***
Побелевший как полотно Степан с ужасом смотрел на дуло Макарова*, которое смотрело прямо в лоб его любимому начальнику и не смел двинуться с места. — Саша, яхонтовый мой. Если ты будешь дожидаться ордера и отзовешь ОМОН, то я пойду туда один, — тихий голос Гуро острой бритвой разрезал накаленную добела атмосферу в кабинете. — И ты знаешь, что тогда случится… Бинх сверлил Якова пронизывающим взглядом. — Яш, опусти пистолет. Я пойду с тобой, и пусть потом меня погонят из органов к чертовой матери. — Александр Христофорович коротко кивнул Степану.- Носом землю рой, но найди мне все что возможно на эту парочку. На связи. Степан проводил тревожным взглядом покидающих кабинет мужчин. — Держись, студент, а мы сделаем все, что сможем.***
Из тяжелого ожидания Колю вырвал скрежет металла. Судя по звуку, открылась и закрылась дверь его темницы. Кто же пожаловал? Неужели САМ? Знакомый щелчок выключателя. Включился свет. Шаги… откровенно мужские, не тяжелые, но основательные. Невесомый бриз парфюма, теплого, нерезкого, сладко- терпкого, но определенно знакомого коснулся чувствительных рецепторов и Коля распахнул глаза, забыв, что собирался правдоподобно притвориться «находящимся в беспамятстве узником». — Не может быть! — Ну почему же, Коленька. Очень даже может. В трех метрах от его неудобного ложа в мягком кресле восседал никто иной, как Алексей Сергеевич Данишевский. — Вы?! — А вы ждали кого-то другого? — в голосе декана явно слышалась злая насмешка. — Что с Елизаветой Андреевной? — Коля неуклюже приподнялся на локте и сел. Данишевский сверкнул глазами и усмехнулся. — Тебя правда это волнует, мой правильный мальчик? — от последнего обращения Колю бросило в жар. — Если так, то спешу тебя успокоить, что она в полной безопасности. — Зачем я здесь? И почему на мне это? — Коля решил, что будет до последнего играть «дурачка» и выразительно потряс наручниками. Данишевский снова сверкнул глазами. — Потому что ты это заслужил. И не только это. Ты заслужил много больше… — Чем… Что я вам сделал? Данишевский вдруг резко поднялся и приблизился к кровати. — А разве ты не помнишь, хороший мальчик? — декан пинком задвинул ведро под кровать и навис над Колей. Его алый халат, надетый прямо на кипенно белую рубашку, живо напомнил Коле о русских барах, жестоко развлекавшихся со своими крепостными. Мысль он додумать не успел, потому как холодная лощеная ладонь легла на его щеку. — Ты разве забыл? Я тебе напомню. Ласка чужого мужчины вызвала у Коли инстинктивное желание отпрянуть, но его тут же жестоко осадили, рванув за волосы. — Ты всегда с особым удовольствием трахал маленьких, влюбленных в тебя мальчиков. — Данишевский приблизил своё лицо к лицу Коли, и тому вдруг отчаянно захотелось зажмуриться, потому что на него смотрели абсолютно безумными глазами. — Они же сами напрашивались, так ты думал? Сильный удар по лицу опалил щеку. Коля отлетел к стене, больно ударившись головой о кирпичную кладку. Данишевский удовлетворенно рассмеялся. — Я освежу твою память, хороший мальчик. — К радости Коли мучитель снова устроился в кресле. В его руке появился бокал с медовой жидкостью. Заметив на столике бутылку, Коля неимоверным усилием заставил себя изобразить заинтересованность. Разговор должен быть долгим. От этого зависит его жизнь. — В твои девятнадцать так многого можно достичь, особенно — когда есть возможность и желание. А у тебя есть и то и другое. Красивый и умный, председатель студенческого совета университета, Секретарь комитета комсомола, КМС по спортивной гимнастике, будущий инженер-авиаконструктор. Любимец девушек и свой парень для всех парней… Данишевский пригубил виски. Обострившееся колино обоняние уловило специфический аромат. Слушая декана, Коля отчетливо понимал, как прав был Гуро. Здесь явно что-то было не так. Мужчина напротив точно был не в себе. — Но это была только одна — твоя светлая сторона. Другую ты не показывал никому… — Да. — Коля решил быть тихим и покладистым. Никаких лишних движений, никаких вызывающих жестов. — Да? — стакан с грохотом опустился на столешницу. Данишевский не спеша подступил и сел совсем рядом, обнимая Колю за плечи. — Они все отрицали, а ты… ты помнишь. Я всегда считал тебя особенным, Коленька. Опять это жуткое «Коленька» и жесткая хватка ледяных ладоней. Коля подавил дрожь и поднял глаза, стараясь не стучать зубами от озноба. — Тебе холодно? Совсем замерз, мой мальчик. — Данишевский снял с себя тяжелый бархатный халат и Колю окутал сладкий аромат, от которого, (Коля знает), его теперь будет выворачивать до конца жизни, если она не оборвется в этом подвале. — Так лучше? — Спасибо. — Коля облегченно выдохнул, когда декан выпустил его из стальных объятий и вернулся в кресло. — Я бы предложил тебе вина, — усмехнулся Данишевский. — Но пока еще слишком рано. Эта фраза пугала, но короткая бабушкина молитва опять помогла унять животный страх, обволакивающий его всё сильнее с каждым словом этой своеобразной исповеди. — Я влюбился в тебя в первый же день. Мы только приехали и разместились в корпусе. На построении отряда увидел и — влюбился. Глупый, я даже не понял тогда, что это было… Мне всего тринадцать… Наивный ребенок. Майн Рид, Фенимор Купер и Дюма… Я жил тогда в выдуманном мире. А ты — просто рыцарь в сияющих доспехах. Высокий, мускулистый, в белоснежной рубашке, стильных, явно не форменных коротких шортах и алом отглаженном галстуке. Старший вожатый, такой доброжелательный и сильный. Наш отряд выигрывал всевозможные конкурсы, на День Нептуна ты красовался с короной на голове и кубком в руках, а на фестивале военной песни пел под гитару, и я впервые почувствовал то самое стыдное томление и чуть не кончил от тембра твоего голоса. Через две недели я застал вас с инструктором по плаванию на пляже за валуном. Это был шок. Он отсасывал, а ты громко стонал, грубо вбиваясь в него. В тот момент я ненавидел вас обоих. Если бы я тогда убежал, но ноги не слушались и ты меня заметил… Коля дрожал, полыхал ушами, слушая столь интимные вещи, о которых никогда бы не посмел говорить вслух и бездумно натягивал на заледеневшие ладони рукава тонкого джемпера. — Прошло пару дней. Я старался не попадаться тебе на глаза и держаться поближе к воспитателям. Но разве возможно утаиться маленькому мальчику от взрослого, которому отдан на круглосуточное попечение?.. Ты поймал меня в туалете. В тот самый час совы, когда никому ни до кого нет дела. — Любопытный маленький волчонок, думаешь, я не вижу, как ты на меня смотришь? — сказал ты, а потом схватил меня за горло. Твоя солнечная улыбка исказилась, превратившись в жуткий звериный оскал, а голубые глаза стали отвратительно темными. А потом ты стал меня трогать своими теплыми красивыми пальцами, что так непринужденно сжимали гриф гитары всего пару дней назад. Данишевский блеснул глазами и Коля задохнулся. В мужчине напротив, лениво потягиваясь, пробуждался жуткий монстр. Это юноша немедленно ощутил каждой клеточкой своего околевшего тела. — Но прикосновения эти не были лаской любовника. Данишевский встал, чуть покачиваясь, и Коля приготовился дать отпор. Весь подобрался и прикусил щеку, чтобы не закричать от беспомощности и страха. Но Данишевский, правильно оценив его действия, лишь усмехнулся. — Не бойся, Коленька, еще рано. Можешь пока полюбоваться на мою коллекцию. Собирал специально для тебя. Данишевский сделал пару шагов в дальний угол и отдернул тяжелую штору, скрывавшую стеллаж на стене. Коля присмотрелся и распахнул глаза от ужаса. Изысканная коллекция, о существовании большей половины экспонатов которой Коля даже не догадывался в силу своей чистоты и наивности, предстала во всей красе. Всевозможные стеки, плетки, кожаные ремни непонятного назначения, металлические приспособления около медицинского вида и — Коля мучительно покраснел — безумное количество фаллоимитаторов всевозможных цветов и размеров. — Вижу, что произвел нужное впечатление. Данишевский опять, практически бесшумно двигаясь, оказался слишком близко. Присев на край постели, он рывком привлек Колю к себе, и зашептал ему прямо в ухо, обдавая тяжелыми алкогольными парами: — Боишься… Вот и умница, — мужчина попытался выпутать Колю из тяжелого алого бархата, но тот крепко запахнул на себе плотную ткань. — Я тоже боялся. Обхватив за шею, Данишевский принялся ласкать его затылок, вглядываясь в холодные, неприязненные голубые глаза. Коля замер, подавляя в себе отвращение. Совсем другие руки так же любили перебирать его темные пряди и шептать сокровенные нежности. Хотелось плакать от собственной беспомощности. Коля заставил себя расслабиться и прикрыл глаза. Мужчина стиснул его в объятиях и шепнул прямо в ухо, касаясь губами нежной мочки. — Я так хотел, чтобы ты поцеловал меня… Обнял и сказал, что не сердишься. Но ты лишь тяжело дышал и грубо трогал мой поджавшийся член, холодные бедра и ягодицы с детским пушком… А потом боль ворвалась извне и затопила все моё существо. Она была цвета грязно-зеленой масляной краски, что окрашивала стену туалета, к которой ты прижимал меня пылающей щекой. Я трепыхался под тобой и молил остановиться, но ты лишь ухмыльнулся и заткнул мне рот сдернутым с шеи галстуком, который пах твоим потом и заграничным одеколоном, и рычал мне в ухо грубые непристойности, от которых внутри все обрывалось, а горячие слезы капали на твою руку, стискивающую моё горло. В тот момент ты был зверем, наслаждающимся болью и беспомощностью жертвы, а я — твоей игрушкой. После, ты не сбежал… Не бросил меня на холодном полу… Ты был хорошим мальчиком, Коленька… Помог мне дойти до отрядной спальни и даже снабдил обезболивающим. Ты даже не опустился до банальных угроз, а просто сказал, что если я посмею открыть рот, то никто не поверит ни единому моему слову… Я бы и не стал, я все еще любил тебя… А до окончания смены оставалось еще две недели. Все эти бесконечно долгие четырнадцать дней я был вашей подстилкой. Вашей, потому что ты пригласил поиграть и своего нечаянного любовника. Но он не был и вполовину так груб и изобретателен, как ты. Ты обожал делать «это» на природе, в окружении секвой и кипарисов, которые в изобилии росли в окрестностях лагеря, а я обдирал в кровь руки о грубую кору и мелкий песчаник и молил об избавлении, отсчитывая дни до окончании смены. Твое совершенное, позолоченное загаром тело, которое я боготворил, теперь стало для меня средоточием всех пороков. Моя любовь не умерла, она переродилась. Вам, таким изощренно правильным и идеальным, я решил посвятить всю свою жизнь, чтобы не сойти от боли с ума, а Лиза, спустя годы, стала моим добровольным помощником. Колю трясло от нервного напряжения и липкого страха. Все, что говорил Данишевский, не укладывалось у него в голове. Ему бы очень хотелось, чтобы все сказанное было лишь жутким кошмаром, порожденным больным сознанием, но эти мелкие детали, глубокая затаенная боль — все указывало на то, что это не просто яркая фантазия психически больного, а реальная история маленького несчастного ребенка. Словно что-то почувствовав, Данишевский резко отстранился и посмотрел в воспаленные уставшие глаза Коли и на мгновение замер. Коля молчал и ждал, вдруг случится чудо и больной разум уйдет в глубины подсознания… но нет. — Ты что, снова решил проявить благородство, Коленька, и пожалеть меня? — Колю снова больно рванули за волосы. — Тогда тебе было меня совершенно не жаль. Ты грязно имел меня темными южными ночами, а днем флиртовал со всеми женщинами на территории лагеря от пятнадцати до пятидесяти. — Я признаю, что поступал… — Да ты даже ни разу не приласкал влюбленного в тебя мальчишку! Не поцеловал… — Данишевский зловеще улыбнулся. — Но я исправлю это сейчас, Коленька. Коля дернулся, уходя от прикосновения холодной ладони к щеке, где, судя по ощущениям, расцветал огромный синяк, но его резко зафиксировали, схватив за плечи. — Я поцелую тебя сам. Грубые жесткие губы буквально вцепились в рот Коли, чья висевшая на волоске выдержка пошла неровными рваными трещинами и рассыпалась колким стеклом. Он протяжно зарычал и укусил, резко отталкивая опешившего от неожиданности мужчину. Скованные руки не позволяли сопротивляться в полную силу, потому он брыкался и извивался как мог. Болезненный удар в висок прекратил его безумное сопротивление, голова пошла кругом, мир вокруг покачнулся, остались лишь неясные очертания в серой пелене. — Видит бог, я не хотел этого — ты сам сделал выбор. Коля силился поднять голову и отползти подальше по узкому ложу, когда Данишевский вернулся со стаканом в руках. Юноша сцепил зубы и покачал головой. Он знал, что именно ему предлагают выпить. — Я не буду это пить. — Будешь, хороший мальчик. — Данишевский оскалился. — И прекрати строить из себя испуганного девственника. Ты же совсем не тот, кем кажешься. Грубый рывок — и Колю оставили последние силы. Сопротивление оказалось бесполезным, когда декан грубо зажал его нос рукой. В рот полилась винная терпкость с растворенным в ней смертельно-опасным порошком.***
— Яша, его здесь нет, но это ничего не значит. Александр Христофорович был собран, зол и совсем немного оглушен открывшимся перед ним совершенно иным Яковом. Таким своего абсолютно холодного и цинично-надменного друга Бинх не видел никогда. В шикарную квартиру элитного жилого комплекс они при помощи участкового и при поддержке ОМОНа ворвались пятнадцать минут назад, чтобы понять, что она пуста. Сейчас Яков жадно курил на огромной кухне, вглядываясь в непроглядную темноту за окном. — Прошло полтора часа. Тонкие пальцы ощутимо подрагивали. От безупречной укладки ни осталось и следа, а цветом лица Яков Петрович мог поспорить с осенним петербургским небом. — Ты же не думал, — начал Бинх, — что все так просто. Не разочаровывай меня и соберись. Ему сейчас как никогда нужна твоя холодная голова. Степан шерстит на предмет записанной на них недвижимости и если что-то есть, то он найдет. Я подключил лучшие кадры. Не дождавшись реакции, Бинх подошел к другу вплотную и опустил руку ему на плечо, ощутимо сжав. — Я знаю, о чем ты думаешь, но постарайся отключить эмоции. Ты же жрешь себя заживо. Гуро резко обернулся, четким броском отправив окурок в поблескивающую хромом раковину. — Жру. Моя и только моя вина… Пусть только будет жив. — Отчаиваться рано. — Идем. — Яков направился к выходу. Облегченно выдохнув, Бинх подхватил с барной стойки забытые другом перчатки и отправился следом.