***
Эмма с облегчением провела последний выпуск недели. Она любила свою работу, но суматошные дни после вступления в должность нового президента всегда её выматывали; особенно теперь, когда у неё было своё шоу на телевидении, освещавшее политические события. Как только Реджина огласила членов кабинета министров, её продюсерская команда из кожи вон лезла, чтобы заполучить для интервью как можно больше министров, и она с ужасом представляла, как проведёт все выходные в подготовке к беседам с высокопоставленными гостями, с которыми она должна встретиться на следующей неделе. Несмотря на усталость, Эмма не собиралась отсыпаться дома. Руби уговорила её выбраться потусить, и Эмма должна была признать, что с нетерпением ждала вечера. Она не могла вспомнить, когда в последний раз была в баре и распускала волосы. Предложение танцевать до утра и пить дорогущие коктейли звучало весьма заманчиво. Руби позаимствовала одно из платьев Эммы из гардероба студии, а сама блондинка переоделась в своём кабинете и вытащила шпильки из причёски. Ей больше нравились распущенные волосы. Генри уехал из города на выходные, навестить отца в Лос-Анджелесе. Эмма очень скучала по сыну, когда его не было рядом, но это не мешало ей наслаждаться свободой. В пятнадцать лет Генри был уже достаточно взрослым, чтобы самому заботиться о себе, но всё же не совсем. Она старалась не задерживаться допоздна, когда он был дома один. Однако в эти выходные у неё не было родительских обязанностей. В дверь постучали, и Руби ворвалась в кабинет Эммы ещё до того, как блондинка ответила. — Готова? — нетерпеливо спросила девушка. — Две секунды, — кивнула Эмма, разбирая свою сумочку, чтобы не таскать по всему Вашингтону заметки для интервью. — ММ встретит нас в «Saviors», — сказала Руби. — Похоже, у неё выдалась дерьмовая неделька в школе, и ей нужно очень много алкоголя, чтобы забыть о детях. Эмма засмеялась. Их общая подруга, Мэри Маргарет или просто ММ, была учительницей начальной школы, и они втроём старались встречаться хотя бы раз в неделю за чашечкой кофе или чего-нибудь покрепче. Но на волне выборов и инаугурации Эмма с Руби были слишком завалены работой. Однако сегодня они собирались наверстать упущенное. К тому времени, как они вошли, бар уже был заполнен. Они находились в Вашингтоне, в заведении бывали узнаваемые лица, но Эмма всё равно почувствовала, как несколько человек уставились на неё. Она обнаружила, что это неизбежное явление, если хочешь вести шоу на телевидении. Хотя это приносило некоторые неудобства, по крайней мере их с Руби обслужили, как только они подошли к бару. Как только перед ними появились два «Космополитена», подошла ММ, и в их счёт тут же добавился третий коктейль, прежде чем женщины направились в кабинку. — У них до сих пор рождественское настроение, — проворчала ММ. — Сейчас февраль. Как они могут быть так взбудоражены тем, что произошло больше месяца назад? — Дети всегда радуются Рождеству, — заметила Эмма. — Помню, Генри всё лето распевал рождественские песни, когда ему было лет шесть. Это сводило меня с ума! — Вот и меня это сводит с ума, — сказала ММ. — Они всё время в перевозбуждённом состоянии, а три девочки до сих пор носят в волосах мишуру. О чём только думают их родители? — Они думают: «Слава богу, моей помешанной на Рождестве дочери весь день нет дома», — пошутила Руби. ММ сердито зыркнула на неё и сделала большой глоток. — Ну, я надеюсь, это всё скоро закончится. Ладно, хватит уже о школе. Сейчас выходные, и до понедельника я даже думать о детях не хочу. Рассказывайте, как вам президент? — Она охренительно прекрасна, — произнесла Руби. — В жизни она даже красивее, чем по телеку. — Серьёзно? — сказала ММ. — Это всё, что ты можешь о ней сказать? Руби засмеялась. — Ну, я вообще-то не оставалась с ней наедине. Я видела всё то же самое, что и ты по телевизору, только из-за камер. Это Эмме посчастливилось провести с ней время один на один. — Правда? — спросила ММ. — Как? — Когда её публицистка вцепилась в Августа, потому что я якобы разошлась со своими вопросами, я проводила её обратно в гримёрку. Ничего особенного, — пожала плечами Эмма. — Да? Какой она была? О чём вы разговаривали? — нетерпеливо спросила ММ. Эмма слегка поёрзала на месте. Она ни за что не расскажет подругам, что произошло в той гримёрке. Руби растреплет всем коллегам, а ММ всему штату. Эта женщина не умеет хранить секреты. — Мы просто поболтали о шоу, — сказала Эмма после паузы. Это была не совсем ложь. И если она будет абсолютно честна по отношению к себе самой, то она не совсем уверена, о чём они с Реджиной всё-таки говорили. Было очевидно, что женщина переживает о чём-то серьёзном. Весьма вероятно, что в этом замешан её муж. Но помимо этих двух предположений Эмма не имела ни малейшего представления о том, что именно так беспокоило эту прекрасную женщину. — Она тоже злилась из-за интервью? — спросила ММ. — Не совсем, — сказала Эмма. — Она, кажется, признала, что её публицистка сильно сузила круг возможных вопросов, и я ничего не могла с этим поделать. — Это да, но ты вообще не придерживалась разрешённых тем, — отметила Руби. Эмма ухмыльнулась. — Полагаю, нет. — О-о-о, и о чём тебе не разрешали спрашивать? — спросила ММ, наклонившись вперёд, почуяв что-то интересное. Эмма покачала головой. — Нет, извини. Мы подписали соглашение о конфиденциальности, прежде чем договорились об интервью. — Я никому не скажу, — произнесла ММ. Наступила пауза, а затем Руби и Эмма расхохотались. ММ выглядела оскорблённой до глубины души, но знала, что никаких доводов в свою защиту у неё нет. — Ещё по одной? — спросила Эмма, указав на три пустых бокала. Когда она направилась к бару, к ней подошла темноволосая женщина. Эмма не могла не вспомнить об одной гостье своего шоу, но попыталась изобразить интерес к женщине, которая бесстыдно флиртовала с ней. Она не была уверена, было ли это потому, что на телевидении было не так много открытых лесбиянок, или потому, что она была привлекательной, или сочетание этих двух факторов, но Эмму пытались соблазнить чуть ли не каждый вечер. Эти попытки редко были успешными, но всегда приятно чувствовать себя желанной. Эмма покинула женщину у бара, как только получила свои напитки, и вернулась в кабинку. Несколько часов спустя, когда подруги переместились на танцпол, незнакомка предприняла ещё одну попытку, и на этот раз, подстёгиваемая действием коктейлей, Эмма позволила её стараниям увенчаться успехом.***
Только под конец воскресенья Робин снова заговорил об этом. Реджина знала, что им нужно поговорить об этом; она знала, что их последний разговор не разрешил проблему. Но она всё ещё боялась. Она не говорила об этом Кэтрин, уже зная, что та скажет. То же самое мнение, что она высказала шесть лет назад. Мнение, основанное исключительно на том, как скандал может повлиять на политическую карьеру Реджины, а не на чувствах замешанных в нём людей. — Реджина, мы можем поговорить о Роланде, пожалуйста? Президент, читавшая заметки касательно пресс-брифинга, который она должна была провести на следующее утро, подняла глаза и увидела, что перед ней стоит муж. Чуть поколебавшись, она кивнула, закрыла папку и указала рукой на противоположный конец дивана. — Я знаю, что для тебя это тяжело, и мне жаль, что нам приходится это обсуждать, — начал Робин. — Но я хочу видеться со своим сыном. Я должен, Реджина. Я должен быть в его жизни. Сердце Реджины сжалось. Она видела боль в глазах мужчины; и из-за страданий, которые он причинял Реджине, и из-за его отсутствия в жизни сына. День, когда она узнала о его неверности и о том, что его любовница беременна, был одним из худших дней в жизни Реджины. Её сотрудники мигом начали действовать, чтобы гарантировать, что его внебрачная связь не повредит её политической карьере, ведь Реджина была уже на полпути к Белому дому. Но никто так и не спросил у Реджины, как предательство задело её лично. Никто, кроме Робина, который сам же и стал причиной её горя. — Я это знаю, — через некоторое время произнесла Реджина. — И мы не полностью ограничиваем ваше общение. — Телефонные разговоры и сообщения, — ответил Робин. — Этого недостаточно, Реджина. Мне нужно видеть его, держать, проводить с ним время. Он растёт, а я всё это пропускаю. — Ты же знаешь, что вам нельзя поддерживать контакт, Робин, — сказала Реджина. — И до того, как я стала президентом, и сейчас. Если это станет достоянием общественности, то погубит меня. — Почему? — спросил Робин. — Это была моя ошибка. Это я изменял. Теперь ты президент, какая разница, если люди узнают? Реджина тяжело вздохнула. — Так ты думаешь, всё дело в том, как я буду выглядеть перед людьми? Думаешь, всё дело в победе на выборах? Ты когда-нибудь задумывался, что будет со мной, когда люди узнают? Что я буду чувствовать, когда вся Америка узнает, что я не смогла дать тебе то, что тебе нужно? — Эй, — произнёс Робин, подвинувшись ближе и взяв Реджину за руки. Она напряглась, но не отстранилась. — Всё было не так, Реджина. Я не поэтому изменил. То есть, моему поступку не может быть никаких оправданий, и я всегда буду чувствовать вину за это предательство. Но я не искал кого-то, кто мог бы родить мне ребёнка. Реджина отдёрнула руки, встала и подошла к бару, налив себе стакан отцовского домашнего яблочного сидра. Реджина проглотила его, сердцебиение участилось, и она повернулась лицом к комнате. — Но именно так всё и было, — сказала Реджина. — Именно так это будет выглядеть. Если об этом узнают СМИ, я стану не только женщиной, которая не смогла удержать мужа, но и моё бесплодие станет достоянием общественности. Все будут знать, что я не могу иметь детей, что ты хотел их, а я не могла их тебе дать, поэтому ты нагулял на стороне. — Нет, — произнёс Робин, тоже встав, но не двигаясь к Реджине, скрестившей руки на груди. — Нет, я же говорил, Реджина. Я не поэтому изменил. — Отличное выходит совпадение, — усмехнулась Реджина. — Думаешь, я не могу сосчитать, когда родился Роланд? Я знаю, что она забеременела меньше, чем через месяц после того, как пришли результаты последнего обследования. Ты выясняешь, что я никогда не смогу иметь детей, и через несколько недель трахаешь другую женщину. — Всё было не так, — сказал Робин. — Прошу, Реджина. Ты должна знать, что я изменил не поэтому. Я понимаю, что эта новость стала для тебя страшным ударом, и мне очень жаль, что ты не можешь иметь детей. — Но не настолько, чтобы остаться со мной, — ответила Реджина, наливая себе второй стакан сидра. — Не настолько жаль, чтобы не пойти и не трахнуть какую-нибудь фертильную дамочку, как только ты понял, что у нас никогда не будет детей, и тебе придётся искать семью своей мечты где-то в другом месте. Робин отвёл взгляд, размышляя, стоит ли рассказывать. Но само это движение его выдало. Реджина слишком хорошо его знала. Именно она обнаружила, что он изменяет. Она всегда знала, когда муж лжёт. — Что? — спросила она, сузив глаза. — Что ещё ты не договариваешь? Наконец мужчина взглянул на жену. — Роланд, возможно, был зачат примерно в то время, но мы с Мэрион встречались уже давно. Стакан тяжело приземлился на ковёр, остатки сидра разлились на мягкую ткань. Потрясённая Реджина упала в ближайшее кресло. Она даже не рассматривала такую возможность. Она знала, что Робин изменял, знала, что его любовница забеременела. Но она и не подумала спросить, как долго длился роман. — И как долго? — тихо спросила она. — Больше года, — признался Робин. — Ты… ты любил её? Почему она раньше не задала эти вопросы? В то время как она сама была задета реакцией своих сотрудников, которые оценивали ситуацию лишь с политической точки зрения, почему она сама не обратила внимания ни на что, кроме ребёнка? Она предполагала, что всё дело в том, что эта женщина, Мэрион, сумела дать Робину то, что они пытались сделать с самой свадьбы. Больнее всего было от того, что другая женщина вынашивала его ребёнка. И эта боль затмила её обычно рациональное мышление. — Любил, — кивнул Робин. — И люблю. — Любишь? — голос Реджины опустился до шёпота. Робин наконец пересёк комнату, наклонился, чтобы поднять стакан, и поставил его обратно на буфет, прежде чем присесть перед женой. — Мы до сих пор общаемся, — признался он. — После того, как я понял, что ты никогда меня не простишь, что нашему браку конец, мы снова начали общаться, и не только из-за Роланда. — Значит, когда ты говоришь, что хочешь быть в жизни Роланда, ты на самом деле имеешь в виду… ты хочешь уйти от меня к ней? — Я хочу быть счастлив, Реджина, — тихо сказал Робин. — Мы оба несчастны в этом браке, от которого осталась одна лишь видимость. — Я стала президентом благодаря этой видимости, — произнесла Реджина. — Без этой видимости, — выплюнула она, — мы бы не жили в Белом доме. — Мы не живём, — сказал Робин. — Мы существуем. Да, ты воплотила свою мечту, и я горжусь тобой, но жизнь — это не только наши карьеры. А теперь у меня даже нет карьеры, — добавил он. Глаза Реджины сузились. — И я полагаю, в этом тоже я виновата, да? Я та женщина, которая не смогла родить тебе ребёнка, заставила тебя оставить адвокатскую карьеру, принудила тебя жить в Белом доме, где ты теперь выполняешь работу, которую, как мы оба знаем, ты считаешь подходящей только для женщин. Я разрушила твою жизнь, ты это хочешь сказать? И теперь твоя очередь разрушить мою. — Нет, Реджина, я не хочу ничего разрушать. Я желаю тебе только самого лучшего. Реджина усмехнулась. Это она уже слышала. — Но твоей верности я не достойна. Робин поморщился. — Это была ошибка, — сказал он. — Я не хотел, чтобы так вышло. — Знаешь ли, люди каждый день куда-то ходят, встречаются с людьми, на которых они не женаты, и не трахаются с ними. Это не было ошибкой, Робин. Ты прекрасно знал, что делаешь. А даже если ты ошибся в первый раз, ты только что сказал мне, что любил её. Что ты блять до сих пор её любишь! Как ты…? Под давлением эмоций голос сорвался. Эмоции возобладали над гневом, шоком, страхом за политическую карьеру. Всё вдруг затмилось всепоглощающей грустью. Она знала, что её браку давно настал конец. Знала, что Робин рядом с ней только для видимости. Но теперь, зная, что он нашёл кого-то другого, что его ждёт готовая семья, что Реджина будет по-настоящему, совершенно одна, она не смогла этого вынести. Она встала, прошла мимо Робина, который, шатаясь, присел на корточки, и исчезла в своей спальне, хлопнув дверью. Она прислонилась к ней, тяжело дыша и пытаясь успокоиться. Ей нужно собраться. Ей нужно взять себя в руки. Что бы ни случилось с ней и Робином, каким бы ни был исход этой ситуации, самым важным оставался её пост. Она слишком много работала, слишком долго боролась, чтобы достичь желаемого. После десятилетий работы она могла действительно изменить страну. Она примет закон об ужесточении правил владения оружием, сделает здравоохранение доступным для всех, реформирует систему образования и обеспечит её надлежащим финансированием. Наконец-то Реджина сможет изменить всё, как и мечтала. Она собиралась изменить жизни миллионов американцев к лучшему. Однако тем вечером, когда она скользнула вниз вдоль двери спальни, обхватив себя руками, единственной жизнью, которая имела для неё значение, была её собственная. Почти пятнадцать лет брака разлетелись на миллион осколков. Даже её бесплодие больше не являлось истинной причиной. Он разлюбил её задолго до того, как она перестала любить его, её сердце было навсегда изранено его предательством. Он выбрал кого-то другого. Он завёл семью с кем-то другим. И теперь он хотел уйти. Он хотел уйти от неё. Реджина останется одна. Но она была президентом Соединённых Штатов. Она не могла быть одной. Ей нужен был муж, по крайней мере, так считала общественность. Было тяжело победить на выборах, будучи женщиной. Если они узнают, что он бросает её, что она бесплодна, что он изменял, реакция будет беспрецедентной. Поднявшись на ноги, она достала из кармана телефон и прокрутила контакты. На долю секунды у неё возникло непреодолимое желание подойти к тумбочке и взять листок бумаги с нацарапанными на нём цифрами. Она не знала, почему. Но эта мысль покинула её, когда она остановилась на имени, которое искала. Точнее, на должности. Нажав на «Фиксер», она поднесла телефон к уху. — Мал, это Реджина Миллс, — сказала она, как только женщина взяла трубку. — Нам нужно встретиться. Это насчёт Робина и Роланда. Я думаю, ситуация осложнилась.