Утоли мою жажду

      Новый приступ злобы мелкой извёсткой скрипел на зубах. Пальцы до хруста сжимали руль, пока машина, одолженная у Лори, гнала по ухабистой дороге, чуть подбрасывая меня на водительском сиденье. Почему я ежесекундно сорвалась с места? Почему переживания с силой сжимают костяную клетку? Почему я волнуюсь за него?       Тавия из далёкого и забытого прошлого высовывает свой нос из зыбучих песков, под которыми я её захоронила, и пытается пробудить внутри совесть, жалость и милосердие. Всё то, что я так старательно укрывала в самом дальнем ящике своего разума.       В голове до сих пор звенела издевательская реплика Риоса — козла, которого уполномочили следить за лагерем, где держали пленных: «Твоей собачке совсем худо стало. Приезжай.»       Казалось бы, какое мне дело до Бена? Можно было просто дать команду бросить его хладное тело в братскую могилу и забыть навсегда об этом человеке, но по какой-то неведанной причине я за несколько секунд полностью отрезвела и ринулась на всех порах в лагерь. Неизвестно, жив ли он. Что произошло и по какой причине ему стало плохо?       Но белая пена, сочащаяся изо рта и пузырящейся струйкой скатывающаяся по щеке к уху, и бездыханное тело всё объясняли.       — Какого хрена тут произошло? — обратилась я к троим братьям по разуму, которые стояли вокруг клетки Бена и пялились на его труп.       — Да вот, — протянул Риос мне пачку моих же сигарет, которые, похоже, я по своей тупости забыла и оставила рядом с клеткой. — Он высосал все до одной, прикинь? Вот же действительно чуваку жизнь не мила была…       — Дай сюда, — грубо выхватила я пустую пачку из узловатых пальцев корсара и ступила внутрь клетки, где вокруг тела валялось больше дюжины бычков. Некоторые из них были выкурены подчистую, до самого фильтра: две или три сигареты дотлели лишь до средины, похоже, эти были последними, когда начался припадок и приступ рвоты. — Когда вы его нашли?       — Минут пятнадцать назад, плюс-минус пять минут.       — А почему не попытались позвать Габриэля? Может, он мог бы помочь или…       — Блин, ты думаешь нам есть дело до этого куска дерьма? Видно, он давно поджидал момент выписаться отсюда, и нахер нам его спасать? Только лишний рот кормить, — фыркнул Риос, а оба дружка, стоящие рядом, поддержали его одобрительным угуканьем.       — Ты, что ли, кормишь? — вопросила я голосом холоднее могильной плиты и, выпрямившись, подошла к Риосу почти вплотную. — Я просила следить за ним и, если что произойдёт, звать меня и доктора. А вы стояли и смотрели, как он умирает?       — Мы не смотрели… Мы тебе и позвонили сразу… — ответил он и едва заметно отшатнулся от меня, стараясь выглядеть невозмутимым, но кадык, ходящий ходуном, говорил об обратном.       — Маркос Риос. Неужели ты будешь стоять и продолжать нагло врать мне прямо в глаза, м? — вцепилась я взглядом в его покрасневшие от наркотиков белки и бегающие туда-сюда зрачки. — Ты врёшь, и даже не отрицай это.       — Бля… Ви, мы реально растерялись. Он уже посинел, когда мы его нашли. Сразу позвонили тебе. Дока не стали звать, потому что…       — Потому что умнее всех и решили, что ему уже не помочь? — закончила я его мысль. — Свалите отсюда и позовите Габриэля.       Риос почтительно кивнул, но не побоялся окинуть меня недобрым взглядом, прежде чем уйти. Пираты увязались за ним хвостиком, а я опять вошла в клетку, стараясь не смотреть на побелевшее лицо Бена. Присев на корточки рядом с ним, я ещё раз заглянула в пустую пачку и попыталась вспомнить, сколько сигарет оставалось на момент моего визита. Пачка точно была новая, но начатая, из неё могло быть взято максимум две или три папиросы. Мы выкурили по одной. Получается, в пачке оставалось пятнадцать штук. Неужели этого бы хватило, чтобы покончить жизнь самоубийством? И как я вообще умудрилась забыть здесь пачку?!       — Жмур? — послышался спокойный голос позади меня.       — Привет, — поздоровалась я с доком и отошла от трупа, освободив ему место для осмотра. — Да, он мёртв. Но прошу не называть его… так…       — Как скажешь, — безразлично пожал он плечами и, присев на корточки, осмотрел сначала лицо Бена, потом собрал все бычки, разбросанные вокруг, и спросил: — Тебя успокоит тот факт, что мучился он недолго?       — Мне интересно, такое вообще возможно? Умереть от сигарет… Насколько я знаю, у человека включается инстинкт самосохранения и появляется приступ рвоты, организм пытается очиститься, и…       — Всё так и было, моя дорогая. Всё так и было. Умер он, захлебнувшись своими же рвотными массами. Насколько я помню, у него поражены дыхательные пути. Выкурив столько сигарет, он получил дикую интоксикацию, начался безудержный кашель, прибавим сюда приступ рвоты, и вуаля! Он жмур.       — Я же просила, не называть его так.       Габриэль лишь мрачно взглянул на меня и безрадостно усмехнулся:       — Не буду спрашивать, почему ты держала этого бедолагу здесь так долго в таких собачьих условиях, раз он был тебе не безразличен, но спрошу другое, — Выпрямившись, док вышел из клетки и поинтересовался: — Могу я взять его тело для исследований?       — Что?.. — опешила я.       — Ну, было бы интересно узнать, чем он был болен и как так долго продержался, живя в клетке годами.       — А после вскрытия куда ты денешь его тело?       — Вариантов немного, сама знаешь. Кремация или же метры под землёй. Как ты пожелаешь.       А чего бы хотел Бен? Мы никогда не разговаривали на такие темы, и я не знаю, каково его вероисповедание. Но он явно не католик. Тогда кто?       — Ты можешь взять его на свои исследования, но после я сама его похороню, — распорядилась я.       — Идёт.       Отойдя чуть подальше от места происшествия и закурив сигарету, я вложила зажигалку Бена в пустую пачку, которая стала причиной его смерти. Какая ирония… Только сегодня днём я видела этого мужчину прямо напротив себя, говорила с ним, слышала его голос, а сейчас смотрю, как пираты под руководством Габриэля выносят его тело из бамбуковой клетки, которая была для него домом и тюрьмой долгие годы. Моя безалаберность стала причиной его смерти или моя жестокость? Я оставила отраву и ушла, а он увидел в этом стечении обстоятельств освобождение. Не в прямом смысле этого слова. Смерть стала его свободой. Он просил о смерти, а я…       Несколько слезинок выступило из уголка глаза и, скатившись по щеке, упало на грудь, но я не позволила себе окончательно разрыдаться. Две слезинки — этого предостаточно для такой отравленной душонки. Никаких слёз, Лурье, никакой жалости.       Тёмные контуры деревьев, похожие на картонные декорации, и свет луны, окрашивающий колею в белый цвет и делающий её похожей на отполированную воском дорожку для боулинга, вызывали необъяснимое чувство одиночества. Пока я ехала к своему особняку, в памяти то и дело всплывали моменты, связанные с Беном. Почему, когда человек умирает, то знающие его люди начинают ворошить прошлое и стараются вычленить только позитивные периоды? Даже если человек при жизни делал плохие поступки, люди стараются обелить его. Как там говорится? О покойниках говорят либо хорошее, либо ничего.       Вот и у меня сейчас те же ощущения. Я не держу зла на него. Теперь. Что же я за человек такой? Чтобы отпустить обиду и простить ошибки, надо увидеть смерть человека.       Погань.       Пустая и тёмная гостиная казалась какой-то чужой. Спать совсем не хотелось, и, включив свет во всём доме, я уселась в любимом кресле и поджала ноги под себя, небрежно скинув ботинки на пол. Тиканье часов натягивало нервы, как колка на гитарном грифе: медленно и нерасторопно. Минутная и часовая стрелки смотрели точно вверх. Двенадцать ночи. Рука произвольно потянулась к телефону, и вот я уже слышу гудки.       — Тави? Что-то случилось? — послышался озабоченный голос Сейдж.       — Не знаю… Наверное. Ты можешь приехать?       — А ты можешь не говорить загадками? — моментально вспыхнуло раздражение.       — Так ты приедешь или нет? — устало вздохнула я и, услышав тишину по ту сторону «провода», уже подумала, что подруга решила сбросить трубку.       — Буду через полчаса.       Дружеская поддержка — это то, что мне необходимо сейчас. Перспектива сидеть и упиваться воспоминаниями в одиночку не доведёт меня ни до чего хорошего. Я уже кошусь в сторону кухни, представляю, как опять достану прозрачный пакетик, как высыплю кристаллики… Это очень нехороший признак. Зависимость рождается моментально, а вот осознание этой самой зависимости приходит слишком поздно. Да и Сейдж не разделяет моей страсти к наркотикам, она скорее выберет бутылку хорошего красного вина, чем косяк с гашишем.       Полчаса. Всего тридцать минут, и будет полегче. Но за это время я вся извелась, тщательно обошла дом, осмотрела полупустой холодильник, в котором стояло на дверной полке лишь две банки с соусами и лежал пяток перепиленных яиц; сделала пару глотков воды прямо из-под крана; поднялась в спальню, зачем-то включила ноутбук и просмотрела почту, хотя точно не ждала ни от кого писем. Взгляд наткнулся на рамочки с фотографиями разных размеров, стоящих на рабочем столе.       На первой запечатлён дядя, а на его плечах сидит Митч, широко улыбаясь и показывая свои молочные зубы. Их первый поход в парк аттракционов. На второй фото — пятый день рождения сына. Третья рамочка хранила обычный листок белой бумаги, на левой стороне которого красной краской отпечатана маленькая ладошка Митчелла, а справа тем же красным цветом ладонь побольше, раза в два, если быть точнее. Этот отпечаток я добыла всеми правдами и неправдами. Пока Монтенегро спал, я кое-как добилась более или менее ровного следа от его ладони. Всё-таки в расслабленном виде очень сложно сделать точный отпечаток руки, но я смогла. «Сын и отец» — совершенно обычная надпись, а как греет душу. Остальные фотографии с участием Вааса хранились в альбоме и все были сделаны втихаря от него. Он точно бы не обрадовался, увидев «розовые сопли», как он любит выражаться, со своим участием.       — Что делаешь?       Сейдж стояла в дверях и, скрестив руки на груди и облокотившись плечом о дверной косяк, неизвестно сколько с интересом наблюдала за мной.       — Жду тебя, — окинула я её взглядом.       Подруга явно тоже не собиралась спать, когда я ей позвонила, потому как безукоризненно идеальный макияж и деловой костюм были тут как тут. Она присела на кровать и вопросительно на меня поглядела:       — Ну? Ты бы не стала звать меня в гости в первом часу ночи, не случись чего, — сделала она вывод. — У тебя такое выражение лица, будто кто-то умер, — попыталась она разогнать мою меланхолию и улыбнулась, но не увидев ответной реакции с моей стороны, продолжила: — Так… Значит, кто-то всё-таки помер, и, если я обнаружила тебя не с порезанными венами или не в истерике, значит, это точно не Монтенегро.       — Ты знаешь, что у тебя очень специфичное чувство юмора? — переместилась я от рабочего стола и плашмя завалилась на кровать лицом вниз. — Бен умер.       Мой голос заглушала ткань подушки, и поэтому Сейдж переспросила:       — Чего?       — Я говорю, Бен умер, — Я легла на бок, подложив руку под голову.       — И? Ты ведь сама его держала в клетке в качестве домашней зверушки.       — Он отравился моими же сигаретами, понимаешь? Я никогда не хотела его смерти, особенно такой, — оправдывалась я, давясь словами, будто скомканными бумажными шариками.       Сейдж, наверное, мало чего поняла из моего сбивчивого рассказа, но она без слов поняла, что сейчас я нуждаюсь просто в её присутствии. Не нужны долгие разговоры о бывшем друге и копание в чертогах моего разума. Просто нужно спокойствие, бокал крепкого спиртного перед сном и отвлечённая беседа. Подруга, как и ожидалось, принесла с собой своё любимое вино, разлила его по бокалам и устроилась рядом со мной на кровати.       — Где планируешь провести Рождество? — спросила Сейдж, откинувшись на пуховую подушку.       — Скорее всего поеду в Калифорнию. Ну или заберу Митча сюда. Пока ещё не знаю.       — А мы с Айзеком хотим сгонять в Венецию. Я там ещё никогда не была…       — Подожди, — перебила я её. — «Мы с Айзеком»?       — Ну да… — ничуть не смутившись, подтвердила Сейдж и сделала безучастный вид. — Мы недавно пересеклись в нерабочей обстановке, ну и… сама понимаешь.       — Оу… Это… круто. Я не знала, что вы вместе, — Я зачем-то принялась слишком энергично разглаживать складки на покрывале, лишь бы не встречаться взглядом с подругой.       — Мне знаком этот взгляд в стиле «я что-то знаю, но сделаю вид, что ничего не знаю». Выкладывай давай. Ты его с кем-то видела?       — Нет, — мотнула я головой, а сама перебирала варианты, как Сейдж отреагирует, когда узнает, что я целовала её любовника.       — Тогда что? Он латентный гей? — предположила она.       — Да не знаю я! — вспыхнула я и, осушив свой бокал, решила всё-таки сдаться с повинным: — Я целовалась с ним сегодня.       — И? Ему понравилось?       Нахмурив брови, я пыталась понять, правильно ли поняла формулировку вопроса. Сейдж налила ещё вина, но я отказалась, поэтому она перелила напиток из моего бокала в свой и сделала из него несколько больших глотков.       — Мы играли в «Правду или действие» сегодня, и один олух решил меня охмурить, ну я воспользовалась правилами игры и…       — Да ладно, Тави, забей, — фыркнула Сейдж и заулыбалась хмельной улыбкой. — Ты ведь не знала, что мы с ним трахаемся. Тем более, тут ничего серьёзного. Просто интрижка. Если он тебе так нравится, можешь забрать его себе.       — Нет уж спасибо. У меня есть с кем провести время.       — Ну мало ли, запасной вариант и все дела, — во всю развлекалась Сейдж и расправившись наконец с очередной порцией вина, поставила фужер на прикроватную тумбочку.       — Ты не останешься со мной на ночь? — почему-то занервничала я, как только представила, что останусь в доме совсем одна.       — Конечно. Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Всё-таки он был твоим другом.       Она похлопала ладонью по своему бедру, и я уложила на него голову, распустив волосы. Сейдж принялась перебирать пряди моих волос, иногда поглаживая по голове, как если бы мать успокаивала своё дитя перед сном. Так мы пребывали в полном молчании, пока мои мысли не вернулись к Ваасу.       — Мне кажется, что любовь — это, когда ты любишь недостатки человека даже больше его достоинств. И в этом случае слова любовь недостаточно. Как думаешь?       — Тебе надо писать книги, — улыбнулась Сейдж.       — Ты смеёшься надо мной.       — Нет. Серьёзно! Такие отношения, как у вас с Монтенегро, просто нонсенс для меня.       — Почему это? — недоумевала я, а сама заметила, как холодеет её тон голоса, когда она говорит про Вааса.       — Я уже неоднократно думала об этом. У вас односторонние отношения.       — Односторонние? — повторила я и поняла, что мне очень не нравится это слово.       — Да. Ты не обижайся, но я говорю, как это вижу. Ты постоянно говоришь о нём. Каждый раз. Даже сейчас, когда вроде бы мы провожаем в последний путь твоего друга, ты думаешь только о Монтенегро.       — Извини, что докучаю, — окончательно поникла я, поняв, как же Сейдж права.       — Нет-нет. Мне всегда интересно послушать твои умозаключения. Просто… Ты счастлива с ним?       — Да. Я счастлива от одной мысли, что он жив, мы дышим одним воздухом, ходим по земле Рук Айленда… И в конце концов, трахаемся, как в последний раз! Это ли не счастье?       — Боже… Как мало тебе нужно, — хохотнула подруга.       Ох, Сейдж, как же ты заблуждаешься… Знала бы ты, чем я буду завтра заниматься. Знала бы ты, какие планы у меня. Мне нужно много. Очень много чужих криков, страданий, крови и насилия. Эта ядовитая эссенция уже окончательно отравила меня. Настоящие чувства вызывают во мне эмоции других людей, и это не изменится уже никогда.       Плавая в мыслях о предстоящем дне и чувствуя приятные массажные движения пальцев по голове, я не заметила, как уснула.