***
Удивительно, но с украшением дома мне удалось справиться чуть меньше, чем за полтора часа. Вот, что значит делать своё дело и не отвлекаться на посторонние вещи. Внимательно осмотрев каждую комнату, я высоко оценил качество проделанной собой работы и остался доволен результатом. Для полноты картины не хватает только темноты, чтобы можно было включить все гирлянды и наслаждаться мерцанием десятков разноцветных огоньков. Или, ещё лучше, провести новогоднюю ночь возле ёлки с переливающимися от блеска лампочек игрушками и ждать чуда, подобно ребёнку, желательно в компании дорогого тебе человека. Пожалуй, это самая уютная и тёплая праздничная атмосфера из всех существующих. Но вот уже второй Новый год подряд я не смогу ощутить всего этого. В прошлый раз это даже праздником назвать было трудно. Последние дни две тысячи пятнадцатого года стали самыми тяжёлыми для нашей семьи и оттого самыми незабываемыми. А так иногда хочется выкинуть их навсегда из памяти… Тяжело вздохнув, я помотал головой, чтобы избавиться от негативных мыслей, и, поскольку ничем важным занят не был, решил вернуться к просмотру роликов с видеокамеры. Это в любом случае лучше, чем убивать себя собственными плохими воспоминаниями. Подключив устройство к телевизору, я занял место напротив широкого экрана и взял в руки пульт. Где я там вчера остановился? Третье видео, кажется. Да, именно оно. Унесите меня, счастливые воспоминания, подальше отсюда. Желательно надолго. И снова кнопка «play» мне в помощь. В этот раз на экране лишь непроглядная тьма. Я не вижу ни себя, ни брата. Сначала мне даже показалось, что телевизор опять завис, и теперь снова придётся извлекать карту памяти, а потом вставлять её обратно, но вскоре на видео послышались шорохи и детский шёпот: — Ты помнишь, что надо делать? — спрашивает маленький Хосок младшего брата. — Да! — уверенно шепчет мальчик, но через некоторое время прибавляет: — Извини, повтори ещё раз, пожалуйста… Старший брат тихонько смеётся, после чего всё же заново объясняет ребёнку суть придуманного собой плана: — Когда мама зайдёт в комнату, мы неожиданно вылезем из шкафа и напугаем её. Всё очень просто, надо только вести себя тихо до тех пор. Теперь понятно? — Да, теперь понятно, — отвечает Чонгук, судя по голосу, с улыбкой. И я тоже улыбаюсь, внимательно вслушиваясь в голос брата, едва ли не разбирая его на отдельные нотки. Конечно, сейчас он звучит уже не так весело и задорно, как это было в детстве. Я горько усмехнулся собственным размышлениям, настолько бессмысленны они были. До чего же ты глупо рассуждаешь, Хосок. А братья на видео, тем временем, с нетерпением ожидают прихода мамы, чтобы напугать её внезапным появлением из шкафа. Да, мы с Чонгуком любили иногда подурачиться в детстве. Беззаботное время, что с него, в конце концов, взять? И каждый миг, проведённый рядом с братом, был для меня наполнен счастьем. Порой очень хочется вернуть те дни, пережить их снова… Как жаль, что повернуть время вспять невозможно. — Идёт, идёт! — оповещает старшего брата Чонгук, немного повысив голос и вернув меня в реальность. И вправду, на видео, хоть и глухо, но были слышны звуки шагов. — Тише, Гукки, а то нас раскроют, — шёпотом предупреждает маленький Хосок, чуть приоткрыв дверцу шкафа и впустив в него тонкую полоску света из гостиной. Мальчики наверняка думают: «Сейчас произойдёт что-нибудь интересное», но мне-то известно, как всё на самом деле закончится. Даже появляется некое чувство гордости, хотя это глупо, если учесть тот факт, что маленьких меня и Чонгука на видео можно приравнять едва ли не к вымышленным персонажам, давно уже не существующим. Забавное сравнение, Хосок, весьма забавное… Это было бы смешно, если бы не было так грустно. — На счёт три, — очень тихо, едва слышно говорит брату маленький Хосок, продолжая слегка придерживать дверцу. — Один… Два… — делает трёхсекундные паузы между словами. И в следующее мгновение происходит то, чего ни один из мальчиков не ожидал. — Три! — громко заканчивает мама, непонятно, когда успевшая оказаться возле шкафа, и резко открывает одну из его дверц, к счастью, не ту, за которую всё ещё держится маленький Хосок, буквально потерявший дар речи после только что произошедшего и, судя по тому, как резко затряслась камера, сильно вздрогнувший от неожиданности, но не закричавший от испуга, в отличие от Чонгука. Младший же вдобавок к этому ещё и крепко вцепился в брата, из-за чего тот едва не выронил камеру. Она этого не запечатлела, так как объектив был направлен на маму, но я эти ощущения прекрасно помню. Оказывается, нужно всего лишь посмотреть нужное видео, чтобы освежить в памяти не только испытываемые тогда эмоции, но и почти наяву почувствовать чьи-либо прикосновения. Это непередаваемо. Я не знаю, как описать свои ощущения. Нечто среднее между болью и эйфорией. Ах да, как я мог забыть… Ведь именно это и называют ностальгией. — Мам, т-ты… З-зачем так п-п… Пугаешь?! — кое-как произносит маленький Хосок, заикаясь от полученного шока и едва не роняя камеру. — А вы разве не то же самое собирались сделать, а, сорванцы? — задорным голосом интересуется мама, склонившись ближе к нам и уперев руки в бока. — Вы просто долго собирались, поэтому я сориентировалась раньше вас. — Мама, не делай так больше, пожалуйста, — просит Чонгук, часто дыша от испуга и всё ещё крепко держась за старшего брата. Это всего лишь предположения, но сейчас мне кажется, что он тогда быстро перестал бояться, а страх использовал только как повод, чтобы дольше побыть рядом со мной. Возможно, бредово звучит, но это, опять же, не более, чем догадки. Или всё с точностью до наоборот, и это на самом деле мне хотелось, чтобы брат обнимал меня как можно дольше? — Тогда пообещайте, что тоже будете вести себя хорошо и не станете пугать маму, — ставит условие женщина, выпрямившись и добродушно улыбнувшись. — Договорились? — Хорошо, — почти в один голос отвечаем мы с братом, после чего он всё-таки отпускает меня. Что ж, это действительно не могло длиться вечно. Даже обидно. Но тогда я ничего подобного не испытывал… — Вот и славно, — на выдохе произносит мама, складывая руки на груди. — Извините, мальчики, что напугала. Теперь вы сами понимаете — это неприятно и так делать нельзя. Хоби, выключай камеру, мы сейчас пойдём ужинать. — Ладно, мам, — быстро соглашается маленький Хосок, после чего женщина снова улыбается, и на этом запись заканчивается. Тишина. И я с ней снова один на один, только теперь воспринимаю несколько иначе, нежели вчера. Она не была в прошлый раз такой давящей, невыносимой… Эта тишина буквально оглушает, сводит с ума. От неё хочется сбежать. Лишь бы не слышать безмолвия… Кажется, после сегодняшнего утреннего разговора с мамой я стал лучше понимать её чувства. Ведь ещё только вчера я просто смотрел наши с братом видео и наслаждался ими. Теперь мне больно смотреть на улыбающегося брата на видеозаписях. Не решись я показать их маме, сейчас бы всё было по-прежнему. Впрочем… Думаю, мои чувства всё равно изменились бы рано или поздно, мама лишь помогла ускорить этот процесс. К счастью или же к сожалению? Я не знаю… Но с каждой новой минутой третьего видео я всё больше осознавал, что мне катастрофически не хватает Чонгука. Я действительно скучаю по нему. И, что самое ужасное, мне от этого чувства никуда не деться.***
Flashback. 05.2015 POV Чон Чонгук После той прогулки мы с Юнги-хёном стали намного ближе друг к другу. Я почти перестал стесняться его, а он, в свою очередь, начал заботиться обо мне ещё больше, нежели раньше. Теперь это хотя бы было полностью оправдано. В хёне исчезло его столь привычное для меня равнодушие и вечно сопутствующее ему каменное выражение лица и холодный, буквально леденящий душу голос. За маской так называемого пофигизма всё это время скрывался человек, точно так же, как и все остальные, умеющий испытывать какие-либо чувства и, что немаловажно, искренне любить. Либо Юнги на самом деле просто оказался гениальным актёром, а я в очередной раз повёлся на уловку. Вот ведь точно, наивный наивняк… Оправдалось бы прозвище, данное мне хёном на нашей первой прогулке. Но не было ни одного явного факта в опровержение искренности чувств парня. Всё на нашей стороне, и я был тому несказанно счастлив. Я давно не испытывал ничего подобного. Пожалуй, с тех самых пор, когда старший брат соорудил для меня что-то типа комнатного Парада планет. Я тогда обрадовался настолько, что даже не смог сдержать слёз. А ведь на нашей с Юнги-хёном прогулке, когда я, наконец, набрался смелости произнести «я люблю тебя», всё было точно так же. Я плакал от счастья. Я не верил ему. Думал, что всё это не более, чем сладкий сон, который скоро кончится, и боялся расстаться с поистине прекрасными моментами. Хоть я и понимаю, что на самом деле нахожусь в реальности, впервые за долгое время действительно радующей и не причиняющей боль, но всё же… Если это сон, то я не хочу просыпаться. Никогда.***
Две недели спустя Вскоре хён решил пригласить меня к себе. Честно признаться, я очень удивился, сначала долго колебался, думал, правильно ли поступлю, если соглашусь, и в итоге принял предложение Юнги. В конце концов, я уже был у него дома однажды, ничего страшного не произойдёт, если посещу его ещё раз. Хосоку и маме достаточно сказать, что я ухожу гулять и обязательно вернусь к назначенному времени. Главное — успеть потом добраться до дома к этому самому времени, ведь общественный транспорт не круглосуточно работает, а расстояние от меня до района, где живёт Юнги, мягко говоря, приличное. Это было воскресенье — выходной день и для меня, и для парня (по счастливому совпадению). Хён сначала пытался объяснить, как добраться до его дома с помощью автобуса, но потом решил, что «никуда меня одного не отпустит», и примерно к пяти часам вечера приехал за мной сам, остановившись на том же месте, где и каждый день: перед въездом во двор. Я, предупредив домашних об уходе и покинув дом, вскоре оказался на улице. И минуты не прошло, как я уже занял своё привычное переднее сидение справа от Юнги. Кажется, сегодня он выглядит ещё лучше, чем обычно. Да уж… Типичные мысли влюблённого по уши человека. — Ты глазами мне в душу залезть пытаешься? — спросил парень, разорвав тишину и одновременно с этим вернув меня в реальность. Конечно, я сразу растерялся и поспешил отвести взгляд. Кажется, вести себя с хёном совершенно свободно я никогда не научусь. — Н-нет… — виновато произнёс я неожиданно охрипшим, скорее всего из-за сравнительно долгого молчания голосом, сложив руки на коленях вместе. — Извини… — Не надо, Чонгук, — более снисходительным тоном промолвил Юнги, бережно взяв меня за руку и чуть приблизившись. Я немного повернул голову, и наши взгляды снова встретились. Чёрт… Слишком близко. Глаза невольно опустились ниже и остановились на губах парня. Внезапно меня охватила паника, и я почувствовал, как сердце начало биться заметно чаще. Появилось желание не приблизиться к хёну вплотную, а наоборот, отстраниться. Мне стало страшно, хотя я даже при нашем первом поцелуе так не переживал. Потому что это было неожиданно и наверняка не только для меня. Почему-то сейчас мне кажется: Юнги сам от себя этого поцелуя не ждал, и вышел он по чистой случайности. В тот раз я и подумать ни о чём не успел, а за прошедшие несколько секунд уже перебрал, наверное, порядка нескольких десятков различных мыслей и нехило так испугался. Интересно, что же в итоге сделает парень? — Не извиняйся, — прошептал он, решившись нарушить неприлично затянувшееся молчание и заставив меня резко оторвать взгляд от его губ и восстановить зрительный контакт. — Всё хорошо. Хён улыбнулся, всё ещё не отпуская моей руки. Наконец, и я в ответ некрепко сжал его ладонь почему-то дрожащими пальцами, но не смог найти в себе сил, чтобы изобразить на лице хотя бы подобие улыбки. Я лишь прерывисто вздохнул и, неуверенно сжав губы, опустил глаза: проникающий в самую глубину души взгляд парня стал просто невыносим. Это кто тут ещё пытается в неё влезть… — Когда же ты уже перестанешь меня стесняться? — задал новый вопрос Юнги, отпустив мою руку и перестав улыбаться. — Что бы я ни сделал — всё заставляет тебя смутиться. Я, между прочим, твой парень, так, на минуточку. Мы не сможем нормально общаться, если ты на любое моё действие будешь стыдливо краснеть и отводить глаза. Отвыкай от этого. Закончив говорить, хён повернул ключ зажигания, и вскоре мы сдвинулись с места. В продолжение всей поездки никто из нас больше ни слова не произнёс. Я был увлечён быстро сменяющими друг друга городскими видами за окном, а Юнги внимательно следил за дорогой. Теперь я, наверное, до самого конца буду чувствовать себя неловко. Кажется, я очень поспешил, сказав, что почти не стесняюсь парня. Мне до полного раскрепощения ещё очень далеко.***
Дома у хёна мы оказались уже через каких-то пятнадцать минут. А квартира совсем не изменилась с моего последнего визита: всё то же коричневое деревянное пианино в углу гостиной, чёрный диван и такого же цвета мягкий пуф в её центре, небольшой стеклянный журнальный столик с вазой прекрасных белых орхидей и пушистый, будто кошачья шерсть, ковёр почти по всему периметру. Всё то же самое. Изменилось лишь одно: раньше на окне в гостиной не было занавесок, а теперь они появились. Белые, в тон стоящим в вазе цветам. Одна из них была закрыта, а вторая отдёрнута. Благодаря этому в комнату проникал солнечный свет, красиво и неравномерно рассеиваясь. Также, мне уже с порога удалось ощутить сильный запах корицы в квартире… Да он издевается надо мной? — Кажется, с духами переборщил немного… — неприятно скривившись, произнёс Юнги, после чего немного закашлялся. — Надо проветрить. Что же это получается… Моя любимая корица была не настоящей? Обычный парфюм? Даже обидно в некоторой степени. Но эта пряность всё равно всегда будет ассоциироваться у меня с парнем. Теперь это его запах, как ни крути. — Да и так сойдёт, — добродушно произнёс я, пожав плечами и слегка улыбнувшись. Хён перевёл взгляд в мою сторону и, сначала немного помолчав, спросил, чуть ухмыльнувшись: — Нравится? Я, не задумываясь, мотнул головой в знак согласия, не переставая улыбаться. «Зачем скрывать такое от собственного парня?» — подумал я на первых порах, но следующие слова Юнги действительно заставили меня насторожиться: — Возьму на заметку, — задумчиво промолвил он, стерев улыбку с лица. Что парень имел в виду? Я, честно признаться, так и не понял. Либо же просто не пытался понять. Мне это по большому счёту даже не было нужно.***
Хён любезно угостил меня чаем, сделав также и себе, как он сам сказал, за компанию. Юнги и еду предлагал, но я отказался, поскольку не был очень уж голоден, хотя отвергать предложение поесть в гостях и неприлично. Удивительно, но настаивать, как тогда с ветровкой в парке, он не стал, лишь нахмурился и неодобрительно покачал головой, ничего не сказав. Впрочем, уговорить меня взять пару печений парню всё же удалось. И я не пожалел, что не отказался от них, ведь они были с корицей. Не удивлюсь, если выяснится, что у хёна и шампунь с этим запахом есть. Мы пили чай, разговаривали о произошедших за неделю событиях, делились самыми разными историями, смеялись над забавными ситуациями, хорошо проводя время. Я давно не чувствовал себя так расслабленно, общаясь с кем-либо. С братом и мамой мне обычно приходится «надевать маску», выдавать себя совсем не за того человека, каким я на самом деле являюсь, даже врать, и всё это только затем, чтобы не тревожить их. Да, Хосоку я давно перестал раскрываться. Мы с ним в последнее время всё больше отдаляемся друг от друга, общаемся совершенно не так, как раньше. Он пытается поддерживать дружеские отношения между нами, я же, напротив, пытаюсь от них скрыться, но сделать это таким образом, чтобы не обидеть Хосока. Конечно, он замечает то, что я делаю, и наверняка поэтому часто грустит в последнее время, но молчит. Не хочет навязываться… Это видно так же прекрасно, как и моё эгоистичное желание не общаться с братом. О маме и говорить нечего… Мы с ней видимся крайне редко, не удивлюсь, если она на самом деле понятия не имеет, чем живёт её семья. Я вовсе не обвиняю маму, потому что прекрасно знаю, как она любит меня и Хосока, но… Достаточно трудно объяснить то, что чувствую я по отношению к ней. Быть может, это подростковые, временные заскоки, но я не ощущаю рядом с ней семейного тепла, хотя головой понимаю: она усердно трудится, чтобы это самое тепло сохранить, всеми возможными способами поддерживает его, совершенно себя не жалея. То же самое можно сказать и о брате. А что, в свою очередь, сделал я? Ничего. Я, если со стороны посмотреть, вообще в жизни семьи никак не участвую: ни в материальном обеспечении, ни морально не помогаю, напротив, только уничтожаю семейную атмосферу. Живу с родными, но в то же время существую где-то отдельно от них, будто в иной Вселенной. Я не раз ловил себя на мысли, что являюсь лишним. Без меня им обоим было бы намного легче, разве нет? Зачем маме с братом в семье нужен эгоист, который не способен ответить на их любовь взаимностью? И как такой человек, как ты, Чон Чонгук, смог влюбиться, да ещё и по-настоящему? Тебе ведь даже не известно, что это такое… А может, твои отношения с Юнги — всего лишь игра на самом деле, и ты вскоре оставишь эту затею? Именно такие мысли посещали меня, когда хён рассказывал очередную историю из жизни. Я не слушал его, с головой погрузившись в размышления и опустив глаза на кружку с чаем, за которую слабо держался обеими руками. Вскоре Юнги, вероятно, заметил моё состояние и на некоторое время замолчал. Ещё через минуту он снова взял меня за руку, осторожно спросив: — Эй, ты чего такой грустный? Что-то не так? Озвучивать свои мысли вслух я не решился, как и отвечать парню. Я лишь вздохнул в ответ и продолжил буквально впиваться взглядом в кружку с чаем, с поверхности которой в воздух поднимался почти невидимый пар. С трудом удалось мне найти в себе силы медленно отрицательно помотать головой, дабы уверить собеседника, что всё хорошо. А у самого от нахлынувших мыслей едва слёзы на глазах не выступили. — Послушай… А хочешь, я тебе что-нибудь на пианино сыграю? — неожиданно предложил хён, крепче стиснув мою ладонь. Я неуверенно посмотрел ему в глаза и, немного подумав, всё же кивнул в знак согласия. Молчание было вынужденной мерой: если бы я что-нибудь сказал, то уже не смог бы сдерживать слёз, а они сейчас совершенно не уместны. Улыбнувшись, Юнги повёл меня в гостиную, разрешив взять с собой недопитый чай. Я удобно устроился на пуфе, находящемся прямо напротив пианино, парень же занял стоящий рядом с инструментом стул и бережно открыл крышку со словами: «Припыльнулось немного…» Получается, он давно не играл, раз клавиши успели покрыться пылью. Интересно, когда же тогда была его последняя игра? Именно этот вопрос я решил озвучить: — А когда ты играл в последний раз? — тихо поинтересовался я чуть охрипшим от молчания голосом, после чего был вынужден прокашлялся, чтобы говорить нормально. — Кажется, на свой день рождения, — неуверенно ответил хён, судя по тону, пытаясь вспомнить, когда именно он прикасался к пианино до сегодняшнего дня. — Да, именно так, — добавил он спустя полминуты, чуть повысив голос и кивнув скорее себе, чем мне, в знак согласия. Всё это Юнги говорил, сидя лицом к инструменту, но последние слова произносил, развернувшись уже в мою сторону. — Девятого марта. — Вот как… — задумчиво протянул я, переведя взгляд на окно. Оно было слегка приоткрыто, занавески колыхались от лёгкого ветерка, из-за чего солнечного света в комнате становилось то больше, то меньше. До заката ещё далеко… Честно признаться, я не понял, чем меня так привлекло это окно, впускающее в гостиную свежий воздух, но всё моё внимание было сосредоточено на нём ровно до тех пор, пока парень не нажал первую клавишу и не заставил обернуться в его сторону. — Вспомнить бы ещё… — тихо говорил хён себе, скорее всего, имея в виду нужную мелодию. С этой секунды я больше не воспринимал ничего, кроме парня и его игры. Удерживая обеими руками ещё тёплую кружку с чаем, я с любопытством смотрел на Юнги, ожидая, когда же он начнёт. Через полминуты парень снова развернулся ко мне и оповестил: — Над этой мелодией я работал около трёх месяцев. Она была одной из самых сложных, но писалась, на удивление, быстро. Уже не помню, что меня на неё вдохновило… Впрочем, не суть. Хён отвернулся и, глубоко вздохнув, положил обе руки на клавиши. Казалось, я в ту секунду даже дышать перестал, боясь нарушить интригующую тишину. Наконец, пальцы начали перебирать ноты: одну за другой, одну за другой… Переходы от одного звука к другому были настолько плавными, что я почти не замечал, как они сменяли друг друга. Юнги старался смотреть на клавиши как можно реже — это поразило меня больше всего. Ладони буквально скользили по пианино, со стороны движения рук парня выглядели такими лёгкими, едва не воздушными… Он, казалось, совершенно не напрягался, играл так, будто делал это всю жизнь, словно эта мелодия — главная составляющая его существования, то, что он повторяет каждый день по несколько раз, замена молитве обычных людей… Мне трудно описать свои чувства, когда хён касался клавиш, и его пальцы рождали музыку — настоящую, такую, от которой сердце бьётся в бешеном ритме, и от восхищения даже руки дрожать начинают. Я удостоился такой чести… Эту мелодию не слышал в тот момент никто, кроме меня. Я единственный, чьих ушей коснулись эти прекрасные звуки и в чьё сердце плотно вошли. Юнги играл только для меня одного. Лишь когда он почти закончил, я осознал, что парень, сам того не понимая, сделал мне лучший подарок в жизни: позволил услышать нечто поистине чудесное. Мелодия глубоко тронула меня. О маме и брате я уже не думал: все мои мысли захватили звуки пианино, идеально сочетающиеся между собой и создающие единую композицию. Уже под конец, когда мелодия сначала затихла, а потом постепенно снова стала громче, мне было трудно сдерживать слёзы. Теперь плакать хотелось уже не от грусти, навеянной размышлениями о семье, а от восхитительного таланта хёна, играющего специально для меня. А заслужил ли я на самом деле такое сокровище? Достоин ли быть слушателем сего шедевра, притом ещё и единственным? Юнги сказал бы: «Да», почему-то я в этом не сомневаюсь. Он поддерживает меня даже тогда, когда я сам выступаю против себя, я это давно заметил. Пианино затихло. Парень закончил тем же, с чего начинал: опустил обе ладони на клавиши и снова глубоко вздохнул. Ах, сколько прекрасных чувств заставили меня ощутить эти музыкальные пальцы всего лишь за каких-то четыре с половиной минуты… Никогда ещё я не был так тронут музыкой, да ещё и живой. Кажется, пианино с этого дня станет моим любимым музыкальным инструментом. Я, к слову, узнал эту мелодию. Хён несколько раз пытался сыграть её на свой день рождения, но время было уже позднее, так что соседям сверху и снизу не понравился шум в ночное время. Теперь же Юнги удалось завершить начатое, хоть и не при всех друзьях, но всё же… Когда парень закрыл пианино и развернулся в мою сторону, его выражение лица показалось мне до боли знакомым. Взгляд добрый настолько, что даже непривычно, улыбка необыкновенно ласковая, если не сказать приторная, голова чуть наклонена набок… И тут меня осенило. Хосок. Точно так же смотрел он на меня в тот вечер три года назад, когда создал свой собственный «парад планет» в банке только затем, чтобы я не расстраивался… И Юнги сделал то же самое: он предложил сыграть что-нибудь на пианино, увидев мою грусть и, скорее всего, захотев поднять мне настроение. Они оба… Старались только для меня… Одного меня… Зачем они это делают? Я ведь, по правде говоря, сам по себе не настолько важен, чтобы тратить так стараться для меня, чуть ли не из кожи вон лезть, чтобы поднять мне настроение… Для чего им обоим было это нужно? — Что скажешь? — спросил хён, покинув стул, находящийся рядом с пианино, и подойдя ко мне. Я лишь перевёл на него искрящиеся от подступающих слёз глаза, абсолютно не зная, что сказать, ведь любое хвалебное слово — ничто по сравнению с сыгранной Юнги мелодией. Она затмит и «превосходно», и «восхитительно», и «чудесно», и любое другое выражение в том же духе… — Ты явно шокирован, — пришёл к выводу парень, бережно положив руку мне на плечо, тут же слегка дёрнувшееся от неожиданности. Я в тот момент совершенно дар речи потерял и целиком сосредоточился на том, чтобы сдержать слёзы, не расплакаться перед хёном. Я давно пришёл к выводу, что он моей слабости видеть ни в коем случае не должен. — Понравилось хоть? — последовал новый вопрос от Юнги, начавшего медленно поглаживать меня по плечу. С большим трудом я всё же смог коротко кивнуть, после чего парень, всё ещё стоя рядом, со вздохом приобнял меня за плечи. Ещё несколько секунд я пребывал в бездействии, но вскоре поставил кружку с остатками чая на пуф, осторожно зажав её коленями, дабы обеспечить ёмкости устойчивость и освободить обе свои руки, и крепко обнял хёна поперёк талии, лицом уткнувшись ему в бок и прижавшись так сильно, как только смог. Цель я преследовал ту же, что и на прогулке в парке, определившей наши с Юнги дальнейшие отношения: скрыть от него лицо и дать волю эмоциям, то бишь, заплакать. Главное, чтобы парень этого не видел… Он снова глубоко вздохнул и, ни слова не сказав, вторую руку положил мне на голову, зарывшись пальцами в волосы и начав медленно поглаживать их. Всё верно, хён. Не надо ничего говорить. И так ведь всё хорошо… Относительно, впрочем. — Ты сегодня правда какой-то грустный, — поникшим голосом констатировал факт Юнги, до сих пор даже не попытавшись отстраниться. Мне это как никогда на руку. — Случилось что-то? Если да, то я не понимаю, почему ты всё ещё молчишь. Я ничего не ответил парню, больно закусив губу, дабы не дать хотя бы одному всхлипу вырваться, и закрыл глаза. Он не должен видеть… Я этого не допущу. Не допущу, чтобы хён стал свидетелем моей слабости. Вдруг Юнги попробовал осторожно отстраниться от меня: я в ту же секунду, осознав опасность своего и без того шаткого положения, ещё сильнее прижался к парню, крепче обняв его и, прерывисто вздохнув, прошептал то же самое, что и на прогулке в парке около двух недель назад: — Не отпускай… Слова, которые Юнги ни за что не пропустит мимо ушей и не станет после них пытаться отстраняться. Однажды всё именно так и произошло. Хён в ответ на мою просьбу лишь тихонько усмехнулся, после чего, возобновив ненадолго прервавшиеся поглаживания по голове, сочувственно промолвил: — Странный ты сегодня, если честно… Но, раз уж сам попросил, то, так и быть, не отпущу. Только не переживай из-за этого, пожалуйста. Я не хочу видеть тебя расстроенным. Немного погодя, Юнги шёпотом добавил: — Никогда. А мне от его слов только больше плакать захотелось, хотя всё должно было произойти с точностью до наоборот. Впрочем, я немного преувеличил. Это «никогда» на некоторое время всё-таки заставило меня улыбнуться. Я почувствовал себя в безопасности и, кажется, впервые по-настоящему доверился парню. Этого мне не удалось ощутить даже тем самым майским вечером. С каждым разом объятия хёна заставляют меня почувствовать что-то новое, до сих пор незнакомое. И с каждым разом я хочу оставаться в руках Юнги всё дольше… Нет. Я поверил не самому парню, а его прикосновениям. Они совершенно не умеют врать. Верно… Всё так и есть. Что бы хён ни говорил, каким бы холодным ни пытался казаться, а его нежные объятия всё равно расскажут свою правду. И молчание окажется правдивее любых слов. Я убеждаюсь в этом уже во второй раз за всё время общения с Юнги. Но наивность и настоящее доверие — разные вещи. Перепутаешь их — больше не сможешь спасти себя. Эта мысль исчезла столь же внезапно, как и появилась. Я не уделил ей должного внимания, продолжив улыбаться и прятать мокрое от слёз лицо от парня. Он же, в свою очередь, молчал и всё это время не переставал гладить меня по волосам и прижимать к себе. Так мы с Юнги-хёном и встретили наш первый закат.