Миротворец

Рыжий раздражает, бередит. Взмах - и застываешь, не дыша. Тщетно о приличиях твердит Рыжим окропленная душа. Растекаясь солнцем по листу, Пламенем одаривая стих, Рыжий не сверяет чистоту Искренних искателей своих. Тем же, кто, стыдливо суетясь, Делится влияниями сфер, Рыжий проповедует, светясь, Буйной беззаботности пример.*

7. Что-то коснулось его головы — всего на секунду. Ней и не заметил бы, но прикосновение было ледяное. Он тут же подскочил, так что закружилась голова — небо и земля поменялись местами, но одно увидел точно — Веллингтон. И его шея. Ней схватил её, тонкую, и повалил Веллингтона на землю. Веллингтон не сопротивлялся. Только охнул от удивления. Его дыхание мазнуло Нея по лицу. Он отпустил. В руках Веллингтон держал широкий тупоносый кинжал. — Это что ещё за шутки? — коленями он всё ещё давил Веллингтону на рёбра. У того было на редкость безразличное выражение лица. — Я просто хотел прядь ваших… — он смущённо отвернул голову и поднял другу руку. В пальцах он зажимал рыжую прядь, которую успел срезать. Мишель слез с него, и Веллингтон облегчённо вздохнул. Кинжал он выронил и теперь держался за живот. Ней был нелёгким. От резкого удара о землю жгло затылок. Какой чуткий сон. Хотя, чего он ожидал? Ней — военный, закалённый долгим опытом. Да и от хищника в нём много. Они вместе тупо смотрели на кинжал. Ней хмурил брови, в голове его видимо кипел бурный мыслительный процесс. — Почему открыто не попросили? Веллингтон посмотрел ему в глаза. А как сказать, что он стеснялся? Как сказать, что ему это нужно? Щедрый Веллингтон и так достаточно себя унизил: написал письмо, ещё тайно пробрался в лес для встречи, ещё поцеловал, а ещё повторил — вот они снова вместе. Он сделал всё — открылся, подставился. Он не скажет: «Мне нужен кусок тебя». Ней взял кинжал. Он всё понял сам и спас Веллингтона от лишних, болезненных объяснений. От правды — он и себе то её сказать не мог, не то что произнести вслух. Ней натянул одну прядь, приложился кинжалом. Язык высунул, как прилежный ученик. Глаза скосил — примерился, чикнул и протянул Веллингтону. Тот принял бережно, чтобы не уронить и волоска. — Спасибо, — голос хрипел. Тяжёлая хватка Нея ещё ощущалась на шее. То, как Мишель бросился на него… Они поцеловались тогда — в их первую встречу, лежали плечом к плечу. Веллингтону снился сон про тигра, и Ней слышал, как тот стонет во сне. И всё равно это ничего не значило. Если нужно — Ней убьёт его так же легко, как и обещал. «Глупый Веллингтон, и на что ты рассчитывал?» — А зачем вам? — Ней, улыбаясь, потрогал себя за волосы. Его забавляла сама мысль, что Веллингтон может держать при себе прядь, как тайный воздыхатель. «Он смеётся надо мной». — Будет напоминание, — Веллингтон скривился. В животе от этих слов кишки скрутились в тугой узел, к горлу подступила тошнота. Ему было больно. Ней взял и рассмеялся. Закинув голову так, что кадык ходил ходуном. Вот бы порвать его зубами к чёрту. Смех Нея — дробный, звучный, сильный — делал Веллингтону больнее, чем все пули мира. Он отвернулся. — Нет, вы шутите! Веллингтону нечего было на это ответить. Рассмеяться бы тоже — он сам не ожидал, что вдруг ляпнет это. К чёрту Нея, пусть смеётся. Зато он был рядом, а у Веллингтона был клок его волос. Он достал кулон, который подарила Китти. Её маленький портрет внутри смотрел на Веллингтона с укором. Он вздохнул и вложил в него прядь волос Нея. «Прости, Китти», но кулона с Неем у него не было и быть не могло. Веллингтон повесил его обратно на шею. Накрыл ладонью, прислушался. Страшно было, что этот кусочек пламени вдруг оживёт — прожжёт кулон и лицо Китти, прожжёт Веллингтону грудь. Но ничего не произошло. Мишель заскучал — Веллингтон сам позвал его снова увидеться и теперь не отвечал на вопросы. Это Нею не нравилось — он любил быть в центре внимания, так что заговорил: — А, к слову, вы ведь победили. Веллингтон насторожился. — Кого? — Массена отстранил меня. Я возвращаюсь во Францию, — голос Нея искрился радостью. Он разложил свой плащ и улёгся на него, подложив руки под голову. Как будто уже ушёл в долгожданный отпуск. — Наконец-то. Надоела мне эта сухая страна. Да и дела тут идут худо. Когда император оставлял меня здесь, он сказал, что всё закончится быстро, но я был другого мнения… Ней резко замолчал, поняв, что сболтнул лишнего. Император священен для каждого маршала. Веллингтон снова коснулся кулона. Значит, Ней уедет. И он этому рад. Лежит себе, как сытый хищник — он своё дело сделал. Обманул Веллингтона, провёл отличное отступление, а поражение, которое грядёт (а Веллингтон в этом не сомневался), Нею не нужно. Это будет пятном в его карьере. Веллингтон почувствовал пустоту. В груди, в животе. Он видел Нея всего два раза в своей жизни. Хотелось проклясть Массену, просто разнести его завтра же в пух и прах. Но причём тут Массена? Рано или поздно это случилось бы. Вы военные. Один убил бы другого. Или Нея отозвали бы на край света. В один день — Веллингтон бы даже не узнал. Никакого рыжего пятна там, внизу, в выпуклом стекле подзорной трубы. Просто исчез бы. Но Веллингтон не мог по-другому. Он слишком отупел с того момента, как в первый раз его увидел. Ослабел. Помолодел. В Нея влюбился не виконт Веллингтон — этот злой и бесстрашный виконт Веллингтон. В Нея влюбился глупый Артур Уэлсли — наивный. Такой наивный. После первого поцелуя всё в нём затрепетало — было страшно и колени ходуном ходили, как на охоте. Думалось: а что же дальше будет? Ничего. Веллингтон сейчас как будто смотрел на себя со стороны — лицо растерянное, взгляд не знает, за что зацепиться — за Нея, за его руки, за пальцы, за волосы. «Дурак! Идиот!» — кричал он на себя. Чего ты хотел? Маленький домик и кусок земли? Кухню, в которой пахнет чесноком и хлебом? Помбал? Остаться там с Неем, жить вдвоём, просыпаться каждое утро, копаться у себя в саду, так что через несколько месяцев земля заляжет во всех морщинах на ладонях. А ещё через несколько лет её уже не вымоешь. Земля — часть тебя, а ты — часть этой земли. И Мишеля. Остаться в доме, пока мимо них не прошагают две армии. Не отгремят копытами и сапогами, не прокатят свои пушки и обозы. Они уйдут, а вы останетесь вдвоём в городке, в котором даже дома жмутся друг другу. Нет, Веллингтон, этого не будет. Ты сам разрушил свой Помбал. Ты понятия не имеешь, как жить. Как спокойно жить, как любить. Ты даже сожаления своего выразить не можешь: — Зря вы это… с Массеной. Ней встрепенулся: — А что? Расстроились? — но улыбка тут же сошла с его лица. — И кто он такой? Этот скупой болван не видит дальше богатства и баб! Он не военный, он ничего в этом не понимает. — Мне казалось, это вы призывали к отступлению и отговаривали Массену нападать на меня. Веллингтон поперхнулся. На меня? На англичан. На союзную англо-португальскую армию. Мир не состоит только из тебя и Нея. Но Мишель этого даже не заметил. Его уже распалило одно упоминание Массены, как от малейшего дуновения разгорается костёр. — Я хорошо видел ситуацию. Вы всё это ловко проделали. И под Бусаку… (1) Ней даже тихо зарычал. Веллингтон скромно улыбнулся — не хотелось ещё больше дразнить Нея, но он без этого не мог. Бусаку — его отличный манёвр. Спрятаться за скалами, скинуть французов. Просто уничтожить. Знал ли Веллингтон тогда, что может убить и Нея? Нея, которого потом… — Вы с Жюно ошиблись. Ней махнул рукой. — Да, вы молодец. Это хотели услышать? Веллингтону не нужна была похвала от других людей. Да и Ней бросил это как-то… с презрением, но всё равно приятно было осознавать, что Ней признавал его. — Но вы не один такой молодец. Здесь всё играет против нас. Испанцы взбунтовались, португальцы не хотят подчиняться. Тут жарко, нет еды. Верите, я хлеба уже месяц не видел! Всё какое-то дерьмо и опилки. И если надо Массене сказать, что мы проиграем, — я так и скажу! Кто он мне? В отсутствие императора никто мной командовать не будет! Ней насупился. Этакий большой ребёнок. Удивительно, каким неукротимым и диким нравом обладал этот человек. Это же пламя в чистом виде — капризное. Сделаешь что не так — и всё. Гори. Он ненавидел всех своих командиров, но так легко и открыто подчинялся Наполеону. А если бы Бонапарт был здесь — бросился бы Ней в атаку? Даже если заранее знал — проиграно? «Что же за силой ты обладаешь, Бонапарт?» — Веллингтон смотрел на Нея, но тот молчал и грозно сопел. Думал о Массене, наверно. Трогать его Веллингтон не решился. Пусть остынет. Они сидели в полуразрушенном сарае, о котором рассказал Веллингтону Велозу. Пахло скотом — едко, грязно. Кое-где рваными ошмётками валялась солома. Крыша вся была дырявая. Небо в прорезях чернело и набухало. Ветер продувал из всех щелей. Быть дождю. Когда Веллингтон снова написал Нею и предложил встречу — о чём он думал? Знал ли, что она будет последней? Может, чувствовал? Как сейчас чувствует приближение грозы. В воздухе оно — тревожное и сухое. Веллингтон снова потянулся к кулону и вспомнил, что в кармане у него лежит письмо от жены. Жены, в кулоне которой он спрятал волосы Нея. Не предательство ли это? Веллингтон всё же достал письмо, развернул — мелкий почерк, буквы все лежали друг на друге — такие же бесхарактерные, как и Китти. Веллингтон читал машинально, не вдумываясь в написанное. Просто чтобы отчитаться перед собой— я не сволочь, мне не плевать на женщину, которая заботится о моём доме и растит моих сыновей. Он быстро выловил имена Чарльза и Артура, узнал, что у них всё хорошо. Пальцы дёрнулись, чтобы смять бумагу, но тут шею обожгло чужое дыхание: — Кто это? Жена? — Да. Веллингтону хотелось убрать письмо от Нея. Тот заглядывал через плечо. Даже в строчках Китти для Веллингтона было много личного. Но оно было написано на английском, так что Ней всё равно не понял. На этом их разговор должен был закончиться, но Ней спросил: — Что пишет? Веллингтон пожал плечами. Стыдно было, что он даже и не запомнил. Сентиментальным не был. Пробежался по строчкам ещё раз. Какие противные слабые буквы. — Пишет, что скучает, — Веллингтон помолчал, прислушиваясь к своему сердцу. Оно не скучало, но билось сильно — грудью Ней прижимался к его спине и дышал в самое ухо. — Ещё пишет, что гостит с детьми у моего брата в Дангане. Ней задумался, обрабатывая в голове новое слово: — А где это? — Замок. В Ирландии, — Веллингтону это казалось само собой разумеющимся, ведь Данган — часть его. Он закрыл глаза и представил старый замок, полный могущества и силы, и неожиданно заговорил: — Я там детство своё провёл. Раньше он был огромным, но со временем стал увядать. Сады запустили, а они вообще бесконечные. Я там прятался, играл, за кроликами следил — у нас были кролики. На озеро бегал. Я бегать больше всего любил — вообще не мог усидеть на месте. Постоянно нужно было мне куда-то сорваться. Как отец злился, — Веллингтон слабо улыбнулся. — Ещё у меня там первый друг появился — сын пекаря. Вот мы с ним бегали наперегонки и… — Что? — Он меня всегда обгонял, — закончил Веллингтон. Горько было вспоминать, потому что всё это — и сады, и кролики, и сын пекаря — разрушились, как и Данган. — Брат скоро продаст замок. «Продаст мои лучшие воспоминания. А возможно, и всё самое хорошее, что когда-то было у меня в жизни», — Веллингтон свернул письмо. Мишель отстранился — ушло и тёплое прикосновение груди, и дыхание. Он снова лёг на плащ, задумчиво уставившись в дырявый потолок. Веллингтон присел рядом. Они молчали, слушая шум ветра. — А Ирландия это… там красиво? Веллингтон посмотрел на Нея. Интересно, какие у него познания в географии? — Не очень. Там сыро. Ней глянул на него вопросительно, как будто удивлялся: «Неужели это всё, что ты можешь сказать о своей родине? Кажется, у тебя действительно нет души». Веллингтон почувствовал, что теряет то, что только появилось у них с Неем — эту тонкую нить воспоминаний. Нить из прошлой спокойной жизни. Мирной жизни, где они — люди, а не убийцы. Где нет войны. «Нет-нет-нет. Я не потеряю это», — Веллингтон зажмурился, воскрешая ирландские пейзажи. Он видел их перед собой, и так же, не открывая глаз, сказал: — Но ещё там много зелёных холмов. И гор. Они мрачные и дикие, но… гордые. Смотришь на них и чувствуешь себя ничтожным. Как-то раз я решил покорить гору. Забежал очень далеко, бежал, бежал, вот уже вершина, а я бегу всё дальше. А потом земля вдруг кончилась — просто обрыв. А внизу — вода, и волны бьются, как бешеные. Мне кажется, это край света был. Веллингтон видел себя очень маленького. Земля кончалась неожиданно, словно какой-то великан откусил от Ирландии, как от пирога, огромный кусок. Раз — и нет. И только вода и вода, и ветер ревёт, как будто предупреждает — не ходи дальше. Дальше только смерть. Вот такая она, Ирландия. Непонятная, мрачная. Таит в себе волшебство — и земля там заканчивается, и ветер говорит. Маленькому Артуру стало там так страшно и одиноко, что он расплакался и побежал обратно, спотыкаясь и разбивая колени. Веллингтон давно отказался от звания «ирландец». Он был англичанином, служил англичанам и мыслил, как англичанин. Но что-то от Ирландии в нём оставалось, как и остались детские шрамы от беготни в саду. Это не было чем-то ощутимым, но оно всегда было — присутствовало невидимо и напоминало о себе кошмарами, в которых маленький Артур стоял и смотрел с обрыва на чёрную-чёрную воду. — Край света… — протянул Ней немного завистливо. — А мне хвастать нечего. К тому же, я не особо красноречив. Родился в деревне. Ни замка у нас, ни садов, — он хмыкнул. — Была земля и скот какой. Помню, на детство выпала ужасная зима — безжалостная. Соседи наши померли кто от холода, кто от голода. А вот мы спаслись, потому что отец мой бочаром был, отличным мастером. Ней с вызовом глянул на Веллингтона, как будто кидал ему своё безродное и убогое происхождение в лицо: «Да, я такой, я из нищих, но ты ничем не лучше меня!». — И какое вино было у нас дома. Я вам клянусь, вы в жизни своей лучше не пробовали. Откуда бы оно ни было! — Ней с досадой махнул рукой, как будто Веллингтон ничего не мог в этом понимать — он-то не пробовал вина в Сарлуи. — Мой отец, конечно, не особо умный был. Тоже вояка. Но со мной решил всё по-другому, давай платить за меня, учить грамоте. Хотел, чтобы я в войну и не совался. Продал нашу корову, чтобы только я учился. И я учился. Не глупый был. Отец устроил меня к нотариусу, сидел я в этих бумагах — кормил отца, мать, они на меня нарадоваться не могли. А потом взял и убежал в гусары. Ней повернулся к Веллингтону и улыбнулся виноватой мальчишеской улыбкой, какая бывает у шкодников: — Я ужасный сын, да? — Нет, — Веллингтон вспомнил себя юнцом. — Я вообще ничего не хотел делать — мне нравилось лежать и играть с собакой. Это даже хуже, чем убежать в гусары. Продолжайте, пожалуйста. Ней отвернулся. С его лица так и не сошла эта невинная улыбка. — Может быть… В общем, папаша страсть как зол был. Мама рыдала. Только сестрёнка меня поддержала, хотела видеть мою красивую форму. Я поцеловал её и обещал, что вернусь генералом. И маму поцеловал, чтобы не плакала и то же самое ей пообещал. И я хорошо служил, был одним из лучших. Всё думал — вот скоро вернусь, покажу отцу, он меня простит. Мы с ним выпьем. И матери покажу, а потом мне передали, что она умерла. Ней сглотнул, как будто в горле застряло что-то — острое и больное. Оно ранило дёсны с каждым словом, рвало глотку. — Я сидел и рыдал, как маленький. Но мне не было стыдно. Я обещал матери, что вернусь генералом, всё для этого делал, а оказалось напрасно. Я себя ненавидел. Сидел бы в своём нотариате и каждый день её видел бы, ни на шаг не отходил. — Он вдруг повернул голову, но смотрел не на Веллингтона, а сквозь него. Тяжёлым взглядом. — Но она ещё увидит, кем я стал. Когда я умру — она узнает. Я обещал. — Но вы же не собираетесь умирать? — Кто знает, — Ней отвернулся и снова уставился в потолок. Какой-то другой Ней. Пламя утихло. Не потрескивает, не искрится. Тлеет оранжевым пятном в серой золе. И Веллингтону стало холодно. Хотелось вернуть другого Нея. Настоящего, живого, весёлого и хамоватого. — Очередная война? — спросил Веллингтон осторожно. Этот вопрос касался той темы, что лучше избегать. Ней мог подумать, что Веллингтон пытается выудить у него информацию, но тот, казалось, не привык ничего скрывать, будь то даже государственные тайны: — Да. Дошли слухи, что это с Россией. Значит, Бонапарт решился. Жадный, бесконечно жадный Бонапарт. Веллингтон закрыл глаза и попытался представить что в голове у этого человека. Когда он остановится? Неужели он хочет этого — хочет весь мир? И теперь из-за этой жажды заберёт Мишеля в далёкую холодную страну. И там его могут убить. Более того, Веллингтону казалось, что так и будет. «Пылающий маршал — плохая кличка. Огонь быстро умирает». «Он убьёт моего Мишеля — живого Мишеля. Убьёт его кривую ухмылку». — Проклятье! Бонапарт только и умеет, что отбирать! Разорвал Испанию, убил тысячи. Он залил Европу кровью. Он… — Вы не смеете так говорить! — рявкнул Ней. Он поднялся на локтях, сжался весь, как будто готовился к прыжку. Защищать Бонапарта, разорвать ради Бонапарта. Вся злость ушла из Веллингтона, он знал, что проиграл — проиграл очень давно. — Это великий человек! Он дал Франции силу, он подарил мне… Ней смутился — как будто дёрнул струну, очень тайную и личную. Снова лёг на землю. Грудь тяжело вздымалась. — Так что же он вам подарил? — язвительно спросил Веллингтон, но Ней не попался на уловку. Он только улыбнулся: — Вот эту саблю, — чуть приподнялся, чтобы показать саблю — длинную, немного кривую. Ножны были украшены восточными узорами и переливались синим бархатом. — Не мир пришёл я принести, но меч (2), — Артур скривился. Горько было от собственных слов. Мишель недоумённо на него уставился, но Артур только махнул рукой: — Пообещайте, что эта сабля вас и спасёт. — Веллингтон, я уже говорил вам — я ничего не боюсь! — Маршалы тоже умирают, так что молитесь своему Богу. На лицо Мишеля вдруг нашло какое-то воодушевление. Спокойное блаженство, как бывает у людей на воскресной мессе. — Для меня существует только один Бог, — тихо произнёс он, неся каждое слово, как молитву. — Я ему поклоняюсь, и я в него влюблён — это Бог войны. И тут Веллингтон ударил: — Что же, я слышал, Бонапарта называют Марсом (3). Ней вспыхнул. Рыжие краснели быстро, а Ней весь пошёл уродливыми пятнами — они проступали на щеках и шее. Веллингтон попал в суть? Если да, то он и сам не был этому рад. Они больше не смотрели в глаза друг другу. Каждый чувствовал себя задетым за что-то сокровенное и живое. — Вот вы сказали про письмо жены, и я вспомнил, что из-за проклятых партизан мне совсем письма не приходят, — выдохнул Ней, меняя тему. Он небрежно вытаскивал соломинки из своих волос. — Стыдно, но я сестрёнку больше жены люблю. Маргерит. На маму похожа… И как мама меня называет — Михи. Ней глянул на Веллингтона: — Смеяться будете, да? — Нет. Отчего же? — Грозного маршала Франции, здорового вояку называют Михи, — он сам тихо усмехнулся и покачал головой. Веллингтон гадал только, как Нея называет Бонапарт. — А у вас сестра есть? — Да. Одна. — И как она вас называет? Вопрос был таким неожиданным, что Веллингтон растерялся. Но Нея, казалось, больше всего в этот момент волновало, какую же кличку придумала Веллингтону сестрёнка. Анна. Тоненькая и язвительная леди Анна. Веллингтон попытался вспомнить её и понял, что Анна тоже очень похожа на мать. Хотя про Артура в молодости говорили то же самое — нет в нём уверенности и стремлений, как у отца, нет гибкости и харизмы. Вот его братья — да, а он — такое же тихое и праздное создание, как мать. И если для женщины это не было обвинением, то для сына было. Он вспомнил, как играл с Анной в догонялки. Она была достойным соперником — пыхтела, злилась и бежала с Артуром наравне. Артуру нравилось с ней играть — она была маленькая. Артур мог властвовать над ней, как властвовали над ним братья. А ещё она была девочкой и не задавалась. Но потом быстро превратилась из «чумазой Анны», как обзывал её Артур, в «леди Анну», как ласково звала её мать. Для Артура это было удивительным перевоплощением. Раньше с ним на улице бегала маленькая девочка: на голове — гнездо, в глазах — вызов, на губах — улыбка. А потом в один день к завтраку выпорхнуло что-то ослепительно белое и чистое, улыбка та же, глаза те же, но весь облик переменился. Это была леди. Больше она с Артуром не играла. Он остался один, а потом нашёл сына пекаря. И всё же кличка у него была. Глупая и издевательская, такая, которую говоришь в обиде или порыве злости. Артур ведь был самым противным старшим братом, он часто бросал Анну одну в садах, где она терялась и плакала, мог толкнуть её в грязь, мог даже побить. — Я не буду говорить. Это… это глупо. — Я же сказал вам! — голос Нея звучал почти обиженно. Как будто они были маленькими, и Артур не хотел делиться игрушками. — Кхм, ну в детстве мать звала меня… медвежонком, — Веллингтон смущённо дёрнул себя за ворот, пытаясь сменить тему. — Кто-то сказал, что Артур переводится как медведь. Ней оценивающе оглядел Веллингтона с ног до головы — долговязый, худой и скуластый. Где тут сила и мощь медведя, его грузная поступь и тучность? Тут, скорее, выдра какая-то. — Не больно-то вы похожи на медведя. — А вы на Бога (4), — обиделся Веллингтон. Ней как обычно пропустил всё мимо ушей: — И все же, как звала вас сестра, вы мне не сказали, — он перевернулся и лёг на живот, подложив руки под голову. Взгляд упёрся в Веллингтона, как будто говорил: «Ну нет, на этот раз ты не уйдёшь от ответа, ты мне всё выложишь». Эти глаза — синие-синие — смотрели в упор, так что хотелось говорить всё. — Анна звала меня… Когда злилась… Жук-долгоносик, — буркнул Веллингтон и отвернулся. Ну это точно посмешище, в сотню раз хуже, чем Михи. Это командующий союзной англо-португальской армией, виконт Веллингтон, кошмар мародёров, надежда англичан — жук-долгоносик. Ней от смеха чуть не задохнулся. — Простите… — он кашлял, давился и снова смеялся. Его всего трясло. — Простите, ха-ха… Жук... Он глянул на нос Веллингтона и снова покатился со смеху. Это было даже хуже, чем с Анной в детстве. Анну-то он обижал и бросал одну в саду, а Нею ничего плохого не сделал, но тот смеялся над ним. Веллингтон смущённо коснулся своего носа. Это вызвало у Нея новый взрыв хохота, он уткнулся лбом Веллингтону в ногу. От этого прикосновения Веллингтон разом забыл все обиды. Его передёрнуло. Он посмотрел вниз — дрожали плечи, дёргалась голова. И вот они — рыжие вихры на макушке. Положить бы голову Нея себе на колени, пригладить волосы — они растрепались, в них забилась солома и мусор. Нею это совершенно не шло. Просто сидеть и гладить его по голове. И так целую вечность. Но нет, Нею нужно было идти на войну, в Россию, в холод. Умирать там или спасать армию. Армию Бонапарта. Бонапарта, который не ценит Нея, который никогда не хотел лежать с ним и гладить его по голове… Или хотел? Но от этих мыслей становилось ещё хуже, так что пусть Ней смеётся. Пусть ему будет легко в каждом бою, а Веллингтон стерпит. Ней действительно поднялся, тряхнул головой, как пёс, так что с волос осыпалась солома. Улыбнулся напоследок этой своей рваной улыбкой на одну сторону рта. — Что же, прощайте, — он накинул плащ на плечи. — Прощайте, Жук-долгоносик. Веллингтона это больше не задевало: — Будете смеяться над этим в России. — Ещё как, — он протянул руку. — И пообещайте мне, что не умрёте, — Веллингтон сжал чужую ладонь и решил, что не отпустит, пока Ней не скажет «да». Тот сделался серьёзным: — Я мечтаю погибнуть на поле битвы. Как я могу обещать вам такое? — Я прошу, — Веллингтон сделал ударение на последнем слове. Он никогда ни у кого ничего не просил, а тут руки тянулись — вцепиться в воротник Нея и крикнуть ему в лицо: «Ты не должен погибнуть! Это так сложно? Не должен». Но Веллингтон ему был никто. И всё же он повторил: — Я прошу. Хотя бы до нашей встречи, — он сухо улыбнулся одними губами — глаза оставались бесчувственными. На дне чёрного зрачка теплилось что-то, похожее на грусть. — Вы у меня столько крови выпили в Испании. Дайте хоть убить вас. Нея это повеселило. Он с жаром потряс руку. — Отлично, Веллингтон! Вот и договорились. Только посмотрим, кто ещё кого убьёт. Он кивнул, улыбаясь так широко и светло, как ребёнок, потом развернулся и вышел. Веллингтон остался один в сыром сарае с дырявой крышей. Ветер заглушил шаги Нея, слышен был только топот копыт, а потом стих и он. Темнота нагнетала, давила. Веллингтон закрыл глаза. Как много пришло в его жизнь с Неем. Того, о чём он и сам забыл. Ирландия, детство, Анна — леди Анна. Сейчас — замужняя и строгая женщина, которая растит своих детей. Анна, которая бросила его в детстве. Он играл с сыном пекаря. Веллингтон лежал, ворочался и всё не мог вспомнить ни его имени, ни лица. Просто сын пекаря. Нос постоянно в муке, щёки в веснушках. Он был старше Артура, но тоньше. Боязливый и тихий, он сначала совсем не хотел с Артуром водиться. Когда Артур звал его играть, отвечал просто: — Уходите. Я вам ничего не сделал. Но Артур был настойчивым. Он приносил сыну пекаря орешки, показывал свои книжки с картинками, потому что читать тот не мог, хвалился и задирался, и вскоре смог добиться доверия нелюдимого мальчишки. Они вместе ловили голубей. И если Артур хотел их тут же ощипать и зажарить, потому что Ричард как-то сказал, что это деликатес, то сын пекаря качал головой и голубей отпускал. Артур кричал на него и обижался, но вскоре теплел и возвращался. Они ловили лягушек, и Артур кидал в них камни. А один раз сын пекаря схватил его за руку — сжал так сильно, что Артур ойкнул, и сказал: «Не надо. А то будет дождь». И конечно, они бегали наперегонки. И сын пекаря был первым, кто обогнал Артура. Оставил позади. Одного в лесу, где пахло гнилью и сухой листвой. В осеннем тихом саду. Мальчик с красными ушами. Артур топал ногами, злился, плакал, бежал снова, но сын пекаря всегда был впереди. Он не упивался своим превосходством, как это делал Артур. Если он обгонял его и слышал, что Артур больше не бежит следом — останавливался тоже. Возвращался, тяжело дыша и высунув язык, как собака. Стоял рядом со злым Артуром, который пихал его в бок и кричал. — Я самый быстрый! Я! Почему ты обгоняешь меня? Сын пекаря не понимал вопроса. Это ведь и была суть игры — наперегонки. Он топтался на месте, ссутулив спину и ждал, пока Артур успокоится. Артур успокаивался, и они бежали снова, и снова история повторялась. И снова крики, плач, и пекарь, который не понимал, почему побеждает, но никогда не поддавался. «Неужели я так и не победил его?» — Веллингтон лежал на холодных досках и искал ответ в прорези неба. И тут воспоминание ударило. Это была осень. Артур повзрослел и за лето как-то неприлично вытянулся. Он уже дрался с братьями совершенно серьёзно, никогда не отступал. В нём накопилось ещё больше мальчишеской злости и начинала крепнуть сила. В очертаниях лица проявлялось что-то мужское. И он снова приехал в Данган. И снова гулял в садах, ловил голубей и закидывал камнями лягушек, а потом решил, что должен победить. Тогда уже не сына пекаря, а полноправного пекаря. Мальчишка остался тем же — боязливым и хмурым, но при виде Артура всегда улыбался. Он сильно раздался в плечах, был шире и крепче Артура. Сначала он отказался играть, но Артур настаивал — почти с яростью, как будто знал, что решалось что-то важное в его жизни. И они побежали. В оранжевых и красных огнях осени, по скользким листьям шлёпали их ботинки. Они бежали наравне. Бежали долго, с пеной у рта, до боли в боку, так что лёгкие разрывало от воздуха при каждом вздохе. И когда Артур решил, что мальчишка сдастся, тот вырвался вперёд. И снова смотреть на спину, на красные уши. Снова быть вторым. Артур плохо видел — глаза застилали слёзы, и тут он с криком рванулся и прыгнул на пекаря. Они оба рухнули на землю и покатились, собирая листья — красные, рыжие, жёлтые. Катились и катились, а потом Артур запрыгнул на мальчишку, сел на него и принялся бить. Они пыхтели и дрались, набивали себе синяки, ворочались. И в какой-то момент Артур понял, что больше не бьёт — он просто схватил мальчишку за руки и тёрся о его бёдра. Он дрожал и всхлипывал, впервые ощущая что-то такое тёплое внизу живота. Кожа чесалась, чесалось всё тело. Мальчишка не скинул его с себя, не ударил, он тоже едва заметно дрожал и дышал через рот. Артур тёрся до отупения, а потом между ног стало мокро, и он повалился на землю. Он не победил и не проиграл, но больше с пекарем они не бегали. С того дня, как лежали в опавших листьях и удивлённо смотрели друг на друга, не понимая, что изменилось и что к ним пришло. В воспоминаниях Веллингтона у мальчишки было лицо Мишеля.