Political Passions/Политические страсти

— Чего ты улыбаешься? Был поздний воскресный вечер, и Эмма с Генри отдыхали перед какой-то бестолковой передачей по телевизору, воспользовавшись последними часами свободы перед работой и школой. Глядевшая себе в телефон Эмма оторвалась от экрана, услышав вопрос сына. — Да вот, передача, — пожала она плечами, указав на телевизор. — Она не смешная, — медленно произнёс Генри. — Это криминальная документалка про каннибала, мам. — Фу, мерзость. Почему мы это смотрим? — Эмма сдвинула брови и потянулась за пультом, лежавшим между ними, но Генри её опередил. Схватив его, он убрал звук и повернулся к матери. Эмма вздохнула. Она знала этот взгляд. Сейчас её будут допрашивать. Он явно пересмотрел детективов и всяких криминальных программ. — Что происходит? — спросил Генри. — На что ты там смотришь, что улыбаешься во все тридцать два? Я не видел тебя такой счастливой с тех пор, как… — он запнулся, вспомнив последний раз, когда его мать была так счастлива, отвечая на свой собственный вопрос. — Ты кого-то встретила, да? Эмма распахнула глаза. Неужели это так очевидно? Не то чтобы она кого-то встретила. Ну, то есть встретила, но между ней и Реджиной не было ничего, кроме совсем недавно установившейся дружбы. Но то, как сияла Эмма при чтении сообщения от брюнетки, заставило Генри предположить, что она встретила кого-то, к кому была неравнодушна. — Не совсем, — сказала Эмма после паузы. — Это как понимать? — спросил Генри. — Всё сложно, — ответила блондинка. — Так ты кого-то встретила, — напирал Генри. — Кого? Я её знаю? — Нет, Генри, никого я не встретила. Во всяком случае, не в этом смысле. Подросток откинулся на спинку дивана, на его лице было написано разочарование. — Ну ладно. Я просто подумал, знаешь, прошло уже много времени с тех пор, как ушла Лили, и твоя улыбка напомнила мне, какой ты была рядом с ней. Я просто хочу, чтобы ты снова была счастлива, мама. — Эй, пацан, я счастлива, — возразила Эмма, повернувшись к сыну и похлопав его по ногам, которые он растянул на весь диван. — Я правда счастлива. — Да, но ты всё равно одинока, ведь так? Эмма кивнула. — Да, но семейное положение не влияет на моё счастье. Не только оно, во всяком случае. На данный момент меня абсолютно устраивает одиночество, ведь у меня есть ты, друзья и карьера. — Да, но у тебя нет никого особенного, — заметил Генри. — У меня есть ты, — ответила Эмма. Генри не мог не улыбнуться, но знал, что его матери в жизни нужен кто-то ещё. — Мама, я люблю тебя, но ты не хочешь снова начать ходить на свидания? Разве ты по этому не скучаешь? Эти слова поразили Эмму сильнее, чем она ожидала. Это правда, она скучала по отношениям. Она никогда не была из тех, кто жить не может без пары, но она не могла отрицать, что ей нравится быть с кем-то; любить кого-то таким уникальным, особенным образом. Генри был для неё целым миром, и они прекрасно жили вдвоём. Но порой Эмме не хватало человека, которого можно было любить по-другому, интимно, страстно. И дело было не только в сексе, ей нужен был человек, знавший её всю. Нужна была любовь, которая позволяет безоговорочно отдаваться эмоциям и ощущениям, поглощающим каждую клеточку тела. — Скучаю, — кивнула Эмма. — Временами. Но на тех немногочисленных свиданиях, на которые я ходила, я ни с кем не чувствовала той связи, что была у нас с Лили. Генри выглядел подавленным. Он задался вопросом, не странно ли это, что подросток хочет, чтобы его мать начала с кем-то встречаться, но потом понял, что ему просто хочется, чтобы она была счастлива. Он не видел, чтобы она так улыбалась с тех пор, как… — Так с кем ты переписывалась? — спросил он, выпрямившись. — Что? — До этого. С чего и начался наш разговор. Ты улыбалась в телефон во все тридцать два зуба. Не обманывай меня, мам. Я знаю, что ты тогда думала об этом человеке. Лили ты улыбалась точно так же. И ты сказала, что, — он изобразил в воздухе кавычки, — «не совсем» с кем-то встречаешься. Что «всё сложно». Значит, кто-то есть, верно? Эмма ненавидела лгать сыну. Она старалась по возможности этого избегать, если только это не было для его же блага. Она не думала, что Генри расстроится, узнав, что она влюблена. Нет, это была не влюблённость. Это было нечто большее, чем просто влюблённость. Но невзирая на чувства Эммы и события последних десяти дней, ей нужно было защитить другого человека, и Генри никак не должен был узнать, кто был предметом воздыханий Эммы, пусть её и не заставили подписывать договор о неразглашении. — Послушай, парень, мне очень жаль, но я не могу с тобой об этом говорить. Я люблю тебя и очень признательна за то, что ты желаешь мне счастья, но в личной жизни мне нужно немного уединения, хорошо? Немного разочарованный, Генри кивнул. Он понял. Ему потребовалось больше месяца, чтобы сказать матери, что они с Вайолет встречаются. Он до сих пор не рассказал ей, что произошло в пятницу вечером, когда он с компанией пошёл поиграть на автоматах и столкнулся там с Вайолет и её друзьями. — Ладно, я понял, — сказал Генри. — Извини, я не хотел на тебя давить. Я просто хочу, чтобы ты была счастлива. — Я счастлива, Генри, — сказала Эмма, одарив его успокаивающей улыбкой. — Ты можешь быть счастливее, — заметил Генри. — Возможно, — согласилась Эмма. — Но сейчас мне нужны только мы вдвоём. Однако если кто-то замаячит на горизонте, я обещаю тебе сказать. Генри кивнул в знак согласия, но не мог не задуматься над тем, что же будет, когда он переедет к отцу в Лос-Анджелес. С мамой всё будет хорошо? Не будет ли ей одиноко в квартире? Может быть, ему стоит остаться, чтобы не оставлять её в одиночестве. — О, я говорила с твоим отцом в пятницу, — сказала Эмма, словно прочитав его мысли. — И? — И мы начнём подыскивать тебе новую школу, посмотрим, найдётся ли место, которое понравится всем. Если мы такое найдём, можно будет начать обсуждать всё остальное. — Правда? — воскликнул Генри. Секунду назад он беспокоился о матери, но, как и все подростки, он был довольно эгоцентричным. — Правда, — усмехнулась Эмма. — Мы с твоим отцом хотим, чтобы ты был счастлив, и хотим дать тебе всё самое лучшее. Если мы найдём отличную школу, которая позволит тебе жить в том городе, где больше всего шансов построить карьеру твоей мечты, то почему бы и нет? Но до отъезда я научу тебя нескольким основным рецептам, чтобы быть уверенной в том, что в вашем с папой рационе будет достаточно овощей. Идёт? — Идёт, — воодушевился Генри. — Спасибо, мам. — Пока не за что, пацан, — напомнила ему Эмма. — Да, но в Лос-Анджелесе полно отличных школ. Мы найдём классную. Спасибо, мам! Я пойду прямо сейчас поищу. Он соскочил с дивана и вышел из комнаты. Но остановился, не дойдя до двери. Развернувшись, он подбежал обратно к матери, сжал её в крепких объятиях, прошептал ей на ухо: «Я люблю тебя», а потом скрылся в своей спальне. Эмма вздохнула и повернулась к телевизору, который всё это время беззвучно транслировал историю осуждённого каннибала. Она включила звук, затем переключила канал, остановившись на новостном шоу NBC, и стала смотреть, что же произошло за день. Через несколько минут она вспомнила, что так и не ответила на последнее сообщение Реджины, которое очень заинтересовало Генри. Все выходные они обменивались сообщениями почти ежечасно. Что-то изменилось после вечера, проведённого в Белом доме, и обе женщины, казалось, более расслабленно общались друг с другом. В сообщении, которое привлекло внимание Генри, Реджина отпустила колкость в сторону профессии Эммы. Теперь им было комфортнее друг с другом, но они всё равно не забывали о том, чем занимались. Эмма начала придумывать остроумный ответ, дабы продолжить шутливую перепалку.

***

В это же самое время, на противоположном конце города, Реджина улыбнулась своему телефону, когда увидела, что экран загорелся. — Привет, папа, — сказала она, сняв очки для чтения и откинувшись на спинку дивана, благодарная за повод перестать продираться сквозь отчёты о тактических и боевых возможностях вооружённых сил. — Добрый вечер, принцесса, — раздался знакомый тёплый голос отца. — Как твои дела? — Я устала, — призналась Реджина, подавив зевок. — У меня была долгая неделя. — Все недели долгие, когда ты президент, — заметил Генри с гордостью в голосе, снова вспоминая о том, что его дочь воплотила свою детскую мечту. — Ну, я надеюсь, что следующая так не вымотает меня эмоционально. Сердце Генри сжалось, когда он услышал горечь в голосе младшей Миллс. Каждый раз, когда он думал о том, что сделал его бывший зять, его охватывало желание прибить Робина. Но это чувство затмила печаль, которую он испытывал по отношению к дочери. Реджина любила Робина, а он безжалостно разбил ей сердце. Он никогда не простит этому человеку предательство. — Как без него в Белом доме? — спросил Генри. — Тихо, — ответила Реджина так же, как Эмме в пятницу вечером. — Я не привыкла к одиночеству. — Одиночество — редкость для политиков, — заметил Генри. — Быть может, ты научишься видеть в этом что-то хорошее. — Я знаю, иногда мне хочется немного тишины, но вечерами я чувствую себя одинокой. Когда здесь жил Робин, даже если мы не были вместе, я хотя бы знала, что рядом кто-то есть. — Тяжело быть одному, — сказал Генри, и его мысли, как это часто бывало, обратились к покойной жене. — Я скучаю по маме, — тихо сказала Реджина. — Я тоже, принцесса, — ответил Генри. — Когда я на следующей неделе буду в городе, давай встретимся и предадимся воспоминаниям; вспомним наши самые счастливые мгновения с ней. Я даже могу остановиться в Белом доме, если хочешь. — Не думаю, что только что разведённым президентам можно устраивать ночёвки с отцами, — засмеялась Реджина. — Это будет выглядеть так, словно ты приехал поддержать свою дочь, которую эмоционально поимели. — Джина, — проворчал Генри. Он ненавидел, когда дочь ругалась, хоть и понимал, в какой стрессовой ситуации она оказалась. — Никто бы так не подумал. Это совершенно нормально, что семья живёт вместе, если собирается в одном городе. — У тебя здесь есть своя квартира, — напомнила ему Реджина. Когда Генри стал советником в Демократической партии, они с супругой для удобства приобрели небольшую квартирку в Вашингтоне. Дом семьи оставался в штате Мэн, но большую часть времени мужчина проводил в столице, особенно после смерти Коры. — А может мне хочется провести время с дочерью в самом знаменитом доме мира, — отметил Генри. — И если ты хочешь, чтобы семья была рядом, это естественно. Ты президент, но это не значит, что ты должна быть лишена человеческих эмоций. — Именно это и значит, — сказала Реджина. — Я должна быть эмоциональной и проявлять сострадание, если дело касается помощи американским гражданам, но относительно своей жизни мне нельзя ничего чувствовать. Каждая эмоция, каждая привязанность воспринимается как слабость, как нечто, мешающее мне выполнять свою работу. Я не могу показаться публике слабой, папа, не могу. Уже в который раз после того, как развод его дочери попал в заголовки газет, Генри пожалел, что его нет в городе. Всё, что он хотел сделать — это обнять дочь, заверить её, что всё будет хорошо, защитить её нежное сердце от боли. — Джина, дорогая моя, — попытался он снова. — Никто не станет думать о тебе хуже из-за случившегося. Почти половина американцев пережила развод. Они все понимают твои чувства, и не станут отнимать у тебя право на эти эмоции только потому, что ты президент. Реджина вытерла щёку, только теперь осознав, что плачет. Такое случалось уже несколько раз на этой неделе: она замечала, как изливается её горе, только когда слезинка брызгала на тот документ, который она в этот момент изучала. Печаль опустошила её. Она не была уверена, почему. Она годами знала, что их браку с Робином пришёл конец, но полное, всепоглощающее, безусловное чувство одиночества мучило её только сейчас. Единственным разом, когда она не чувствовала себя такой одинокой, был пятничный вечер. С Эммой. Она шмыгнула носом и выбросила эту мысль из головы. — Мне нужно управлять страной, — сказала Реджина тоном, не терпящим возражений. — У меня нет времени на эмоции. — Ты не можешь контролировать свои чувства, принцесса, — произнёс Генри. — Разберись со своими эмоциями и двигайся дальше, не держи всё в себе, так будет лучше и для тебя, и для американского народа. — Я не готова к новым отношениям, — рассеянно сказала Реджина. Генри помолчал, размышляя над словами дочери. — Нет, я не имел в виду новые отношения, — медленно начал он. — Но ты можешь отбросить печаль и снова быть счастливой незамужней женщиной. Вступить в новые отношения будет, мягко говоря, сложно. — Я знаю, — ответила Реджина. — Поэтому я никуда и не вступаю. — А есть с кем вступать? Иногда Реджина забывала, как хорошо отец её знает. В сочетании с тем, что он всю жизнь провёл в политике, это означало, что он прекрасно считывал все её эмоции. Брюнетка покраснела, сидя на диване в своей пустой гостиной. А потом Реджина удивилась, с чего это она покраснела. У неё же никого не было. Не было романтического интереса, из-за которого стоило бы краснеть. Была только… — Нет, папа, конечно нет, — сказала Реджина, немного взволнованная направлением, в котором двигались её мысли, решив перенаправить их в более безопасное русло. — Неужели? — раздался задорный ответ. — А по мне так кое-кто обманывает либо меня, либо себя, либо всех сразу. Реджина закатила глаза. Она очень любила своего отца, но не хотела, чтобы он подстёгивал те мысли, которых вовсе не должно было быть. — Нет, честно, — ответила Реджина. — Когда бы я вообще успела с кем-то познакомиться? Я пересекаюсь только со своими сотрудниками, сенаторами и губернаторами, ни один из которых меня не интересует. Я думала, что в университете сложно устроить личную жизнь, но в Белом доме это практически невозможно. И, — продолжила она, пытаясь убедить не только отца, но и саму себя, — даже если бы я кого-нибудь встретила, Америка считает, что я только что развелась. Как это будет выглядеть, если я начну встречаться с кем-то новым? Нельзя встречаться с президентом. Это беспрецедентно. — Ты когда-нибудь замечала, как похожи слова «президент» и «прецедент»? — Что? — нахмурилась Реджина, озадаченная внезапной сменой темы разговора. — Просто подумай об этом, — произнёс Генри. — Твоя работа позволяет тебе стать первопроходцем. — И путь, который ты хочешь, чтобы я проложила — это немедленно начать встречаться с кем-то меньше чем через неделю после развода, да? — А есть кто-то, с кем ты бы хотела начать встречаться меньше чем через неделю после развода? — Папа, — вздохнула Реджина. — Пожалуйста, хватит. — Прости, — ответил Генри. — Но я чувствую, что ты чего-то мне недоговариваешь. Возможно, ты ещё не готова признаться в этом себе самой. Я не хочу заставлять тебя думать о том, к чему ты ещё не готова, но я желаю тебе счастья. И если этот человек, кто бы он ни был, и не говори мне, что его нет, потому что мы оба знаем, что это ложь, если этот человек может снова сделать тебя счастливой, тогда рискни. Я не говорю тебе объявлять имя предмета своих воздыханий во время завтрашнего заявления для прессы, но не откладывай свою жизнь из-за работы. Ты тоже человек, Реджина. Ты заслуживаешь любви. Реджина обдумала слова отца. Она очень его любила и ценила его мнение. Но в данном случае он ошибался. Он должен был ошибаться. Потому что альтернатива была гораздо страшнее. Даже если, по какому-то чудесному стечению обстоятельств, американский народ признает право Реджины на свидания, их терпимость будет испытана и разрушена до основания, когда они узнают, кто ни на миг не покидает мыслей Реджины. — Мне нужно идти, папа, — тихо произнесла Реджина. — С нетерпением жду встречи на следующей неделе. — Я тоже, принцесса, — ответил мужчина. — И прости, если эти слова были для тебя сейчас слишком откровенными, но мне кажется, тебе важно было их услышать. Я просто хочу, чтобы ты была счастлива. Для меня это важнее твоего президентства. — Спасибо, — негромко сказала Реджина. — Я люблю тебя. Увидимся на следующей неделе. — Я тоже тебя люблю, — произнёс Генри, прежде чем повесить трубку. Реджина бросила мобильник на диван и застонала. Она очень любила своего отца, но знала, что его слова попали прямо в точку, и теперь она проведёт бессонную ночь. Не то чтобы она спала особенно хорошо. Её будил каждый скрип Белого дома. Она всегда спала чутко, но с тех пор, как уехал Робин, стало ещё хуже. Даже с вооружёнными спецагентами, окружающими здание, она была на грани. Не сказать чтобы она ожидала покушения на убийство. Ну, она была президентом, поэтому это всегда ожидалось. К тому же, она представила законопроект об оружейной реформе, а это не придётся по душе миллионам вооружённых американцев. Но в целом она не боялась за свою жизнь, выходя на улицу. И всё же спала она беспокойно. Когда ей всё-таки удавалось заснуть, её сны занимал только один человек, а её подсознание отчаянно подталкивало Реджину принять то, что, в глубине души она знала, было истиной. Дедушкины часы пробили десять, и Реджина встала. Ей рано было ложиться спать, но она знала, что сидеть и читать военный рапорт бессмысленно. Она была совсем расфокусирована, а американские войска заслуживали её пристального внимания. Ещё одна причина, по которой она не могла даже думать о новых отношениях. У неё было слишком много дел, требующих всей её энергии. Она поклялась служить американскому народу и должна была это сделать. Она не могла позволить себе отвлекаться. Почистив зубы перед зеркалом, Реджина взглянула на вторую, пустую раковину, нетронутую с тех пор, как она переехала в Белый дом. Всего на секунду она позволила себе представить, что стоит рядом с кем-то ещё, и они улыбаются друг другу в зеркало с пастой во рту. Но никто не отражался в зеркале. Она сплюнула и смыла зубную пасту вместе со своей фантазией. Умывшись, она выключила свет и забралась в постель, решив хорошенько выспаться и не думать о некой блондинке. Она потерпела поражение на обоих фронтах.