Миротворец

2. Сначала пообедать, потом — разбить Массену. В честь такого события Веллингтон даже отказался от привычной тушёной говядины и устроил для своих генералов полупраздничный обед. До этого португальцы к кухне не допускались, потому что Веллингтона тошнило от склизких мидий и оливкового масла. А оливковое масло португальцы используют везде: в горячих блюдах, в десертах, и даже когда присовывают своим жёнам. Уже несколько дней шли дожди, и Веллингтон, прожёвывая очередной кусок жареной трески, представлял нелёгкое отступление французов. И, конечно, оливкового масла было слишком много, оно жирным сгустком застревало в глотке, но Веллингтон этого не замечал. Он накладывал себе ещё рыбы. Ему и его генералам нужно было хорошо подкрепиться, ведь намечалась славная охота. Массена разбит и не может двинуться с места. Он — лев, загнанный в тупик португальских степей. У него нет сил, чтобы бежать обратно, в Испанию. Это будет славная охота на добивание. Раненый зверь особенно отчаян, зол и опасен. Его клыки будут рвать английские мундиры, но всё же он падёт. Войска успеют собраться через пару часов, они с генералами как раз прикончат курицу с острым перцем. А до неё щедрые португальские повара готовили ему свиную колбасу, тушёную фасоль, ещё шпинат, ещё… — Массена бежит из Португалии, сэр! Он на марше уже три дня! (1) Щедрый адъютант приготовил для Веллингтона приятную новость под горьким соусом. Еда потеряла вкус, от оливкового масла — прогорклого и вонючего — затошнило. Веллингтон сидел и тупо смотрел на морду фаршированного тунца. Тот растянул зубастый рот в ответной улыбке. Веллингтон с досадой бросил вилку на стол: обед был испорчен. В следующую секунду в ушах зазвенело: его генералы бросали столовые приборы вслед за ним, чертыхались и галдели, как встревоженные птицы. Меньше чем через час Веллингтон в окружении своей свиты въехал на холм, с которого открывался вид на город. Маленькие жёлтые дома жались друг к другу. Для кого-то эти дома — единственный оплот. В комнатах пахнет свежим хлебом и чесноком, а когда похолодает — все собираются у кухонной печи, обнимая друг дружку. Люди в этих домах живут каждый день, просыпаются в своих кроватях, собирают свёклу в своём огороде, сплетничают с соседями, а ночью поют песни на главных улицах. Веллингтон не мог представить себя на их месте. Быть привязанным к одному дому, скромному и не шумному, выезжать за пределы своего города только раз в году — на праздники, не устраивать балов, не отвечать за тысячную армию. Просто вставать утром, копаться в рыхлой земле — она тёплая на ощупь, нагретая солнцем. Грязь въедается под ногти, а через несколько лет залегает во всех морщинах. Земля — часть тебя, а ты часть этой земли. Ты привязан к дому, к жене, к детям — вы всегда вместе. Это был первый раз за время пребывания в Португалии, когда Веллингтон вспомнил о семье. Его старшему сыну уже, наверное, года два. Веллингтон давно отплыл из Англии, но хуже было то, что он даже не помнил, когда Артур родился. Он нахмурился. Помбал (2), этот маленький, запуганный городок, в котором даже дома жмутся друг к другу, вызывал в нём ненужные мысли. Теперь в образе города Веллингтон не видел ничего светлого. Он казался древним и жалким, а улицы напоминали гнойные раны. В них копошились мелкие черви — люди. Если для поимки Массены ему нужно будет снести Помбал под корень, он это сделает. И он это делал. Наблюдать за битвой издалека — не страшно. Можно представить, что вы сидите в театре — в балконной ложе на жёстком скрипучем кресле. Перед вами сцена: свет отражается в начищенных штыках и саблях, а актёры — этакие маленькие солдатики. Солдатики бежали, ломали свои оловянные ножки и быстро плавились в огне. Веллингтон смотрел одну и ту же пьесу. В этот раз он писал её сценарий. Англичане победят — вот и вся концовка. Французов разбросают по всей сцене, сложат на остатках города из папье-маше. Никаких ошибок актёров, никаких сомнений. Начинался самый интересный акт. Внизу загромыхали пушки, красные солдаты накатили, как волна на скалы, ударили со всей силы. Тёмная масса — французы — едва удержались. Веллингтон видел, как каждый солдат в синем мундире дрогнул. Ещё один наплыв — и они не устоят, задрожат их колени, каждый побежит спасать свою шкуру. Ещё чуть-чуть, нужно надавить, захлестнуть, опрокинуть. Неожиданно французы оживились. Веллингтон не вносил никаких поправок в сценарий, его победа была уже оговорена. Но военное чутьё не подводило: что-то пошло не так. Зрители заволновались. Всего лишь за одну секунду французы стали сильнее. Веллингтон достал трубу. Внизу, в этой тараканьей гуще французов, он увидел одно яркое пятно. Пятно шевелилось, французы стояли и ждали. Немного погодя Веллингтон понял, что пятно — это голова. — Кто этот рыжий? — Это маршал Ней, сэр. Не порть мой спектакль, Ней. Но представление уже было сорвано. Рыжее пятно дёрнулось, рванулось вперёд, а за ним — густой убийственной толпой рванулись французы. Веллингтон ухмыльнулся. У него в груди что-то сломалось. Хрустнуло легко и сухо, как ветка, и в этот момент точно так же хрустнуло у всех англичан там, внизу. Это была решимость. Ней сломал её об колено. Французы ударили — их злая сила победила. Веллингтон наблюдал за этим без тени разочарования или бешеной ярости, в висках стучала тупая злость, но он ничего не мог поделать: он восхищался игрой актёров и резким поворотом сюжета. Вы не хотите выйти на поклон, Ней? Как ловко вы перекроили мой сценарий, буквально... уничтожили. Герой сегодняшней постановки, звезда. Пару раз Веллингтон вылавливал его из общей массы. Ней действительно играл: скакал впереди всех, размахивая саблей и тряся орденами. Его лицо искажалось в крике, его грудь подставлялась под пули. Двууголку с него сбили, и рыжая шевелюра мелькала тут и там в солёном дыму. Отступавшие англичане осыпали его градом свинцовых аплодисментов. Спектакль окончен. Виконт Веллингтон, вы проиграли. Пиктон и адъютанты молчали, раскрыв рты. Они не видели Нея — там, внизу, он для них был пятном. Пятно металось и горело, но оно победило. Оно победило их всех. — Мои солдаты называют его Красномордым. Понятно, почему, — бросил Веллингтон, пытаясь замять тишину и сбить с Нея личину героя. Веллингтон давно уже не видел в войне ничего превосходного. Они с Пиктоном стояли на холме, глядя, как англичане отступают к Арунке. Ней ещё пару раз выскакивал из чёрного дыма — не такой бравый, потрёпанный, но всё же сильный. Одним своим видом он забрал у Веллингтона победу. Сделал это небрежно, одним взмахом руки. Ней не знал, чего Веллингтону стоила каждая битва в Испании, каждый солдат, каждое древко Торриш-Ведраш, каждый чёртов день жизни. Сначала ты ненужный элемент, четвёртый ребёнок в семье, который не может рассчитывать на любовь или наследство. Ты мечешься по странам, чтобы найти себе место. Суёшься в парламент, суёшься в войну. Ты готов податься куда угодно, чтобы доказать: ты не кусок дерьма, ты чего-то стоишь. Ценишь каждый грош и покупаешь себе звание, отправляешься в Индию, маешься от чесотки и срёшь в кустах каждые пять минут, потому что твои кишки отравлены водой, в которую ссут коровы и люди. Ты уверен, что правительство это оценит. Нужно скакать, как собачка, и писать им докладные, чтобы они отправили тебя в Испанию. Но кто ты для них? Неизвестный, который бил сипаев. Они не доверяют тебе, выделяют горстку солдат и ждут чудес. И Веллингтон терпел всё это. Он ждал, он строил Торриш-Ведраш (3), он отступал, пока французы смеялись и пинали его под зад. Он — как цирковой зверь — послушно выполнял приказы, позволял хлестать себя плетью по крупу. Пусть дрессировщик думает, что он главный, что он контролирует положение. В один удобный момент ты просто развернёшься, выставишь клыки и оттяпаешь ему руку. Веллингтон оттяпал Массене руку при Буссако. А когда тот — раненый, но тупой и упорный — поплёлся за ним к Лиссабону, Веллингтон выставил перед ним клыки Торриш-Ведраша. Что испытал Массена, когда увидел деревянные пики на фоне лазурного неба? Эта фантазия грела Веллингтону душу. Он не воскрешал в памяти лица жены и детей, но зато с удовольствием представлял удивлённую рожу Массены. Теперь его выверенный план давал плоды. Нужно было просто гнать французов, как скотину. Хватать за ляжки, отрывать по куску. В один день она — хромоногая и бессильная — упадёт и издохнет. А ты устроишь пир своему величию, наешься вдоволь, наградишь себя за годы унижения. Ты нужный, ты значимый. Ты — победитель. Конечно, Ней всего этого не знает. В его рыжей башке всего горстка опилок. И он щедро приготовил Веллингтону обманку, а ещё дал Массене бежать, а ещё выставил виконта на посмешище, а ещё… — Французы называют его храбрым. Этакий пылающий маршал, — буркнул Пиктон (4). Лицо у него было неприятное, как у старого злого бульдога. Он постоянно выпячивал нижнюю челюсть вперёд. Неизменный зонт покоился у него на плече. В злых глазах Пиктона отражалось восхищение. Веллингтон фыркнул, но снова поднял трубу: ему нужно было смотреть, ему нужно было запоминать, ему нужно было кого-то ненавидеть. Слева блестела Арунка, за которую отступали его солдаты. С лёгким недовольством Веллингтон отметил, что некоторые из них утонут. Ещё одни бесполезные потери, когда британское правительство грызёт его за каждого человека. Он записал это Нею в долги. Французы подожгли Помбал с его маленькими домиками, печками и комнатами, в которых пахло свежим хлебом и чесноком. Помбал, который был чьим-то домом. Помбал — позорная пьеса виконта Веллингтона, проигранная так неожиданно и жалко, когда всё уже было у него в руках. Помбал — кострище из его надежд. Веллингтон закашлялся: ветер переменился, и теперь дым валил в его сторону. Французы бежали, окрылённые успехом. На секунду в общей толпе мелькнула фигура Нея. Казалось, его лизнуло пламя и теперь он и сам весь горел. Маленький человечек, сотканный из тысячи огненных нитей. Пылающий маршал. Если бы ненависть Веллингтона могла убивать — Ней упал бы сражённым. В эту самую минуту. Если бы восхищение Веллингтона можно было передать... Веллингтон догонит его завтра же. Он слишком много прошёл, чтобы отдать Нею победу и позволить Массене уйти. Его солдаты не будут знать отдыха, но догонят, догонят, догонят, а потом разорвут маршала Нея — ублюдка. Маршала Нея — победителя. От запаха гари свербило в носу. Веллингтон развернул коня. Представление сорвано, но не окончено. Это просто начало второго акта. Это просто их с Неем личный счёт. Когда он уезжал, Пиктон ещё стоял и смотрел вниз. Его бульдожья рожа расплылась в улыбке. — Прекрасный урок! — крикнул он Веллингтону вслед. — Прекрасный урок в искусстве войны! (5) 3. Завтра стало только хуже. Каждую команду заглушал бешеный рёв Сори, которая разлилась и набухла после весенних дождей. Ней устроился на возвышенностях, а англичане плелись в долине. Акт второй, сцена первая. Рединья. Всё началось плохо. Веллингтон орал, и каждый крик шкрябал по глотке. Повезёт, если к концу дня он сможет говорить. Пиктон и Пак посылали своих людей в бой. Французы тут же отбивались с яростью загнанного волка. Англичане, как гончие, хватали его по бокам — слева и справа. Французы яростно огрызались, осыпали мушкетным огнём и градом пушечных ядер. Они кусали друг друга, ранили, но ничего существенного так и не произошло. Веллингтон собирал силы, чтобы ударить по центру, выстрелить в самую грудину. Ней предвидел и это. Солнце палило нещадно, ревела не река слева, ревело в голове: поток из мыслей, которые натыкались друг на друга. Веллингтон весь вспотел под палящим солнцем, он посылал атаку за атакой — Ней отбивал их. Англичане гнали французов дальше. В какой-то момент те останавливались, собирались с силами, разворачивались и били в ответ. Так они бегали друг за другом. Веллингтон едва дышал. Его слегка трясло, но злости не было. Удовольствие? Восхищение? Он вспомнил себя ребёнком — тощего и нескладного. В детстве он бегал лучше и быстрее всех. Когда мать посылала их с запиской для мясника, они с братьями соревновались, кто прибежит первый. Тогда не виконт Веллингтон, а некрасивый мальчик Артур бежал впереди всех. Воздуха было так много, что разрывало грудь. Никто из соседских мальчиков не мог с ним тягаться, вскоре и братьям надоела игра, в которой они не побеждали. Быть первым — эта страсть у каждого Уэлсли в крови. А осенью они поехали к бабушке в замок Данган. И там был сын пекаря, веснушчатый мальчик. Больше детей не было, братья не хотели играть с Артуром, потому что считали себя взрослыми, и Артур постоянно подстрекал сына пекаря побегать с ним наперегонки. Он был уверен, что победит. И они побежали. Артур сразу же вырвался вперёд. Он бежал по скользким листьям, в воздухе пахло гнилью и пряностями поздней осени. Веснушчатый мальчик пыхтел где-то сзади. А через пару секунд — быстро, как заяц — оказался впереди. У него покраснели уши, он дышал редко и тяжело. Такой маленький, тонкий, он оставлял Артура позади. Артур рвался из всех сил, в боку кололо. Казалось, ещё чуть-чуть, совсем немного — и он схватит мальчика за красное ухо. Но тот бежал быстрее. Артур задыхался, но неумолимо отставал. Он не злился, он смотрел во все глаза на лохматую голову, по обе стороны которой торчали красные уши. И отставал. Это было удивительное чувство, когда ты находишь равного по силе противника. И болезненная горечь — когда он всё же побеждает. И сын пекаря победил. — Это маршал Ней на том холме? Перси (6) тыкал пальцем вперёд. Веллингтон посмотрел туда и увидел несколько всадников. Это мог быть Маршанд или Мермет, Веллингтон представлял кого угодно, только не Нея, потому что он знал, что скажет Перси затем: — Прикажете стрелять, сэр? — Не думаю, что с такого расстояния можно попасть, — неохотно ответил Веллингтон. Фигуры на холме застыли, как чёрные статуи. Они смотрели, как англичане отступают, растекаясь по долине кровавым пятном своих мундиров. Ядро не должно достать до них. Ядро не должно убить мальчика с красными ушами, достойного соперника. Ядро не должно убить Нея, потому что Веллингтон его почти догнал. Но Перси оживился. В его тёмных глазках появилось знакомое Веллингтону желание убивать. Перси был его адъютантом, хорошим парнем, не болтливым. Но он был не лучше других, особенно когда речь заходила об убийстве. Неужели мы все хотим только этого — размозжить друг друга ядром? — Португальские пушки отлиты из японской меди. Они лучшие! Всадники стояли на месте, изредка они двигались — и тогда солнечные лучи загорались на орденах их мундиров. Конечно, это не Ней, Ней бы так не подставился, не вышел бы в самую гущу. Перси привстал в седле, как будто ему предложили весёлую игру — пострелять по уткам или по воробьям, ничего особенного. — Я клянусь, что это маршал Ней! Он слишком самоуверен. Он провоцирует нас, вы разве не видите? — Перси так загорелся, что стирал рамки приличия. Но тут же спохватился: — Мы его проучим, сэр! Веллингтон только поджал губы. Перси счёл это за согласие и умчался. Он отдавал приказы убивать, горланя их до хрипоты. Веллингтон — тихо-тихо, одними губами — отдавал другие приказы. Он говорил: — Уходи. Конечно, это был Ней. На секунду один из всадников снял шляпу, солнце вспыхнуло красным в его волосах. Он действительно насмехался: как будто приветствовал своих врагов и продолжал стоять. Перси заорал, срываясь на визгливое сопрано: — Заряжай! Веллингтон до боли в шее смотрел вверх. А потом громыхнуло, дрогнуло — и холм на той стороне выстрелил в воздух, как конфетти, комьями земли и пыли. Веллингтон не мог услышать сквозь рёв и грохот, но всё же услышал, как заржала лошадь — болезненно и дрожа. Тут же подскочил Перси; он ёрзал, как щенок, нюха которого коснулся первый запах крови и охоты. Веллингтон — старый и матёрый пёс — принял стойку и молча ждал. Дым рассеялся. Ней стоял без шляпы — видно, она слетела. Перед ним дёргались длинные сильные ноги — билась в судорогах лошадь. Ядро Перси ранило её. Адъютанты Нея кружили вокруг, а Ней просто стоял и смотрел на животное. «Вы — кровожадный ублюдок, Перси. А ваши пушки из японской меди — дерьмо», но Веллингтон сказал только: — Вы промахнулись. Перси вспыхнул и насупился, как ребёнок. Ордена больше не блестели, их заляпало грязью. Когда лошади умирают — они плачут. В Индии у Веллингтона был славный конь — Диомед. (7) Веллингтон чистил его сам и не затягивал седло туго, потому что Диомед был таким же своенравным и имел особые привычки. Если Веллингтон перетягивал пряжку, Диомед фыркал и скидывал его с себя. Так что через несколько болезненных поездок они приноровились и полюбили друг друга. Лошадей Веллингтон любил больше, чем людей. У них была покорная выгнутая спина, но был и характер. Они не рвались в бой, чтобы убивать, но никогда пугливо не отступали. Они были умными. Веллингтон подкармливал Диомеда с руки, чтобы почувствовать щекотное прикосновение его морды и языка. Диомеда проткнули в грудь копьём при Асае. Веллингтон дёргал древко, и его руки скользили, залитые лошадиной кровью. Стоило потянуть сильнее, и Диомед бил копытами. Из его глаз катились слёзы, он фыркал, и из ноздрей рвались брызги кровавой пены. Веллингтон делал ему больно, пытаясь спасти, и поэтому застрелил. Любил ли Ней свою лошадь и как её звали? Затягивал ли Ней седло потуже или наоборот, расслаблял? Могли ли они породниться через одну убитую лошадь и крупные лошадиные слёзы? Вскоре копыта перестали бить по земле, а ноги — дёргаться; может, издохла сама, может, Ней поступил точно так же, как Веллингтон с Диомедом. Адъютанты закопошились, сбились в кучу и упорхнули с холма, как стайка встревоженных птиц. Перси тихо засмеялся. Не удалось задеть маршала Нея, так хоть извалял его в грязи и завалил его лошадь. Он выпятил грудь, ожидая, что Веллингтон его похвалит. Но Веллингтон молчал. Лучшее, что он мог сделать — отодрать Перси за уши, как гадкого мальчишку. Французы громыхнули из пушек — всю долину накрыло шалью из чёрного дыма. Она припала к земле, рассеялась, а французов и след простыл. Они бежали за реку и уничтожили мост. Мальчик с красными ушами победил Веллингтона в детстве. Мальчик с огненной головой обгонял его сейчас. Массена стал далёкой проблемой. Ней — вот что нужно было Веллингтону первым. Разбить его. Догнать. Веллингтон позволил победить себя только один раз в жизни — в детстве — и больше этого никто не сделает. Веллингтон загонял своих солдат. Ни минуты отдыха, пусть едят на ходу. Пусть не останавливаются, даже чтобы поссать в кусты. Веллингтону плевать, стопчут ли они сапоги, собьют ли ноги в кровь. — Выступаем на рассвете! И точка. — Про таких, как вы, у нас говорить: «С дьяволом в волосах», — сказал Велозу. Это был личный повар Веллингтона, взятый из португальцев. Его услугами пользовались редко: готовил он плохо, или, как считал Веллингтон, «слишком по-португальски». Он каждый день интересовался у Веллингтона, что подать на завтра, получал обычный набор «суп, рыба, мясо, вино» и удалялся. А сегодня его потянуло на разговоры. — Что ты сказал? — С дьяволом в волосах. Это человек такой злой, что даже дьявол запутался у него в волосах. — Велозу многозначительно почесал репу. — Ещё слово — и с завтрашнего дня у меня будет другой повар. — Суп, рыба, мясо, вино. Я понять, — пробормотал Велозу со своим рычащим португальским акцентом, как ни в чём не бывало раскланялся и исчез. Чушь какая. С дьяволом в волосах — больше подошло бы Нею. А вообще, что-то там этот Велозу хитрит — не у них так говорят, а в Италии. Веллингтон это уже слышал. И опять представил Нея в чёрном дыму — таком густом, что он оседает на губах зернистым налётом. Забивается в ноздри, в уши, в глаза — так что смотришь на мир в обрамлении ресниц, с налипшим на них порохом. Удивительно чёрный и страшный мир. И среди этого Ней — такой злой, что сам дьявол запутался у него в волосах. Эту чушь придумали итальянцы, а не португальцы. Велозу всё врёт, а Веллингтон всё не может избавиться от Нея. Догнать Нея. Победить Нея. Велозу всё врёт. Не «суп, рыба, мясо и вино», а Мишель Ней — на завтрак, Мишель Ней — на ужин. Без обеда, потому что Веллингтону некогда обедать, ему нужно гнать армию дальше — за Неем. Может, на самом деле не за ним, а за Массеной, но Веллингтон уже привык обращать свою цель и победу в рыжее пятно. Пылающего маршала. Лица осунулись у всех его генералов. Ленивые и медлительные португальцы так вообще изнывали, словно Веллингтон гнал их из-под плети. Что же, если бы она у него была, солдаты бы двигались быстрее. Перси зевал на каждом совете, Пиктон заболел и противно шмыгал носом. Если бы его адъютант и генерал издохли завтра, Веллингтон перешагнул бы через их тела, но не остановился. — Солдаты постоянно про вас шептался, — говорил Велозу. Его назойливость, как и акцент, была неискоренима. — Говорить, вы безжалостны и хотите их всех убить. Они устают и вечно жаловаться. Кажется, жаловался даже ваши генералы. Велозу глянул на Веллингтона осторожно — глаза хитрющие, как у кошки. Веллингтон отвечал всегда одинаково: — Пошёл вон. А Велозу только кивал: — Суп, рыба, мясо и вино, сэр. Я понять. Щедрые португальские повара приготовили ему обидное прозвище, а ещё сплетни, а ещё недовольство, а ещё… — Простите меня, сэр. Это очень важно. — Велозу неловко топтался на пороге. У них как раз появилась небольшая передышка. Реки вышли из берегов, затопив выжженные степи. Ней не знал, где переправиться, и тыкался о чавкающий берег. Массена также застрял из-за плохих дорог. Они остановились в маленькой деревушке, где их тепло принял хозяин вшивого притона, выделив Веллингтону собственную постель. От неё пахло грязным мужским телом, поэтому Веллингтон предпочёл свою походную. Он сидел на ней и разглядывал карту, когда в комнату сунулся Велозу. — У тебя есть пять секунд, чтобы убраться, — огрызнулся Веллингтон. Дверь за Велозу закрылась. Веллингтон сидел спиной, но услышал тихие шаги и обернулся. Карта выпала из рук. В нос ударил запах — не пороха, крови, страха и пота. Не грязи, оливкового масла или горького дыма. Пахло сладким, немытым женским телом — для войны запах непривычный, даже приторный, как португальские специи. Веллингтону открылась удивительная роскошь: дороже всего награбленного мародёрами, дороже завоеванных картин, пушек и знамён. Изломанные брови, ресницы и драгоценные камни — глаза. Голубые, зелёные, карие. Можно было представлять любые. «Какие глаза у Нея?» — взгляд Веллингтона уже зацепился за другое. Впадину между ключиц и абрис мягкой груди под мятым хлопковым платьем. Веллингтон проглотил слюну. Вязкий комок застрял в глотке — горький, как оливковое масло. — Мои солдаты вышвырнут вас за минуту или уйдёте сами? Перед Веллингтоном стояли три шлюхи. Конечно, они не понимали по-английски, они даже не могли поднять головы. Они тупо смотрели на свои босые ноги. Как богини со старых картин — все в пыли и трещинах времени. Немолодые, некрасивые, задумчивые. Молчаливые. Велозу топтался рядом с ними. — Мне так сказали… Привести вам. — Кто сказал? — Не знать. Мне велено найти трёх девушек, я сделать. — Он хныкал, дёргая одну за рукав платья. — Возьмите, сэр! Они очень хорошо! Выберите любую! Очень хорошо! Он принялся тыкать в каждую пальцем, разворачивая и показывая Веллингтону со всех сторон, как товарного мула. Как какое-то блюдо. Суп, рыба, мясо. Ещё бы вино. «Интересно, Ней спит со шлюхами? А какого цвета у него глаза?» Велозу скакал перед ним юркой чёрной обезьянкой. Посмешище. Все они хотят сделать из Веллингтона посмешище. Даже его генералы, которые приказали Велозу найти для Веллингтона шлюх. Нужно было бы повесить их всех на суку завтра же. Но Веллингтон сделал другое: — Я могу взять одну? — Хоть три, сэр! Берите все три! — обрадовался Велозу. — Нет, только эту. — Веллингтон небрежно тыкнул пальцем в крайнюю. Девушка была полновата, грязное платье плотно прилипало к жирным бокам. Но было в ней нечто — та самая удивительная сила, которая притянула Веллингтона сразу, как только он оторвался от карты. Он согласился взять её, когда она только вошла. Он раздевал её, брал, слизывал дневную пыль с её лица, вдыхал запах её ладоней — кислый, острый, пряный. Запах земли. Может, она не была шлюхой, может, у неё была семья, муж, маленький жёлтый домик с печкой в Помбале. Веллингтону было плевать. Он взял её в ту самую минуту, когда увидел. Она была рыжей. Даже в темноте казалось, что в её прядях сверкали искры. Вот он — поцелуй огня. Застывшее пламя в немытых волосах португальской дурнушки. «Пылающий маршал», — вспомнил Веллингтон и толкнул девушку в сторону хозяйской кровати. Не пачкать же свою. — И я могу… делать с ней всё, что захочу? — обратился Веллингтон к Велозу. — Конечно, сэр. Да, сэр! Велозу раскланялся и скрылся. В каких же ублюдков мы превращаемся? Суп, рыба, мясо, вино. А ещё шлюха, а ещё — на её месте можно представить Нея. Сделать с ним всё, что захочешь. Избить, сломать, обнажить кость и суть, поиметь, разорвать на куски. Подчинить. Победить. Воплотить все самые ужасные фантазии. Отомстить за Помбал, за Рединью. За превосходство. За то, что он рушил привычный, выстроенный, как солдатская шеренга, мир Веллингтона, полный войны, уродов и насилия. За то, что Ней был прекрасен. Рыжее пятно на жизни. Сотри его. Веллингтон погладил живот шлюхи — мягкий и дрожащий, как желе. Дряблую грудь. Она смотрела на него во все глаза — зелёные и тупые. Интересно, какие глаза у Нея? Веллингтон бросил: — Перевернись. Она пискнула, поняла, но Веллингтон всё равно грубо пихнул её в бок. Рыжая покорно перекатилась на живот. Веллингтон с треском сорвал с неё платье, обнажая холмистое рыхлое тело. Шлюха заскулила на португальском. Наверно, переживала за свои тряпки. Веллингтона это не заботило — пойдёт домой голой. Спина у неё была вся прыщавая. Веллингтон схватил её за бока, притянул к себе и взял сзади. Она тихо подвывала, но это приятно ласкало уши. Чужие страдания всегда доставляли Веллингтону удовольствие. Его отвращала сама суть войны, но не зря он был военным. Он вбивался в неё, тело противно шлёпало о тело, яйца — об обвислый зад. В животе горячим сгустком разливалось удовольствие, голова отключалась. Веллингтон всегда много думал, но сейчас в мыслях было пусто. Изредка там всплывал Мишель, и Веллингтон в отместку царапал чужую спину, сдирая с прыщей маслянистую корку. Те лопались, кровили, оставляя на ладонях Веллингтона липкие следы. Шлюха фальшиво выла на одной ноте. Интересно, какая спина у Мишеля? Веллингтон остановился, вдохнул, пытаясь удержаться в реальности ещё на какое-то время. Прислушался — больше ничего не шлёпало и не хлюпало. Шлюха тоже притихла. Он слез с кровати и подошёл к своей сумке с личными вещами. Там были его пистолеты, аккуратно сложенные в чехол, и маленький тупоносый кинжал. Когда-то это был метровый бхудж (8) какого-то шаха, но шах погиб, а Веллингтону принесли его сломанный бхудж в подарок. Короткий и элегантный, с красивым лезвием — застывшая стальная волна. Рукоять ему сделали новую — из золота, в виде головы слона. Пиктон в шутку называл это слоновьим ножом. Рукоять была неудобной, лезвие перевешивало. Веллингтон давно не держал в руке оружия, но эта ощутимая тяжесть успокаивала. Это признак силы и власти. Когда шлюха увидела в его руке нож, она задрожала, сворачиваясь в клубок. Такая тупая и покорная, забитая — Веллингтон только сейчас заметил кровоподтёки на опухшем лице. Годы рабской жизни сделали из неё животное, не способное даже убежать при виде смерти. Веллингтон злобно шикнул и схватил её за голову. Лезвие не потеряло остроты с годами. Его маленький нож мог проткнуть и слона. Что Пиктон вообще понимает? Волосы шлюхи он срезал легко. Пряди падали на груди, которые качались в такт её всхлипам. За прядями падали слёзы, но Веллингтон продолжал методично срезать и срезать, крутя голову девки, как ему хотелось. Она не сопротивлялась. Только пару раз взвилась, когда Веллингтон неосторожно чиркнул лезвием по её черепу. Он её поранил, но был доволен: обкорнал коротко, как мальчишку. Веллингтон бросил бхудж и толкнул шлюху обратно на кровать. Он схватил её затылок — колкий и острый, а потом взял снова. И всё хлюпало, шлёпало, стонало и скрипело. Пахло потом и прокисшим молоком. Веллингтон вбивался в горячее липкое тело, словно под ним был кусок мяса. Он вбивался прямо в его мягкую розоватую середину — горячую и плотную — так, что с каждым толчком терял рассудок. Веллингтон тыкался шлюхе в затылок, целовал её прыщи на спине, изнывая от того сладкого и хорошего, что вот-вот должно было прийти. Девка заплакала, и Веллингтон на неё рявкнул. Её плач отвлекал. “Ней бы не плакал”. Веллингтон снова уткнулся носом в её волосы. Интересно, у него такие же? Отдающие желтизной, выгоревшие на солнце. Ещё немного. Ещё толчок. Сильнее, быстрее, ближе. Веллингтон вбился до упора, словно бы от этого зависела вся его жизнь, выгнулся колесом, чуть не сломав себе хребет. Это хорошо. Это правильно. Это... — ...Мишель. А потом всё закончилось. Веллингтон лежал на кровати в липком пятне из собственного пота, шлюха свернулась рядом, но так, чтобы не касаться его. Боялась помешать или теперь он был ей противен? Всё тело набухло, отяжелело. Было тепло. Веллингтон всё смотрел на неё и думал выгнать, но язык не поворачивался. Он разглядел её лучше: девка была слишком бледной для испанки. Без волос она стала ужасной дурнушкой. Видимо, она понимала это и скулила в кулак, так что слюна капала на простыни. Веллингтон пожалел. На него накатило осознание. Придавило тяжёлым, душным — запахом грязной постели, запахом соли, сукровицы, этаким солёным и гадким. Это было поражение. Ней издевался над ним. Ней заставил Веллингтона драть эту дуру, обкорнать её. Ней заставил Веллингтона стонать и выгибаться в этом бешеном хмельном удовольствии. Ней снова победил. Они лежали молча ещё какое-то время, а потом шлюха дёрнула ногой и робко спросила на ломаном французском: — Мишель — это ваша жена? — Дура. Молчи лучше. Веллингтон крутил одну ржавую прядь её волос в своих пальцах. Вся постель в волосах — они щекотали подмышки, бока и пятки. Веллингтон засыпал на ложе из мертвых языков пламени. Обрезанные волосы потускнели, в них больше не бились искры; теперь они были обычными, сероватыми, как зола. «Пылающий маршал — плохая кличка. Огонь быстро умирает», — Веллингтон смотрел на шлюху, но обращался к Мишелю.