Nuclear winter

Загубленное на корню детство породило в потёмках скованной нимбом и ангельскими крыльями души красный огонек надежды на спасение. Веснушки, натираемые лимонным соком, выли, и кожа кровоточила местами от безжалостных натираний грубой тканью. И все эти глупые истязания казались ужасающими. Лишь раньше — ведь истязания прошлые сменились истязаниями нынешними. Он был так напуган, что не мог поступить иначе. При всем своем огромном желании он не смог бы поступить иначе. Богатство адской Волчьей сущности выплескивалось наружу ядовитым фонтаном, показывая своего обладателя во всей многогранной красе. Насмешки и угрозы, злорадный смех и настойчивые уговоры лились без остановки. Все пространство Клетки было затоплено желчью, а мягкие обшивки стен пропитались ядом и неутомимым желанием неправильных чудес. Волк хотел слишком много; знал он тоже, пожалуй, слишком уж многое. «Ты боишься меня, Македонский?» Да. Очень. Сильнее, чем раскрытия собственных тайн. Я боюсь тебя. Красный стал цветом свободы. Прожилки исполинских крыльев поглощают солнечный свет, а его рев слышен чутким обитателям Леса отовсюду, где бы они ни находились. Ржаные колосья приминаются к земле, а болотные камыши играются с ветром, когда он пролетает низко, неся на крыльях ночную прохладу. Иногда ему, в знак приветствия, раздается громкая протяжная песнь Короля Леса. И Красный дракон грустит вместе с ним, сидя у заросших болот в окружении полчищ ярко-желтых светлячков. Все бескрайние лесные просторы преклоняются перед ним. Единственный, кто не был рад драконьему присутствию здесь — живой призрак его совершённого греха. Скалил белесые клыки в подобие улыбки, ходил по пятам тенью, иногда рычал едкие комментарии. Ничего не изменилось, разве что Волк теперь осязаем. Это не могло не пугать первое время, но никаких попыток отмщения не следовало уже давно, потому бояться, вероятно, и нечего вовсе. Бредя через густой темный лес, светящийся изнутри миллионами разноцветных колдовских растений, даже шелеста высокой травы не слышно под ногами призрака. Он осязаем, Македонский уж знает, и пальцы у него прохладные, и мерное биение пульса чувствуется, и шерсть его мягкая и теплая. Он не заговаривает с Волком без причины. Прячутся они от палящих летних лучей под густыми кронами многолетних антрацитовых деревьев, уходят в чащу, исследуют озерца, болота и реки, и бредут по неизведанным тропам вслед за размашистыми следами когтистых лап, все дальше и дальше от старой асфальтной дороги. Но, когда надоедают бесцельные блуждания, возвращаются к обжитому ветхому домику лесника. Этот дом нельзя назвать Домом. Ведь тот Дом стоит под охраной Темного рыцаря, о котором слагают легенды детишки Чернолеса, хотя, слагать-то и нечего, не так уж Ральф и скрывается. Сидят вечерами бок о бок, согреваются рядом, сплетая руки и вслушиваясь в шум ночного Леса за окнами. Слушают мелодии ветра, наигрываемые существом с болот; грустные песни оборотня, странствующего в ожидании того единственного, кто не пошел за ним. Македонский верит, что он придет, так же, как и пришел к нему Волк однажды, что пропажу свою не оставит. Небо проливается черным дождем, плачет вместе с оборотнем, пока Волк обнимает руками дракона, устроившегося подле камина, и кутает их в одеяло.

Я больше не боюсь. Пожалуйста, прости меня.