***
Ближе к вечеру приходит Триш. Дождь за окном только усиливается, в особняке становится холоднее. Где-то вдалеке гремит и сверкает молния. Мир снаружи кажется таким далеким, Буччеллати очень хочет выйти за пределы каменных стен. Обратно к океану. Огонь, в небольшом камине в углу комнаты, загорается самостоятельно, сразу после того, как девушка забрасывает туда аккуратные поленья. Настроение дома Бруно не понимает, но разобраться пытается, думая, что однажды он сможет ему помочь, как сделал это ранее. Они садятся на ковер напротив огня и смотрят в играющее искрами пламя. Комнату медленно заполняет тепло и сухость. Ощущение приятное, мягко расползающееся по коже, согревающее тело и душу. — Ты снова ничего не съел, — с укоризной замечает Триш. — Даже не притронулся. Как ты собираешься противостоять моему отцу, если еле на ногах стоишь? — говорит она серьёзно, словно у них есть выигрышный план, которому осталось только следовать, и все будет хорошо. — Я думаю об этом, — отмахивается Буччеллати. — Тогда почему не ешь? Тебе понадобятся силы, ты обязан это сделать, — видя пасмурный взгляд Бруно девушка смягчается, — Он что-то сделал? Брось! Если Его это разозлит, то он заставит тебя есть своими методами. А это, — ежась от воспоминаний. — намного хуже. — Зачем Ему заставлять меня есть, разве предатели не должны умереть? — Бруно знает, что его вопрос звучит глупо, что он уже вовсе никакой не предатель, который уже давно умер в том подвале, оставив вместо себя веселое и забавное развлечение. — Не знаю, — честно ответила девушка подсаживаясь ближе к огню, — Из всех Его жертв — ты живешь дольше всех, не считая ме… Действительно, зачем ты ему нужен? — Хороший вопрос, — Буччеллати выдавил из себя улыбку, — Я признался Ему в любви, когда он пытался убить меня, а теперь он напоминает мне об этом каждый раз, когда я не подчиняюсь… — Ого! — удивилась Триш, — Ему таких слов, наверное, никто не говорил! — Правда? — Не знаю! Может быть я и говорила, когда была маленькая, или мама. Хотя, мама вряд ли любила Его, — при упоминании матери девушка погрустнела, — Я хочу тебе помочь, но я не смогу спасти тебя от отца. — Это слишком опасно, ты сама можешь попасть под удар. — Меня он не убьет, а тебя, за ещё одну неудачную попытку сбежать, прикончить может. Мы должны что-то придумать. Простой побег нас не спасет, Неаполь наполнен Его подчиненными. Нам нужно убить Его, Бруно…***
Первое, что чувствует Абаккио придя в себя — это страшную головную боль. Вторым ощущением по списку стала теснота и невозможность пошевелиться. Он не сразу понимает, где находится и почему он связан. Глаза болят от резкого света ламп прямо над головой, спина ноет от долгого нахождения на твердой поверхности. Переведя взгляд вниз Леон видит на себе белую рубашку, перевязанную поперек кожаными ремнями и полностью его обездвиживающую. Абаккио делает рывок руками, но ремни не поддаются, а теснота продолжает сдавливать тело и до мурашек раздражать. Леон дергается ещё раз, кушетка противно звенит, обещая вот-вот развалиться. Чувствуя себя загнанно и неприятно он рычит, старается выдернуть правую руку, чтобы потом просто снять ремни, но замирает, услышав знакомый баритон. — Ты проснулся, мой мальчик? Я уже успел испугаться, что ты решил покинуть этот мир и меня лично, чего я никак допустить не могу, — мужская фигура загораживает собой свет ламп, выглядит пугающе, но вызывает у Абаккио только скептический взгляд. — Боже… заткнись или я убью тебя, — Леон морщится от голоса, по крупицам вспоминая, как здесь оказался. — Не хочешь развязать меня, ублюдок? Я тебе не младенец, чтобы меня так закутывать. — Язык у тебя острый, маленький дьявол, правда развязывать я тебя сейчас не собираюсь. Вдруг ты исполнишь свои обещания, — на этом моменте он хохотнул. — Мне моя жизнь ещё дорога, думаю, что и тебе твоя тоже, так что мы просто обязаны сотрудничать. Босс приказал делать, что хочется, но узнать, есть ли у вашей шайки ещё союзники. Остальных из вашей банды мы знаем и обязательно поймаем, но не думали же вы провернуть все в одиночку? Это мне и предстоит выяснить. Кто ещё помогал Буччеллати, Леон Абаккио? — Черт его знает, этого Бруно Буччеллати, думаешь, он посвящал меня в детали? — честно ответил Леон, не видя причин лгать, все равно зная, что ему так просто не поверят, а любая полученная информация ни дону, ни психопату этому не поможет. — Этот придурок планировал провернуть все самостоятельно, за что и… — он замолчал, вспоминая кадры с кассеты, не в силах продолжать. — Бесполезно потратишь время, доктор. — Мне, в самом деле, все равно, сколько вас, думаю, что боссу тоже — рано или поздно вы покажете себя и устранить вас будет вопросом времени. Не обижайся, но ни твоя жизнь, ни информация, хранящаяся у тебя в голове — ничего не стоят. Наш дон силён и букашки, вроде вас, его планам не помеха. Обидно признавать, но даже я сейчас не в состоянии с ним справиться, быть может, я помог бы вам, не будь вы столь безнадежны. — И все равно продолжишь меня допрашивать, умник? — Абаккио замечает в углу комнаты камеру, направленную прямо на операционный стол. — Можешь называть это допросом, если тебе это нравится. Я же называю это научным интересом. Слышал когда-нибудь о «сыворотке правды», мальчик? Думаю, что слышал, но что она из себя представляет не знаешь. Это один из тех препаратов, поставляемых доном в различные организации. Тебе что-нибудь известно о Мескалиновом кайфе, мистер бывший полицейский? Чоколатта выглядел веселым и беззаботным, словно те страшные вещи, которые он делал со своими пациентами, нисколько не тревожили его совесть, не мешали ему спокойно спать и наслаждаться жизнью. Он был воистину психопатом, и Абаккио понимал в чьи руки он попал. Леон расслабил лицо, больше не давя из себя озлобленную гримасу и весело предположил, что если Бруно доживет до встречи с ним, то он его собственноручно изобьет так, что тот точно час двигаться не сможет. — Насколько я знаю мескалин — просто наркотик, а никакая не «сыворотка правды», чтоб тебя, — он невзначай осматривает комнату, к своему сожалению не находя ни единого намека на окна. Тем временем мужчина отходит к висящим напротив кушетки ярусным полкам, где начинает копошиться, раскалывает стеклянные ампулы, выливая содержимое в стакан, после чего вбирает жидкость в большой шприц без иглы. Абаккио нервно улыбается, когда Чоколатта приближается к нему с так называемым мескалином, прозрачно переливающимся внутри колбы. — Ты во мне дырку собрался пластиком делать, тупица? — Леон дергает руками ещё раз, ремни всё ещё не поддаются, в лучших традициях выполненные из натуральной кожи. Он уже молится, чтобы чёртова кушетка сломалась, поменяв в его жизни самый минимум, возможно, заставив мужчину его на время развязать. Тот же, на буйства «пациента» не обращает никакого внимания, довольный своей властью и чужой судьбой в окровавленных лапах. — Никак нет, — беззаботно ответил Чоколатта. — Ты это выпьешь. Знаешь, если бы я мог, то накормил бы тебя, как привередливую собаку, куском сыра с таблеткой внутри, но ты же ничего ни пить, ни есть из моих рук не станешь, верно? Чоколатта больше особо не церемонясь, присел на край кушетки на один из ремней, ещё сильнее стискивая и без того зажатого Леона, больно сжал его челюсть двумя пальцами. Леон на это зубы крепко сцепил, но мужчина просто засунул шприц ему под щеку и надавил, заставляя горькую жидкость скатываться в глотку. Чоколатта приподнял подбородок Леона, чтобы тот смог ни капли драгоценного средства выплюнуть. Абаккио вертел головой, пытался укусить раздражающие пальцы, но добился только того, что мужчина эти пальцы ему нарочито в этот рот засунул, впрыскивая в глотку остатки препарата, выскальзывая изо рта до того момента, как острые зубы вновь сомкнулись вместе, вознамерившись хотя бы маленький кусочек чужой кожи и плоти отгрызть. — Как тебе на вкус, маленький дьявол? — голос Чоколатты звучал простительно, поведение Леона его нисколько не злило, а только раззадоривало. — Скотина… — прошипел Абаккио. — Боже, что за дрянь… блевать тянет. Сам готовил, тупица? — он чуть-чуть закашлялся. Непонятного содержания настойка сводила горло, подпуская к нему тошнотворный ком желчи. — Подействует не сразу, придётся немного подождать, но ты же никуда не спешишь? Чоколатта поддел пальцем ремень на груди Леона и немного оттянул его. Абаккио внимательно наблюдал за каждым его действием, не желая быть застигнутым врасплох. Он плотно сжал губы, на которых от их игр уже частично стёрлась темная помада, в каких-то местах пачкающая щеку и подбородок, достаточно много пережившая за последнее время. Говоря о времени Абаккио представить не мог, сколько находился в отключке, и не был уверен, сейчас всё ещё ночь или уже начался новый день. По ощущением он не приходил в себя не слишком долго. Всё ещё жутко хотелось спать, глаза слипались, а организм медленно расслаблялся под действием мескалина. Мужчина тем временем подходит к старенькому магнитофону, который Леон замечает в самом углу только сейчас и вставляет внутрь кассету. Абаккио мысленно отмечает, что Буччеллати чуть ли не единственный, кто до сих пор отдает предпочтение скрипучим пластинкам. Запись прокручивается, до ушей Леона доносятся первые ноты, оседающие в ушах пианиновой сладкой ватой, растворяющиеся внутри липкой патокой при приятно скрипящей губной гармошке. Абаккио прикрывает глаза, из-под опущенных ресниц мельком наблюдая за Чоколатой. — Говорят, что при Мескалиновом кайфе цвета становятся ярче и музыка приятнее. Больничная палата яркими цветами не пестит, но музыка, как она тебе, мальчик? — Лучше, чем твоя тупая рожа, — вяло отзывается Леон, на что ловит в свою сторону смешок, неприятно контрастирующий с музыкой. — Это Billy Joel — Piano Man, одна из моих любимых композиций, разумеется, она лучше меня, что-то худшее я бы вряд ли признал и стал бы слушать. Секко она не нравится, он предпочитает музыку потяжелее, думаю, что ты, дьявол, тоже. — У меня нет особых предпочтений, — неожиданно для себя Абаккио чувствует интерес к разговору и желание высказаться, причем искренне. Думает ещё, что это и есть подступающее действие того мескалина, смотрит на Чоколатту, что необычно мягко для своего грубого лица улыбается, подтверждая его догадки. Мужчина стоит чуть поодаль, поглаживая кончиками пальцев крышку магнитофона. Музыка продолжала литься в голову, смешиваясь с голосом солиста, рассказывающем в своих строках о пианисте, что должен был сыграть, казалось, эту самую мелодию. Печальную и сладкую. Абаккио остатками собственной воли нахмурился и постарался отогнать от себя навязчивые мысли, на Чоколатту оскалился, ещё раз поддавшись вперед, до подозрительного скрипа еле слышного хруста навалившись на несчастную кушетку, пережившую уже много буйных гостей на своих хлипких четырёх железных ногах. — Мне льстит, что мой вкус тебя устраивает, — наконец задумчиво протянул Чоколатта, прекращая любовно оглаживать любимый механизм. — Разве у меня выбор есть? — Леон откинул голову назад, смотря в потолок. — Мескалин скоро начнёт действовать в полную силу, и ты с грустью будешь вспоминать об этих спокойных минутах, мальчик. Я дал тебе дозу чуть больше положенной, не умри слишком быстро.