Какофония

      Липкий, смердящий клок чёрных волос и аккуратно завернутый в целлофан диск, поверх которого был лишь листок заляпанной кровью бумаги с надписью: «Важен только результат». Шокирующее его содержимое, в самой последней степени ужасающая картинка и застывшие в ушах душераздирающие крики Буччеллати, вгоняющие в такое отчаяние, что хоть самому плачь и вой, потому что не мог такой человек, как Бруно, попасть в такое поганое положение, а если попался даже он, то у них не было и единого шанса. Воспринималась посылка как предупреждение, больше как смертельный приговор, и только Абаккио знал, что виной тому подозрение всей банды в предательстве, ведь Буччеллати попался самому дону, а причастны к делу остальные члены или нет не имело никакого значения.       Смотреть на каждое мучительное содрогание любимого тела под напором чужого члена было чем-то сродни пытки, хоть по настоящему в тот прошедший момент страдал только Буччеллати. В душе Абаккио смешались самые паскудные эмоции, первыми среди которых стояли ярость и гнев. В голове уже всплывали картинки того, как он вспорет насильнику живот ножом, от горла, до самого блядивого члена, который он после затолкает ему в глотку. Леона бьет озноб и он крепко стискивает зубы, чтобы не взбеситься прямо сейчас, а приберечь всю свою ярость напоследок.       Абаккио сжимает кулаки, дурацкий ролик не выключает, думая, что в проклятом содержимом может быть что-то важное, что обязательно поможет им прекратить страдания Буччеллати. С трудом держит себя в руках, внутренне ощущая, как всё рушится, как горькая слезливая апатия заполняет его изнутри, как она колко давит внутри грудной клетки, мешая вдохнуть, повторяя паршивое: «Ничего уже не вернуть». Леон дышит ровно, делает вид, что спокоен, что контролирует ситуацию, что через секунду они найдут выход и остановят это безобразие, что повода для паники нет. Что. Всё. Решаемо.       Никто не говорит ни слова, никто совершенно ничего не говорит. Из проигрывателя доносятся крики и проклятия Буччеллати, обрывки фраз, сказанных доном. Абаккио правильно решает, что его, как и планировал Буччеллати, нужно как можно скорее убить, любой ценой и любыми средствами, потому что такие люди не достойны права на жизнь. Проходя через тысячу «не» их обязательно нужно устранить, и тогда лучше жизнь станет для многих, и что единичная жертва оправдывает счастье тысячи.       Аккуратный стук в дверь разрушает давящую тишину и повисшее молчание, в котором никто не решается ничего сказать. Только Леон буквально закипает, столбенеет, скалится, ломает не только диск, но и весь проигрыватель четырьмя ударами кулака станда, отпинывает кусок пластмассы и железа в сторону, хочет подойти к двери, но встречает препятствие в виде Мисты. Тот повёрнут к нему спиной, сжимает в руках револьвер. В дверь целится. В некоторых ситуациях Гвидо соображает куда лучше, чем сам Леон, и действует быстро, сразу сопоставив, что к чему. Абаккио хочет его оттолкнуть и полезть на рожон.       Из-за двери доносится приглушённый смех, что прямо говорит или об излишней самоуверенности, или о глупости незваных гостей. — Потом покипишь, сейчас надо отсюда выбираться, — толкает его в сторону Миста. Он сейчас чуть ли не единственный, кто может контролировать ситуацию адекватно.       Паникующий Наранча и впадающий в ярость Фуго совсем не помогают положению. Леон делает пару шагов по направлению к двери, совсем не слушаясь приказа Мисты. Активирует станд, смотрит пристально, готовый в любой момент ударить. Но ударяют в итоге его, не сильно, но ощутимо по лицу девчачьей пощёчиной, заставляющей вмиг придти в себя. — Ты не один сейчас в подвешенном состоянии. Слушайся! Мёртвые Буччеллати не помогут, — шипит Гвидо, сквозь сжатые зубы, смотрит на него строго, почти внушает доверие. — Всего двое, — смотря на радар бормочет Гирга, — Рядом с дверью больше никого. — Быть не может, что только двое, — шепчет Леон, — Они настолько в себе уверены?       Пара секунд и дверная ручка начинает плыть заплесневелыми разводами. Кусок железа легко вылетает из гниющей древесины. Вся комната заполняется невесть откуда появившимся белым газом. Слышатся выстрелы и громкая ругань. Абаккио толкают куда-то вбок, прижимая к стене и бормоча двигаться по её периметру, что станд у него не самый боевой и лучше бы ему врагу сейчас не попадаться, особенно с его способностью воспроизводить события, что такое можно легко использовать против него, заставив показать прошлые диалоги с тем же пленным Буччеллати. — Валим отсюда, неизвестно, на что этот ублюдок способен. Бегать придется много, Абаккио, учись! — Знаю, — рычит он Мисте, — Вчетвером против двух бежим, просто смешно, — говорит, стоит им оказаться в другой комнате. — Там остался Фуго, посмотрим чей яд круче.       Время протекает мучительно медленно, начинает казаться, что не стоило оставлять там Паннакоту одного, что можно просто было сигануть из окна в канал, спрятаться где-нибудь под мостом, оказаться всем вне досягаемости чужого станда, но уже слишком поздно размышлять об этом сейчас. Остаётся лишь вера в то, что у них есть ещё какой-нибудь шанс.

***

      Собачка со скрипом бежит в сторону, расстегивая с полуметр бетонной стены и тут же рассыпается, оставляя после себя небольшую трещину. Таких в его камере образовалось уже несколько десятков, а может и больше. Смешавшиеся в одну кучу усталость, наркотики, голод и нервное истощение не позволяли станду функционировать нормально. С момента пробуждения Буччеллати так и не получилось продвинуться к своему побегу ни на шаг. Все его попытки хотя бы покинуть камеру заканчивались неудачей и позывом к рвоте; запах грязи и желудочной желчи витал в воздухе, врезался в ноздри настолько сильно, что уже даже не раздражал, а стал чем-то обыденным и привычным. Бруно не мог сориентироваться и хотя бы примерно понять в какой части особняка он находится. Атмосфера вокруг и воспоминания о недавних событиях сильно давили на поехавший разум, упорно отрицающий произошедшее.       Бруно начинает казаться, что плевать, что и не в таких передрягах бывал, из более сложных ситуаций выбирался, но он всё ещё не может понять, почему только от одной мысли о будущем у него начинается паника. Неведение ужасно, но знание о том, через что по слухам проходили все предыдущие предатели заставляло в ужасе понимать, что своего он теперь может и не добиться, и все труды по свержению Диаволо с трона пройдут даром.       Стук каблуков в коридоре возвращает в реальность. Буччеллати сидит прислонившись к стене, призывает еле показывающийся станд и ждет, решая, что сейчас он без боя точно не сдастся, пусть у него для этого нет совершенно никаких сил. Станд не держится дольше пары секунд и исчезает. Шаги странно возрождают в нём воинственный настрой, добавляют какой-то опрометчивой храбрости, больше глупой бравады, щенячьей смелости, решающей, что вот сейчас оно всё получится, противник будет беспомощен, а он легко и быстро добьется намеченной собачьей цели.       Поворот ключа, скрежет металла, дверь в его камеру открывается. — Мне всегда было жаль терять подчиненных хорошо выполняющих свою работу, например, таких как ты, Буччеллати, — голос доносится откуда-то сбоку и сопровождается крепкой приподнимающей хваткой на чёрных волосах, — Что же с тобой не так? Почему ты, поклявшись мне в верности, вдруг решаешь действовать поперёк, что-то в моем доме вынюхиваешь? Я хочу знать причину, mio caro!       Его тянут вверх, Бруно слышит чье-то дыхание, чувствует его кожей на своём лице, обидчик, смешавшийся в однообразное темное пятно нависает где-то над ним, в той мутной неизвестности, которую воспринимать уже нормально не получается. Собачья храбрость куда-то исчезает, уступая место апатии, напоминая, что чтобы выжить сейчас он должен сидеть тихо и подчиняться, а после когда-нибудь он сможет за всё это вдоволь отыграться, так же втоптать в грязь другого, взамен на это возвращая свою честь и гордость. — Господь Всемогущий, в этот страшный час, — еле слышно шепчет Буччеллати, вопреки собственным мыслям противясь, самую малость сопротивляясь, бесполезно уперевшись ладонью в чужую грудь, пытаясь отстранить от себя подальше тень.       Тело на его махинации не поддается и от слабого давления наоборот притискивается ближе. — Что ты там бормочешь? — кулак на волосах сжимается, дергает вверх, заставляя зашипеть и подняться на ноги. — Отдаю себя в Твои руки и готов смиренно принять все ниспосланные Тобой испытания, боль и страдания, даже Смерть, какой бы мучительной она не была.       Буччеллати откидывают в сторону, он больно ударяется затылком о стену и в свете тусклых ламп еле может разглядеть Дьяволо, стоящего прямо перед ним. Тот не боясь подходит и присаживается напротив него на корточки, грубо хватая пальцами за подбородок, вздергивая тот вверх, заставляя смотреть только на себя. — Хочешь сказать, что всё ещё верен мне? — вопрос звучит глупо, Дьяволо кажется озадаченным, будто не понявшим истинный смысл его молитвы, решившим, что оно изначально взывает к верности Ему, а не Господу, — Что ты вчера всего-лишь бредил из-за наркотиков, а в дом попал совсем с другой целью? — пальцы на подбородке на секунду разжимаются, но тут же стискивают с новой силой, большим пальцем оттягивают нижнюю губу. Мужчина приближается к лицу, почти упираясь лбом в лоб, — Грязный лжец, думаешь я тебе поверю? Самое время напоследок рассказать в чём был ваш план, тогда, может быть, ты умрёшь не так мучительно.       Бруно медленно сопоставляет в голове цепочку последующих событий, хаотично думает, как действовать дальше. В голову не приходит ни единой хорошей мысли. Тело всё ещё болит и напоминает, даёт совсем маленькую дурную подсказку, на которую он соглашается почти сразу, хватаясь за неё, как за единственную спасительную веточку для него и остальной банды. Буччеллати смотрит на мужчину ровно, с дурости уставшего разума придумав абсурдную «ту самую» причину и охрипшим голосом произносит: — Я вас любил — поэтому пришёл, — Бруно мнется несколько секунд, — Умереть от ваших рук мне не страшно, дон, — жмурится, хочет отвести взгляд в сторону, но заставляет себя говорить, смотря прямо в лицо Дьяволо, — Никто не знает, что я здесь, и с вашей дочерью я сближался лишь затем, чтобы лучше узнать вас. Был слишком глуп и боялся сказать напрямую, как я люблю вас.       Ни единой другой адекватной причины, как больное сталкерство Буччеллати найти не может, решает притворяться чуть-чуть поехавшим, чуть-чуть не в себе, чтобы ему самую малость поверили, допустили поехавший рассудок и решили, что с этим тупым щеночком ещё можно что-то сделать, что рано его отправлять в последний путь.       Бруно неловко выпутывает голову из ослабшей хватки пальцев, чувствует на глазах едва появившиеся слезы, сказавшиеся больше действием того, что он в этой духоте почти не моргал. Дрожащей рукой поднимает руку чужую и прикрыв глаза её осторожно целует, готовый попрощаться с жизнью в любую секунду, но довольный тем, что воспользовался любым шансом на победу.       Дьяволо руку одергивает, смотрит на него ошалевшим взглядом, резко стискивает чужое горло, вжимая хрипящего Буччеллати в стену. — Лжец, — отчеканивает мужчина, сильнее сдавливая пальцами горло. — Я вас, — с мутнеющим рассудком произносит Бруно, — Люблю.       Дьяволо звереет, вновь впечатываясь в него лбом. Горло сжимает сильно, ощущая, как тело Буччеллати под ним начинает дергаться и брыкаться от недостатка кислорода, что ещё немного и он вкупе со всем своим состоянием может легко отправиться на тот свет. Пятно перед Бруно плывёт и темнеет, звуки приглушаются, оставляя после себя лишь громкое сердцебиение и голос мужчины, доносящийся словно сквозь толщу воды. Буччеллати панически боится сейчас терять связь с реальностью, но и сделать ничего больше не может. — Я не поверю в твою наглую ложь, Буччеллати! — А я вас, — давя позыв рвоты последнее выдыхает, — все равно… люблю.