Миротворец

4. Пиктон теперь задыхался от кашля — даже любимый зонт не спас от густых португальских ливней. Перси едва стоял на ногах. Веллингтон не узнал, чьей было идеей подсунуть ему шлюх через Велозу, но мстил страшно всем и каждому. Никакого супа, рыбы и вина. Только холодное мясо, такое жёсткое, что можно вывихнуть челюсть. Никакого отдыха, никакой жалости. Если кто-то хотел этой рыжей бабой расслабить Веллингтона или вынуть у него хребет — ничего у них не получится. Наоборот. Этот случай вселил в него страх: тот притаился в самой груди, свернулся в складках мундира и жалил, стоило Веллингтону только подумать о маршале Нее. Веллингтон не был дураком. Если при виде рыжей шевелюры ты готов завалиться с грязной португальской шлюхой на кровать — проблема серьёзная. Это брешь в твоей стальной броне. Это зараза. Это маленькая тварь, которая отравляет тебя. Ты должен вдавить её в землю, как ядовитого скорпиона. Веллингтон должен был втоптать Нея в песок, наступить на голову мягким сапогом из кожи и проломить череп. Или сразить его ядром во время битвы — только чтобы в этот раз ни Перси, ни пушки из японской меди не дали осечки. Или утопить его в реке. Или отравить. Застрелить. Просто прикончить. У Веллингтона не должно быть привязанностей. У его солдат не будет отдыха. Но скорпион жалил. Степи, по которым они шли, то покрывались треснутой коркой засухи, то превращались в грязь от беспощадных проливных дождей. Они проходили километры за километрами, изводили коней и людей, но так и не догнали Нея. Утешало одно: ему приходилось так же туго. Даже хуже. У французов не было поддержки, не хватало еды. Они были брошены. Арьергард — самая нелёгкая участь. Вся Португалия обернулась французам врагом. Она вилась змеями под копытами их лошадей, преследовала дикой рысью. Им нигде не было покоя. Веллингтон каждый день был с ними. Представлял, просчитывал: куда они двинутся, куда повернут? В Нее не было ловкой увёртливости Сульта, но его бесхитростные манёвры ставили Веллингтона в тупик. И всё же они держались на равных. Ней не мог избавиться от него, не мог отбросить, обмануть или убежать. В то же время Веллингтон не успевал догнать его. Каждое утро он встречал неустанный арьергард Нея, которого не смущали никакие лишения. Каждый вечер он разглядывал далёкие огни французских костров, которые ему подмигивали. Слухи о безжалостности виконта Веллингтона дошли даже до самого Веллингтона. Всё чаще ему докладывали о случаях дезертирства. Португальские генералы боялись попадаться ему на глаза. Оно и правильно. Веллингтон мало спал. Усталость ввинчивалась в висок, как штопор. — Нужно отдых. Ваши солдаты уставать. У нас про такое говорят: мёртвые воды не двигают мельниц, — мурчал над ухом Велозу. — Ваши солдаты ослабнут скоро. Не будут двигать мельниц, не будут двигать армию. Вот кого-кого, а Велозу трудности ежедневных изматывающих марш-бросков совершенно не смущали. Как по установленному негласному порядку он донимал Веллингтона разговорами, а когда они проходили через застывшие в немом страхе деревни — весело перебрасывался парой другой слов с местными жителями. Каждый день Велозу качал головой, разглядывая Веллингтона: он похудел, заострились скулы, рот всегда был сжат до боли, так что на щеках проступали желваки. И каждый день Велозу повторял одно и то же: — Нужно отдых. Нужно отдых. Как петух тупоголовый. Один раз Веллингтон не выдержал и швырнул в него сапогом. Велозу увернулся, как кошка, и совершенно не обиделся, а буквально на следующий день генералы Веллингтона дружно, пусть и с опаской, сказали: — Нужен небольшой отдых, сэр. Веллингтон отрезал сразу: — Нет. Но если бы он мог, он умолял бы Нея: «Остановись. Оступись. Дай мне поймать тебя. Мы оба упёртые. Мы оба — с дьяволом в волосах. Один из нас рано или поздно сломается». Это буду я. Веллингтон не мог дать себе сломаться. Он оглядел генералов и в их отупевших лицах и красных глазах не нашёл поддержки. Пиктон шумно высморкался в носовой платок: — У Массены положение хуже нашего. В Испании его ждёт такой же голод и партизаны. Им некуда бежать. Мы ничего не потеряем, сэр. — Дезертиров всё больше, сэр — Солдаты измотаны, сэр. Они давили. Численное превосходство было не на стороне Веллингтона, но он не собирался потакать чужим желаниям. Война — это не ясли. Он не выходил за рамки разумного. Он делал всё правильно. Ведь все эти годы они заводили Массену в ловушку, в глубь Португалии, а теперь медленно окружали. Массену, не Нея. Веллингтон каждый раз себя поправлял. Он всё делал правильно. Он всё делал правильно. Он правда делал? Или Ней свёл его с ума? Все ждали его ответа, но Веллингтон молчал. Молчать — значит дать слабину, а ещё подставить свои решения под сомнение, а ещё выразить неуверенность, а ещё… — Прибыл парламентёр, сэр! — Перси вошёл в комнату спокойно, как того требовали приличия, но лицо раскраснелось от волнения. — Кажется, маршал Ней предлагает перемирие. Все зашептались. Велингтон поднял руку, восстанавливая тишину. Пригласили парламентёра: эту роль принял на себя один из адъютантов Нея, кудрявый и тощий. Имя Веллингтон не запомнил. — Маршал Ней не может отдавать таких распоряжений. Он не главнокомандующий. — Веллингтон цеплялся за любые возможности отказать. В первую очередь — самому себе. — Маршал Ней — командующий арьергардом. У него есть все полномочия. Наша разведка... По комнате опять прошёл ропот. Но парламентёр не смутился, он смотрел Веллингтону в глаза — нагло и прямо. Молодой. Оттого говорил резковато. Додумался Ней в штаб надменных англичан послать самого несдержанного. Может, потому что и сам был таким? Парламентёр продолжал: — Так вот, наша разведка говорит о том, что вы истощены длительными переходами. — Вы истощены сильнее. — Тогда отчего вы нас ещё не поймали? — кудрявый нагло вздёрнул голову. Веллингтон слышал, как злобно засопел Перси в дальнем конце комнаты. — Маршал Ней предлагает перемирие на два дня, с условием, что ни одна из армий не двинется с места и не изменит своих позиций. В висках давило. Боль вкручивалась в мозг. Этот день многое даст Массене. Но с другой стороны — что они теряли? Португалия выжжена, Испания суха. Там Массену ждут партизаны и голод. Жозеф бездействовал. Единственной угрозой мог быть Ней. И скрытая ловушка в его предложении. И тут Веллингтон повернул голову к своим генералам. Это произошло прежде, чем он успел подумать. Вопросов было много, сомнений — ещё больше, и ему нужна была... поддержка. Конвенция в Синтре ещё была свежа в его памяти. Он не хотел снова бежать и отчитываться перед следственной комиссией, не хотел закончить как Далримпл или Баррард — эти два старых идиота, которым лень было поднять зад, чтобы сесть на коня. Веллингтон посмотрел на Пиктона, и тот медленно кивнул, прижимая к носу платок. Так бывает, когда рвёшься впереди всех, тащишь за собой огромный груз — целую армию. Каждый шаг настолько тяжёлый, что ноги проваливаются в землю по щиколотку. И в один день либо рвётся что-то у тебя внутри, либо рвётся лебёдка. Ты падаешь. Или... кто-нибудь помогает. Веллингтон держал себя как можно дальше от этого, он готов был тащить всё в одиночку, упёртый, как мул. Но сегодня сдался. Вслед за Пиктоном закивали все остальные. Рот наполнился кислым привкусом поражения и стыда. Веллингтон должен был решить всё сам. Ему словно переломили хребет, выпрямить спину никак не получалось. Может, ноша была слишком тяжела? Он встал. За ним поднялись все остальные. Веллингтон глянул на кудрявого. Щека француза дёрнулась: он сдерживался, чтобы не улыбнуться. Веллингтон сжал пальцы. Заехать бы ему по морде. — Остальное решим наедине. Кудрявого звали Рабьо. Когда все официальные тонкости по поводу перемирия были соблюдены, Рабьо оживился, превратившись в этакого взбалмошного лохматого щенка. Его задача была выполнена, и строить из себя надменного француза больше не было нужды. Он даже с удовольствием отобедал. Велозу разглядывал Рабьо и с улыбкой подливал ему вина. Веллингтон к еде не притронулся. Аппетит пропал. Он представлял, как одним ударом об стол раскроит Рабьо его кудрявую башку. Велозу крутился вокруг стола и тыкался Веллингтону под локоть: — Вы совсем не есть, сэр. Я приготовил плохо? Так нельзя, сэр. Нужно поесть. Ваш гость ещё подумать, что суп отравлен. Веллингтон оскалился на него, и Велозу исчез. Если суп был действительно отравлен, Рабьо этого не заметил бы. Аппетит у него был поистине французский. После обеда Веллингтон задержал его снова. — Я отправлю к вам своего адъютанта. Рабьо надменно тряхнул кудрями. — Зачем, простите? — Мне нужно передать маршалу Нею письмо. — Вы можете отправить через меня. — Рабьо даже не пытался скрыть своё удивление. — Это личное. — Веллингтон сухо улыбнулся и отвернулся к столу. Он не видел этого, но знал: Рабьо небрежно кивнул и вышел. Веллингтон взял перо. Начиналось самое сложное. С письмами у него всегда было неладно. Ещё начиная с первых любовных записок в молодости. Веллингтон предпочитал сухость и краткость отчётов, он редко писал жене. А если и писал, то долго сидел над пустым листом, кратко и спешно перечислял свои дела, а потом, как бы для интереса, спрашивал о её жизни и детях. Недавно от Китти пришёл ответ — Веллингтон держал письмо в нагрудном кармане, но её слова его ни капли не волновали. Что он мог передать Нею? Свою ненависть? Своё восхищение? Но как можно передать это «ненависть» на письме? Странное, злое, абстрактное понятие одними чернилами и словами. А любовь? Перо зацарапало само, словно выскребая слова у Веллингтона из самой души. Правду сказать, там было совсем мало. Но он всё же сделал это. Через минуту на его пороге стоял Перси. Веллингтон протянул ему запечатанный кусок бумаги. Такой маленький, что его можно было спрятать в ладони. — Передайте это маршалу Нею лично в руки. — А если маршала Нея не окажется на месте? Веллингтон пожал плечами. — Будете сидеть под его дверью и ждать. Если Перси и удивился, то он этого не показал. Хороший мальчик. Сдержанность получше, чем у Рабьо. — Скажите, что ответ нужен вам как можно быстрее. И ждите, пока Ней его напишет. Только тогда возвращайтесь обратно. — Веллингтон решил придать этой миссии важность. — Присмотритесь к Рабьо. И к лагерю в том числе. Главное, не передавайте это письмо ни адъютантам, ни секретарям. Не давайте его вообще никому. Только маршалу Нею, вы поняли? «Чёрт возьми, Перси, ты не понимаешь, что тебе поручено. Держи этот маленький кусок бумаги в своём рукаве. Не потеряй его». — Да, сэр! Как только Перси сжал письмо в кулаке, невидимый скорпион на груди Веллингтона моргнул чёрными глазками, защёлкал жвалами, размахнулся и ударил хвостом. Его тонкое жгучее жало воткнулось Веллингтону под ключицу. Он охнул. Яд горячей волной разошёлся по груди. Веллингтон сжал губы и вышел на улицу, чтобы проследить за отъездом. Небо было безоблачное и голубое. Воздух стоял плотный, жар дрожал над землёй. Перси и Рабьо быстро собрались и уехали. Веллингтон решил пройтись. Он зашёл в конюшню, погладил тёплый бок Копенгагена. Дал коню немного овса со своей ладони. Важно время от времени самому кормить лошадь, самому её чистить или даже просто гладить по свалявшейся гриве. Тогда можешь быть уверен, что лошадь будет считать тебя своим другом и никогда не скинет в разгар боя из страха за собственную шкуру. Она будет с тобой до конца. Едкий запах навоза и сена не отвращал. Наоборот — возвращал Веллингтону чувство чего-то естественного. Копенгаген доел овёс и недовольно зафыркал, шаря губами по ладони. Веллингтон оглянулся и увидел то, что и рассчитывал увидеть. Велозу. Повар проходил мимо. Походка у него была, как у моряка. Пружинистая, ловкая. Такой устоит при любой качке. Шёл он настороженно, на Веллингтона не смотрел, но явно всё подмечал своими зелёными глазами и уж тем более внимательно слушал. Веллингтон был уверен, что Велозу не такой дурак, каким притворяется. Он свистнул: — Эй, повар, иди-ка сюда. Велозу встрепенулся, заморгал и побежал к Веллингтону, смешно раскачиваясь. — О, сэр, не думать, что вы тут. Я вот вышел погулять. Невозможно у жаркой печи. Но и на улице та же печка. — Он провёл рукой по лбу и показал её Веллингтону. Розоватая обезьянья ладошка блестела от пота. — Советую лишний раз мне зубы не заговаривать, — бросил Веллингтон, продолжая поглаживать коня. — Что вы, сэр. Никаких заговоров! — Заткнись и слушай; раз уж ты так часто гуляешь и любишь совать свой нос куда не надо, то вот что. Ты хорошо знаешь эти места? Велозу напрягся. — Вы меня на юге подобрали, сэр. Так далеко от родного дома не заходил. — А мне кажется, ты всю Португалию наизусть знаешь, — оскалился Веллингтон. Велозу скрючился и разом превратился в уродливого горбуна. Пота на лице прибавилось. Велозу смотрел на Веллингтона исподлобья. Злобный взгляд зверюги, когда на неё наставляли ружьё. — Никак нет, сэр. Жизнь простая. Всего лишь повар. Дальше своей деревни ни ногой. Разве что выехать, поразвлечься… Мигел тут же прикусил язык, понимая, что сболтнул лишнего. — О, правда? — Веллингтон улыбнулся. — Развлечения мне как раз и нужны. И ты мне сейчас всё про них расскажешь. Велозу уже уменьшился вдвое. Он поднял голову на Веллингтона. Глаза его почти умоляли, но Веллингтону было плевать. Веллингтон долго тянул свой груз и зашёл слишком далеко. — Но сначала ты принесёшь мне оливкового масла. Налей во что-нибудь, только так, чтобы не пролилось. — Масла, сэр? — Да, а потом будешь отвечать на мои вопросы. И побыстрее. — Да, сэр, — глухо отозвался Велозу и заковылял прочь. Когда он ушёл, Веллингтон шкодливо осмотрелся. В конюшне было тихо. Лошади били себя тугими хвостами-плетьми. Конюхи уходили всегда, стоило Веллингтону появиться в конюшне. Это было негласное правило. Веллингтон постоял ещё немного, чувствуя, что духота облепляет его, как мухи облепляют лошадиные бока. А потом он вдруг прижался к Копенгагену и обнял его за твёрдую мускулистую шею. Конь всхрапнул, ткнулся Веллингтону в ухо мордой, ожидая, что его покормят. Но Веллингтон просто стоял, пытаясь запомнить прикосновение гладкой лошадиной шерсти к его щеке. Это вселяло в него уверенность и спокойствие. Он всё делал правильно. Он всё делал правильно. Правда? «Копенгаген, скажи мне», — Веллингтон отстранился. Плохо, когда в сорок лет единственный друг, который у тебя есть, — это твой же конь. Веллингтон не часто позволял себе эту слабость. Так было в Индии. Там у него не было никого, кто мог бы поддержать. Веллингтон часами просиживал в конюшне — сам чистил Диомеда, расчёсывал ему гриву и никого не подпускал к своему коню. Эти методичные движения — вверх-вниз по шерсти, пока она не начнёт лосниться — успокаивали, помогали думать. Когда становилось совсем худо, Веллингтон прижимался к Диомеду. Лошади всегда были сильнее людей. Копенгаген смотрел на Веллингтона влажными умными глазами, но, конечно же, не понимал и не мог разделить той тяжести, что нёс на себе его хозяин. «Я всё делаю правильно», — убедил себя Веллингтон. В любом случае, мёртвые воды не двигают мельниц.