться с влиятельным духовником лицом к лицу. На слушании дела инквизиционного ведомства по ложному анонимному доносу. Сам он совершенно не понимал, кому мог насолить или вынести на суд подвластное превратному толкованию слово. Так или иначе, воронка**, выбившая воздух и остатки рассудочного достоинства, не оставляла простора для неустойчивой праведности: покаявшегося одарили семидневной прикованностью к позорному столбу*** и предали ветреной милости горожан. К исходу третьего дня пощажённому было не до рассечённой камнями головы - безродный бедняк сомневался, что доживёт до освобождения. Губы, принявшие живительную влагу с солоноватым привкусом запёкшейся крови, мерещились чужими, отмеревшими и доставшимися кому-то другому... но, прежде чем бред (или мальчишеская шалость) доказал, что чудеса обходят про́клятых стороной, Жан почувствовал, как его чубчик стиснут чьими-то осторожными пальцами. Он разлепил, наконец, ресницы. В нечёткий фокус попал кусочек неба и нависший на фоне звёзд остроконечный капюшон. Мнительно знакомым голосом проронили: — Пей. Богохульник жадно послушался, с минуты на минуту ожидая объявления смертного приговора как воздаяния за облегчение агоний. Вместо этого плошку почти сразу отняли, отчего наперекор закостеневшим мышцам он дёрнулся, потянулся вперёд - и обнаружил, что шее некуда было упереться разверстыми мозолями. Сон мерещился всё бедственнее. За опухшей рукой начала воскресать хлынувшим потоком иголочек другая, а потом он расшиб скулу, вывалившись на гранит мостовой не без помощи какой-то потусторонней силы. Спаситель дотронулся затылка и позволил испить плошку до капли. Жан очнулся задолго до восхода от дрожи. Рядом, зажатый меж камнями, приткнулся кувшин. — Какой бальзам на душу: смотреть на ещё одних спасённых - да кем? - тем, кому карать - как дышать, - подытожила знахарка знакомство, обращаясь к Роуз с Леонардо. — Дышать ли?***
— А... отщепенец. Не так давно он освободил этого горемыку. Инквизиции перепало от осуждённого разве что несколько крошек с распотрошённой бороды. За неимением того, что полагалось изымать, дознаватели, как следовало ожидать, быстро потеряли интерес к грешнику и не слишком усердствовали, выбивая из него ересь. Лично Карло беседовал с ним только до начала пыток и, насколько мог припомнить, заиканием тот не отличался. — С.. сы... ссспаситель! Камерленго только что обменялся взглядами с человеком на углу, которому было доверено слежение за домашней клеткой. Зачем он пропустил этого человека? Поскольку в доме негласно заведовала Элма, то Вентреска, обойдя ниц распластанный скелет, с очевидным вопросом на изогнутых бровях вплотную подошёл к травнице. Роуз, неохотный свидетель сцены, заметила, как колыхнулся и замер лёгкий хлопок, стянутый выше женской талии. — Ваше Преподобие, - сглотнула та и несмело улыбнулась. - Этот несчастный не помешает, душа еле в теле держится. Позвольте... разрешите ему провести пару ночей под вашим кровом... Мне только и нужно, что... чтобы знать, что он не сгниёт, как пёс, в луже. Холодно внимавший ей Вентреска коротко кивнул, заслонившись поднятой ладонью от рвения Элмы. В конце концов, это с его подачки началась вторая жизнь прощённого. Одним больше, одним.. Священник уже не помнил, что разжалобило его в те дни. К тому же, надо было хоть как-то справляться с брезгливостью, которая сопровождала такие вот очевидные и нелепые перегибы. Дело да Винчи не терпело отлагательств. Он скосил взгляд на ближнюю комнату, и женщина снова отвечала на немоту: — Слава Богу. — Если не сатане, - кинул клирик и повторил, продвигаясь к паре заговорщиков: - Если.***
Судья и мастер зацепились друг за друга взглядами. Прежде чем Карло заговорил, Доктор с полуприкрытыми глазами обрубил: — Падре, смерть необратима. Ты распознаёшь ложь, ты смотришь на меня, так попробуй применить свой профессиональный инструмент и поверить мне: я. Видел. Смерть. Вечно. Она необратима. — Ты видел смерть, но был слеп. Лишь испытание смертью обращает к жизни и Творцу. И я исцелю твоё тело, дабы смог лицезреть истинную смерть. — Заблуждаешься, брат. Я возвращал себя к жизни одиннадцать раз кряду, - смерть необратима. Судья рассмеялся беззвучно-зловеще, неприязненно заломив руки за спиной. — Она обратит к тебе преображённый лик, и ты не узнаешь своего лица, человек без границ. — Моя смерть хронически нацепляла старое лицо и ни разу ей не удалось принести радость. Но, признаюсь, она легче чужих смертей. А твоя, падре, - чьё лицо несёт?. Давно надо было отдать должное этому препаратору с палитрой, мастеру разящих вопросов. — Святой отец? - позвала светловолосая так, что камерленго ясно осознал, сколько непростительно долгих секунд накружило над повисшим вопросом.***
Повернуться на тревожный голос и наткнуться на как из-под земли выросшего отверженного. — Нн... не у... уу.. угодно ль? Перехватить прохладную чашу и осушить не глядя. Странно. Вода из здешнего колодца горчит. Смерть, он сказал. Но ведь в начале было... Началось. Поперхнуться утробным звуком. Поднести побледневшую руку к осквернённому рту. Остервенело растереть капли отравы. Пересилить себя и не бросить уничтожающий взгляд на подлеца, отказывая тому в наслаждении приметить муку. Снова выдавить стон и крепко прикусить губу. Найти спиной надёжную стену и осесть.***
Доктор встрепенулся и по-совиному глянул на Жана, не замечая, как растопырил когтистые руки, как затрещали слова: — Быстро нашёлся яд, не так ли? — Вашими молитвами, - скривился немощный, распрямив плечи. Элма пришла в себя: — Жан!.. Ваше Преподобие! Жан, как... Да он не в себе, вот что! Тебе, я обещаю, с рук... - она ринулась вон из комнаты. — Колдуньюшка наша за противоядием отлучилась, - ласково-просительно произносил человек в робе и в то же время пауком крался к дальнему углу. - Будь оно неладно, наше противоядие, - в его руках блеснул пузырёк с синеватым отливом. Прищурившись на попытку Роуз: — Неосторожно, синьорина Роза. Сосуд - хрупкий, средство - одно. — Будешь изгаляться дальше - падре не успеет выслушать твои золотые слова. Тощий бородач (что не монтрейским господином себя оправдал, а неприкаянным братом архидьякона) покосился на лежащего: — Умными-разумными раньше надобно было быть. А тебе, святой отец, сказать-то можно много, да что толку? Али стыд мучителей не обязательно пригвождён к столбу вместе с безвинными? Ни Леонардо, ни Элма не посмеют пойти против тебя. Если только ты уже не впутал их в крысиную жизнь. Да и мне, знаешь ли, есть что терять. Пусть хоть все еретики пред твоим судейским столом заране обезглавлены, без людского лица. Ноне любуйся: ты избавил ничтожество от смертельной вони, я и сделался ослушником. Нет во мне, смердящем, смирения. Зато есть жуткий зуд - узнать, а каково похваляются смирением наши палачи, а? Вот оно, Ваше Преподобие, спасение твоё. Нет, не надейся на искупление, пропуск в рай вам заказан, - доходчивое ехидство сменила уродливая крикливость, рука со склянкой взметнулась к потолку, Элма на пороге отослана нелицеприятными проклятиями: - Да, я избрал себя судьёй! Как все вы, Иуды! Горлопаны, псы! Душегубы! Фарисеи! Не угодно ли исповедаться, отец?.. А может... поща... пощады сыскать сможешь?! Оскалившийся Карло, выпучив глаза, тщетно боролся с корчами, а одну руку - ту, что тянулась к Жану, - злостно прихлопывала другая. Сопровождалось это полувсхлипами и шепотком, которым он, по всей видимости, взывал не к Господней милости. — Оставь! - бросается Роуз, но первым, переглянувшись с ней перед тем, подоспевает вывернувшийся змеем Доктор, подставляет выроненному пузырьку безошибочную ладонь и незаметно метает его женщинам, чтобы секунды спустя принять на себя разъярённого глупца. Но схватки не случилось. Как-то удачно поворачивается Жан, обнажив одну из уязвимых точек, из-за чего откидывается без сознания, когда Доктор применяет очередной фокус из прошлого таймлордов. — Леонардо, мы бессильны, - срывающаяся над ухом Элма. Очередной кувырок. Прочерчивая кривую цвета граната от лопнувшего шва, художник подползает к камерленго, который дёргано сопротивляется терпеливым уговорам Роуз и испуганным мерином запрокидывает от противоядия голову. — Мальчишка, а не повелитель, вот вы кто! - не сдаётся Роуз. — Карло. Почему в Писании мессия один? Плохо соображающий кардинал опускает руки и поворачивается к Леонардо закатывая глаза. — Да потому что другой не успел, - склянка безотлагательно оказывается у губ. - Ты нужен не Всевышнему, а мне. Глотай.