He chased me and he wouldn't stop Tag, you're it, tag, tag, you're it Grabbed my hand, pushed me down Took the words right out my mouth Tag, you're it, tag, tag, you're it Can anybody hear me? I'm hidden under ground.
Melanie Martinez — Tag, you're it
У Абаккио не хватает цензурных слов, чтобы выразить свое настроение, ругательства повторяются и больше не несут в себе прежнего эмоционального оттенка, больше напоминают скулеж от бессилия. Сейчас у них получилось сбежать, пусть эта передышка и не будет длиться долго. Им не было ничего известно о том жив ли Паннакотта и удалось ли им сбросить со хвоста хотя бы этих преследователей. Если дело шло о предательстве, то банд ликвидации точно было больше. Они и сами в прошлом были гончими в охоте на лис, и принципы её наизусть знали. Выследить жертву, затем вымотать её долгой собачьей погоней, окружая и заставляя паниковать, в конечном итоге вынуждая бросаться прямо в лапы охотнику. Вирус распространялся настолько быстро, что пришлось прыгать со второго этажа в канал, иначе незавидный конец ожидал бы их всех там. Настолько они знали, свой яд для Фуго так же опасен, как и для остальных, оставалась только маленькая надежда, что его решимость позволила превозмочь собственные силы и спасла ему жизнь. Сейчас думать об этом было уже поздно, да и возвращаться обратно было слишком опасной затеей. Никто не знал, что любому из них делать в дальнейшем. Самым верным решением было не лезть на рожон и до какого-то времени залечь на дно. Их героические смерти Буччеллати бы точно не обрадовали, сейчас в приоритете было выжить и придумать какой-нибудь план, который бы им наверняка позволил вытащить лидера и, если повезет, сбежать, если не из страны, то хотя бы из Неаполя. У Абаккио в голове рой опасных мыслей и желаний, на которые ему ни в коем случае нельзя поддаваться. Он хочет сломя голову отправиться прямиком в особняк Винегар, открутить этому ублюдку голову, сделать ему настолько больно и мучительно, что смерть казалась бы милостью, что её сладкие костлявые объятия бы вымаливали. Вспоминая из-за чего Буччеллати на всё это пошёл в голове рисуются картины, как он привяжет этого донового психа к стулу, вколет ему ампул десять какого-нибудь наркотика, а после заставит его сожрать пару пакетиков кокаина, чтобы рвало кровью и вся ненавистная рожа пенилась, вздувалась и лопалась. Леон не иронично думал, что вряд ли у него получится, но если он мог бы, то обязательно убил бы его так ради Бруно, пустил бы в ход блядивый порошок, помог бы насладиться продуктом прибыли сполна, рассказал бы из-за чего умирали ни в чём неповинные люди, вроде отца Буччеллати — случайного свидетеля, и его товарища, который просто выполнял свой полицейский долг. Их немногочисленной команде невольно пришлось разделиться, и сейчас Леон понятия не имел, где остальные, и в тем более не представлял, как с ними можно будет связаться. Оставалось только продолжать прятаться, осторожничая, и надеясь, что у него нет сейчас никого на хвосте. Он плыл по течению, пока его не выбросило в задней части одного из торговых кварталов, людей там не было, только нагромождения из пустых деревянных коробок, дырявый железный сетчатый забор и кучи мусора. Канал пах чем-то кислым, тухлый запах насквозь пропитал Леону одежду и волосы. Абаккио, насквозь промокший, вылил воду из ботинок, постарался выжать плащ и волосы, слипшиеся и едва ощутимо покрытые чем-то вязким, только сильнее со всего этого разозлился, откинул пряди назад, решив не тратить время на глупости побрел прочь, оставляя мокрые следы на асфальте и переходя на какой-то газон, чтобы своё присутствие, если не скрыть, то хотя бы запутать преследователей. Вечерело. Уходящее солнце окрашивало алым город, начинали загораться первые Неапольские огни, тьма облизывала здания, ползла по каменным дорогам все дальше. Людей на улице становилось значительно меньше, чем в дневное время, даже местные жители ночью не рисковали ходить по тем подворотням, в одной из которых сейчас пристроился Абаккио. Леон и сам бы раньше ночью в подобное захолустье лезть побрезговал бы. Он думал о том, что неплохо бы провести ночь в отеле, а не под открытым небом, пусть до одури звездным и романтичным, но совсем не уместным и ни разу не тёплым, вспоминал, что у мафии везде есть глаза и уши, и там уж ему точно не удалось бы спокойно отдохнуть. Мафиози своих видят издалека, и если началась охота, то многие будут искать его за вознаграждение. Оставалось только спрятаться где посуше и немного перевести дух. От волнения за Буччеллати он чувствовал себя весьма паршиво. В горле пересыхало, а ладони начинало легонько нервно потряхивать. Ощущения были не из приятных, но в том помятом полуобморочном усталом состоянии он уж точно не мог никому помочь, и со скрипом в зубах прекрасно оценивал свои силы. Леон шёл по одному из узких темных переулков между домами, где стояли только зловонные переполненные мусорные баки и дремала пара облезлых и грязных бродячих котов. Картина представлялась неприятная, но выбирать не приходилось. Темнота должна была защитить его от неприятностей, она же обещала их добавить, и Леон, как верный сторонник ночи уповал на первое, привыкший тьмой себе всегда только во благо пользоваться. Абаккио для себя решил, что пары часов ему хватит, чтобы придти в чувства и подумать о том, где искать остальных. Не до конца высохшая холодная одежда неприятно липла к телу, кожа чесалась, в блядский канал точно сливали мусор, он точно мог подхватить простуду, что заметно бы ухудшила его состояние или какой-нибудь вирус, что ещё хуже. По крайней мере, он старался сейчас не обращать на это внимание, глупо полагая, что сможет найти какое-нибудь более-менее приличное, что смешно в таком-то месте, покрывало, хотя бы не сильно грязную тряпку, и спокойно переждать ночь, как какой-нибудь грязный бродяга. Леон остановился, осмотрев обстановку и решив, что место это будет самым удачным для его ночлега. Сводящие низ живота спазмы напомнили Абаккио о необходимости помочиться, он и забыл о своих обыкновенных человеческих потребностях, так же вспоминая, что не отказался бы поужинать, но уж точно не из мусорного бака. Обессиленно оценив ситуацию он пристроился рядом с одним из баков, расстегнул ширинку, прикусил губу и наконец-то расслабившись, убедившись, что никакая сука не подглядывает, пустил пахучую струю на стену. Мысли в голове были паршивейшие, не думал он, что когда-то вернется к чему-то похожему на прошлую жизнь, когда ему жутко пьяному уже было плевать на всё и всех, когда он ничем не брезговал и вел себя весьма мерзко. Леон хотел бы выпить, но знал, что Бруно не одобрил бы это, особенно сейчас. Да и он сам понимал хуевость своей затеи. Он успокоил себя мыслями, что когда все закончится он точно заставит Бруно вылакать с ним на пару бутылочку мадеры. Буччеллати не выходил из головы ни на секунду, в голове четко повторялись кадры с диска, длившиеся из самых «удачных» нарезок около десяти минут, которые они досмотреть были не в силах. Они въелись в мозг настолько сильно, что Леон не мог думать ни о чём другом, кроме как о жажде мести. Ему хотелось взвыть, каждый раз, когда он вспоминал лицо Бруно искаженное болью и чувством безысходности. Настолько жалкое и беспомощное состояние, что хоть сгрызай свою челюсть изнутри, стискивая зубы, а всё равно выход природная ярость не найдет. Возвращаясь в реальность Абаккио с остервенением понимает, что думая о Буччеллати начинает стискивать в ладони свой член. Прерывисто вздыхает, перезагружается. Думает, что сжал от злости, потом доходит, что причина несколько иная, а это в тысячи раз хуевее. В голове звучит, что это отвратительно и неправильно, так оно и есть, Леон еле дышит, втягивая воздух сквозь сжатые зубы, пытается выкинуть Бруно из головы, или хотя бы вспомнить его в другом виде. Получается плохо. До этого он не видел его обнаженного. Абаккио посылает себя нахуй, но руку не убирает. Больно и приятно, больше первое, оно и правильнее, но ч ё р т в о з ь м и… — Вот блядство, — хрипло выдыхает он. Кадры в голове повторяются, Леон представляет, что он, точно бы никогда не причинил Бруно боли, обязательно бы, будь он на месте этого донового ублюдка, сделал бы Буччеллати приятно, что он кричал бы не от боли и унижения, а повторял бы его имя, утопая с блаженной на двоих сладкой неге. Ему нравится думать об этом, мотивировать себя тем, что спаси он Бруно, словно рыцарь сразивший дракона и освободивший из заточения прекрасную принцессу, тот обязательно потом ему отдастся, скажет, что тоже давно думал об этом, что тогда с Дьяволо проклинал себя за то, что не позволил Леону раньше, что они так мало друг друга касались, что, что… Абаккио упирается рукой в стену, прислоняется к ней мокрым от пота лбом. Ласкать себя не прекращает, только сильнее злится на самого себя, на Бруно, на, черти его во все щели еби, Дьяволо. Ненавидит — мягко сказано. От этих скорбных мыслей возбуждение только нарастает, желая вылиться белым соком наружу. Леон забывает о том, насколько неловко себя чувствует, ограждаясь от сожалений и закрывая глаза просто его вспоминает. Старается удержать в памяти улыбающееся лицо Бруно, тяжело дышит, чуть ли не рычит, ощущая пульсирующий наслаждением член в ладони. Отдалённые звуки машин и еле различимые голоса людей напоминают, что он всё ещё не один в этом мире, и ему, на самом деле плевать, застанут ли его в таком постыдном виде, хоть и стыдиться в обычной человеческой натуре ему нечего. Кончает Абаккио быстрее, чем обычно, добавляя к зловонной луже ещё одну белесую и вязкую. Леон застегивает ширинку и от досады ударяет кулаком по кирпичной стене, отбивая костяшки до кровавых разводов. Шипит. Теряет все оставшиеся мысли, оставляя заместо них полную пустоту. Жалеет, что не может закурить, чтобы хоть немного унять дрожь в руках. В голове ебнутая подавленная мысль предлагает найти какой-нибудь еле целый окурок, потом добавляет, что пошёл Леон нахуй с такими мыслями, а ещё, что найди он его, то зажечь все равно нечем. Шорох заставляет его придти в себя, насторожиться, словно какое-то животное, и начать прислушиваться. Он скалится и злобно зыркает в сторону, замечая, что за ним наблюдают из-за угла. Чья-то тупая башка почти не скрывается и даёт себя заметить. Леон звереет и сатанеет, негласно решая выместить всю злость на том случайном зрителе, стоит тому только дать повод. Чувствует, что это лучше, чем разрыдаться, как какая-нибудь тупая малолетка. — Проваливай отсюда! — взрывается Абаккио с неожиданной для себя горячностью, обнаруживая, что на него всё ещё пялятся, после того, как он явно дал понять, что извращенного наблюдателя заметили. Силуэт дергается, выдавая в себе живого человека, без тени сомнения из-за стены сначала выглядывает лицо, заинтересованность и детский восторг которого заставляют пройтись недоброму холодку по спине. Абаккио напрягается, догадываясь, что башка смотрела на него вовсе не случайно, что нельзя ему было расслабляться даже на несколько минут. Незнакомый мужчина весело усмехается и показывается полностью, засеменив быстрой походкой и остановившись всего в паре метров от Леона. Он выглядел бы как обычный городской сумасшедший, если бы не эта нескрываемая серьезность в глазах, вопреки улыбке играющей на, окрашенных темной зеленой помадой, губах. Незнакомец был далеко не подростком, острые черты лица, даже при таком освещении, выдавали в нём взрослого мужчину лет тридцати. Темно, но это разглядеть получается, хоть и мутно. Леон пытается догадаться по каким-то приметам, кто из наёмников это может быть и чего от него следует ожидать. — Чем это вы тут занимаетесь, юноша? — в его голосе был оттенок едва скрываемого нетерпения. Мужчина тряхнул дредами, отливающими зеленым блеском, шагнул вперед, на что Абаккио его действие повторил, отступая назад и держа кулаки наготове, решая, если не стандом, то грубой силой, которой ему было не занимать, от навязчивого ублюдка отделаться. Леон всем телом ощущает исходящую от незнакомца опасность, прекрасно осознавая паршивость своего положения и полную неспособность сражаться со стандом боевого типа. У него остается только один самый верный вариант — побег. — Поссать решил, не видишь что ли, придурок? — его грозный голос не выдаёт никакого волнения, Абаккио вспоминет, чему его учили в мафии, главным правилом которой было не показывать свой страх перед заведомо сильным противником. Способностей патлатого Леон не знал, но, на всякий случай, опасался. — Твоя кипучая ярость мне нравится, но так у нас разговора не получится, — наигранно возмущается мужчина, — Разве могу я бросить такое чудное лицо, показывающее всю свою боль этому миру в таком месте? — и тут же отвлекаясь на что-то своё отдаленное, бормоча, — Где, чёрт побери, носит Секко?! Ладно-ладно, мы ещё успеем тебя заснять, — он неожиданно веселеет, а у Абаккио сердце пропускает один удар. Он не дышит, и вспоминает об этом, когда начинает болью стучать в висках. До ебанутого страшно. — Крыша едет, придурок? Ты перепутал, я не из «этих», просто поссать пошёл, а ты себе уже всякой херни придумал, — немного нервно бормочет Абаккио, выпрямляясь и стараясь казаться опаснее, чем он есть на самом деле. — Во-первых, не придурок, а Чоколатта, — чудище обиженно скривило лицо, но тут же вернуло улыбку, — а во-вторых, Леон Абаккио, я тебя ни с кем не перепутал, и ты тот самый «этот», который мне так нежно нужен. Добровольно пойдешь со мной, дитя ночи, или придется тебя уговаривать, чего мне сильно не хотелось бы? Леон не долго думая делает пару медленных шагов назад, думая, что нахуй, не думая больше вовсе и срывается на бег, специально опрокидывая попадающиеся на пути мусорные баки, под веселый смех доносящийся за спиной, мелодично растекающийся по всему переулку. Если их двое, то его ситуация крайне паршивая, особенно учитывая особенности его станда, который в данной ситуации будут просто бесполезны. Имело смысл не разделяться с остальными, и если он мог бы, то в той вонючей луже раскрыл бы глаза и посмотрел бы, куда унесло остальных. Абаккио бежит и не хочет оглядываться, ему плевать куда и насколько, он готов хоть снова в воду прыгнуть, если его так потеряют. Темнота и глубина должны спасти его, он точно так думает, но даже в этом темном переулке, освещаемом лишь бликами удаленных улиц, спасения он не находит, загнанной лисицей следует чётко установленному охотником плану. Лай и укусы ему точно не помогут против ружья, направленного прямо в лоб. — От меня не сбежишь, мой нежный цветок! — слишком уверенно кричит ему в след Чоколатта. Леон ещё успевает подумать, что имя у него дурацкое. В подтверждение этому Абаккио неожиданно спотыкается на ровном месте, пытается удержать равновесие, но проваливается прямиком под асфальт, который неожиданно становится мягким прямо под ним, окутывая бетонными цепями ноги по щиколотку. Он старается не паниковать, но бесполезно дергает ногами, продолжающими утопать словно в каком-то болоте. Леон призывает станд и ударяет по земле, треская и разбивая бетон, на следующий освободившийся шаг снова утопая. — Что за херня?! Убери это, псих поганый! Абаккио хватается за стену, тут же одергивает ладонь, не успев попасть в ещё одну сковывающую его ловушку. Сзади доносится свист, Леон надеется хотя бы на то, что его убьют сразу, догадываясь о личности поехавшего незнакомца. Он брыкается, как дичь попавшаяся в силки, лисья охота подходит к своему концу. — Только не убей его, он нужен мне живым! — Чоколатта стоит в метре от Абаккио, смотря куда-то вниз, — Сахар получишь, когда закончим хотя бы с ним и вернемся обратно. Выруби его, не хочу подходить. — Что за хуйня, эй, патлатый?! — выкрикивает Леон, судорожно оглядываясь по сторонам, чтобы второго случайно не пропустить, — Слышишь меня, сука такая, и не подходи вообще, вали ко всем чертям и придурка своего прихвати! Держись от меня подальше, понял?! — Неужто ты не понял, мой ценный трофей, что сегодня удача отвернулась от тебя и предоставила прямо в мои заботливые руки, чтобы они как следует изучили твоё крепкое и тело и проверили, сколько оно сможет выдержать? — Пошёл нахуй! — Игнорирование — худшая форма агрессии, цветок, ответь же мне. — Великодушно воздержусь! Он не успевает сказать что-либо ещё, как перед ним некто выныривает из-под бетона, на что Абаккио чуть ли не валится назад, теряя равновесие, и со всей своей поехавшей силы бьет в челюсть, вынуждая мир поплыть перед глазами, а телу обессилено обмякнуть, подхватываемому чужими сильными руками. Охота заканчивается, жертва поймана и обездвижена, а дальше её ждёт только тупое избавление от шкуры и залитая маслом сковорода, чтобы свою дичь как можно лучше попробовать и прочувствовать, во всех смыслах этих фраз. — Чудесная работа, Секко, один у нас уже есть! Выпусти его, отнесем домой и пойдем за остальными. Слышал, что за двумя…? тремя зайцами погонишься, то ничего у тебя не получится… тяжелый он, этот заяц, знаешь?! Чоколатта оттаскивает тело в сторону, и кладет на камень. — Быстро мы его поймали, быстро же? — появившаяся из-под земли парень от нетерпения скачет на месте. — Поймали быстро, а искали долго, остальные из списка уже могли сбежать из города, пока мы тут ковырялись с ним. Что ж, по крайней мере босс будет рад и этому телу, хотя оно, мой дорогой, теперь наше! Как он сказал, главное, что предатель не на свободе, а остальное его не сильно волнует, так что, если выживет, может быть у тебя появится отличный друг, Секко! Его станд… он будет так полезен, мне даже не понадобится твоя камера, я смогу смотреть на страдания людей, когда только пожелаю и сколько пожелаю раз, и это будет не плоское изображение, а всё как в реальности. Правда это чудесно? Впрочем не отвечай, я знаю, что ты счастлив, и я тоже!