Благие намерения

      Стикс смотрела вниз, куда не проникали лучи солнца: смотрела на свой дворец в последний раз. Скользила взглядом по витым серебряным колоннам, изучала мозаику на стёклах, и прощалась с тьмой, что окружает её островок вне-миров. Её абсолютно чёрные глаза без белков пожирали яркий свет, дробили его на осколки, выкидывали каплями.       — Стикс? — она не могла назвать её мамой: в горле что-то сжималось от этого слова. Слишком давно не виделись. А теперь она стоит перед ней, полная решимости попрощаться навсегда и улыбается, как тогда, в детстве: уголками рта, нежно.       — Почти все мои дети ушли в небытие, — женщина сжала шелковую ткань платья. — И Кратос, — она на миг замолчала, — на грани.       — А ты?       — И я, — Стикс разжала ладонь и сорвала с головы диадему так, что пара локонов выбилась из прически и упала на белоснежные, словно припудренные, плечи, — больше так не могу. Пришла попрощаться.       — Тогда прощай.       Стикс посмотрела ей в глаза. Она никогда не боялась этого делать, хоть и видела все свои ошибки и неудачи, как только встречалась с дочерью взглядом. Это был их удел, их проклятие: сила не подчинялась, она плескалась в них, неукротимая, мощная и, забавляясь, смотрела на мир через их глаза. И с каждым, кто встречался с ней взглядом, она тоже по-своему игралась.       — Когда я только пришла на Олимп, — Стикс подошла чуть поближе. — Я помню взгляды богов, когда они увидели меня: удивление, восхищение, даже зависть, хотя они не хотели это признавать. Ещё бы, для них я была красивой диковинкой с пухлыми губами и белоснежной кожей. Не богиня, не титан, что-то новое и непонятное. Когда я впервые пришла из дворца перед-тьмой, меня встретил шёпот. А потом боги посмотрели мне в глаза и смолкли от ужаса. Тогда я поняла, что не смогу быть ни рядом с ними, ни среди людей… Знаешь, я очень надеялась, что мои дети не будут такими, как я, и мне очень жаль, что так вышло. Особенно с тобой.       — Не твоя вина, — она посмотрела на своё бордовое платье, выглядящее на фоне платья Стикс безвкусно и даже вычурно, и перевела взгляд на реку под ними. Ей не обидно, что больше всего на свете, даже перед смертью, мать жалеет о её даре. Не о силе Зела лишь одним присутствием вызвать зависть кому угодно, не о способности Кратоса забирать силы богов, пока они смотрят ему в глаза, она жалеет о том, что, смотря ей в глаза, люди будут вспоминать все их провалы и поражения. — Реки и мосты, ты всегда их любила, поэтому сейчас пришла?       — Прости меня, я… Я совершила много ошибок, уже ничего не могу исправить. Я знаю, пока ты меня не понимаешь. Злишься. Потом, потом, надеюсь, поймёшь. Я устала, Ника. Устала гнаться, а мир всё меняется, и я устала от вечной жажды меняться вместе с ним.       — А кто не устал? — Ника облокотилась о перила моста и посмотрела на своё отражение. Провела по прохладному шершавому дереву пальцем. Постучала костяшками пальцев по нему.       — Ты.       Стикс тихо подошла к ней и коснулась волос. Она дёрнула плечом, не зная, что хочет больше: отстраниться или повернуться к матери и обнять её впервые за триста лет. Три века одиночества и ненависти.       — Я буду рядом.       — Нет, не будешь, — она точно знала это, но боялась признаться. Ника задрожала, но продолжила. — Когда я перестала жить по указке, то ты ушла, забрала всех моих братьев и сестёр. С чего бы тебе сейчас быть со мной?       Ника развернулась, чтобы взглянуть матери в глаза, но никого не увидела.       Это было привилегией: не рассыпаться пеплом, как другие отчаявшиеся боги, а сливаться с реками, безвозвратно становиться их частью и никогда больше не видеть мир. Так ушёл её дед — Океан. Поцеловав на прощание, он с улыбкой прыгнул в воду и исчез, «умер», как сказали бы люди. Но это не смерть, это гораздо более глобальная вещь — полное уничтожение. Ни тела, ни разума, ни силы — всё растворяется в воде.

***

      Она едва открыла один глаз — яркий свет бил в лицо. Ника, так её зовут? Что-то похлопало её по щекам. Мост, она стояла там. Но сейчас она лежит не на досках, да и не пахнет водой.       — Стикс? — пробормотала она. В ответ её ещё раз похлопали по щекам и поднесли к носу нечто противно пахнущее.       — Фу, — Герда дёрнулась, но мысли прояснились. Она… упала в обморок? Увидела сон? И сейчас где-то лежит. Она глубоко вздохнула и приоткрыла оба глаза. Перед ней замаячило овальное пятно.       — Очнулась, — возвестило оно голосом Вячеслава Ивановича. — Ты лежи, лежи, не вставай, — он погладил её по плечу и пропал. Герда закрыла глаза. «Лежу на стульях, — поняла она. — Какие они большие, — она сосредоточилась на дыхании и снова открыла глаза. — Белый потолок, прям как в книгах каких-то. Открывает глаза, а перед ней потолок; искра, взрыв, и она понимает, что в больнице. Я тоже в больнице. Не на мосту». Но потолок расплывался, исчезал и его место занимало небо с пушистыми белыми облаками и тёплым солнцем. Всё это сливалось как в калейдоскопе и причудливо то опускалось почти к самому её лицу, обдавая теплом, то взмывало вверх.       Герда покачала головой и села, чтобы отвлечься. Расплела растрепавшуюся косичку и туго заплела её, контролируя каждое движение рук. Проверила очки. Те аккуратно лежали на полу, возле неё. Герда судорожно надела их и выпалила:       — Нет, её я не знаю, — ей нужно было отвлечься от сна, чтобы он не всплывал в памяти, как тот. Сейчас она подумает совершенно о другом, поговорит с докторами, и всё забудется, нужно лишь немного времени. Разговор — самое лучше лекарство в этой ситуации.       — Да… Да, это стоило предполагать, — доктор Левинов покрутил рукой. — Глупая теория. Но пока вы входите в одну категорию! Её анализы и твои очень похожи, вот только это из-за болезни, но с другой стороны…       — Слав, зачем это говоришь? — сидевший на самом крайнем стуле, почти у изголовья девушки, Сухов вздохнул. — Скажи спасибо и отпусти, она в обморок упала! А лучше, дай я её обследую и отпущу.       — Не смей приказывать, — со злостью процедила Герда.       Вячеслав Иванович взмахнул руками так сильно, что Герду обдало порывом ветра.       — Остаётся только ждать! Герда, ты давно сдавала анализы?       — Три дня назад, — она посмотрела на вену, с которой не сходил синяк и удивилась реакции на слова Сухова. Ну сказал, что ей пора, и что с того? Если подумать, то он действительно прав: она пришла, чтобы посмотреть на девушку, подтвердила, что они никогда не встречались… в реальности, и всё, можно идти домой. И вполне нормально, что он хочет посмотреть, что с ней всё в порядке. А вот Вячеслав Иванович как раз и не нормально себя ведёт. Хотя, если вспомнить, что в первые дни она падала в обморок чуть ли не каждый день, а потом просила не обращать на это пристального внимания, то его можно понять. Герда разозлилась на себя: ничего нормально сделать не может, то не хочет, чтобы на её обмороках концентрировались, то обижается, когда этого не происходит.       Герда ещё раз бросила взгляд на девушку. Искоса посмотрела её на тонкие запястья, болезненно-худые плечи и ничего не почувствовала. Ни странного желания прикоснуться к ней, ни убежать, ничего. «Наверное, перенервничала», — Герда с сомнением прикусила нижнюю губу.       — Пойдём, наш дорогой доктор Сухов, в твой кабинет. Выпиши направления на анализы, вдруг найдут что-нибудь, — Вячеслав Иванович ехидно прищурился. Герда не смогла не улыбнуться, поняв, что тот подкалывает Сухова.       — Может и найдут, — серьёзно кивнул Владимир Олегович и, слегка подёргав за усы, кивнул чему-то. — Я возьму анализы сам, посмотрю пока в целом, а через недельку пусть приходит сюда, в лаборатории сделают общие анализы. Может, даже и МРТ.       — Уже. Ничего нет, — Левинов вздохнул и развёл руками. — Всё что можно, я сделал. И ничего.       — Как раз по моей части, — Сухов улыбнулся.       — Давайте я сдам анализы и уйду, — Герда встала и потрясла руками и ногами, проверяя не затекли ли они. Удивилась, потому что не почувствовала слабости. Где-то в животе защекотало от немыслимой энергии, захотелось разбежаться, прыгнуть, сделать сальто, пробежать три круга без остановки, но Герда лишь улыбнулась, самая не понимая чему, и, чуть приподняв бровь, сложила руки на груди. Удивилась, что начала так делать, но отбросила мысль, потому что стоять так было удобно и даже… надёжно? Её не смущали удивлённо приподнятые брови Сухова и чуть прищуренные глаза доктора Левина. «Не мои проблемы, что они там думают», — Герда кивнула мыслям.       — Или я нужна?       — Нет-нет, — Сухов улыбнулся и тоже встал. — Пойдём в лабораторию, бодрая наша. Я не торопился, думал, может у тебя голова кружится, а ты, похоже, лететь готова.       — А я тогда… — Вячеслав Иванович задумался. Провёл по подбородку, посмотрела сначала на Герду, потом на Сухова и нахмурился. — Я…       — Дела? — понимающе усмехнулся Сухов.       — Да, — Вячеслав Иванович потёр левый висок. — Дела. Но…       — Да идти ты, — Сухов несильно стукнул его по плечу. — Не маленькие, справимся.       — Всё в порядке, если что, я вам позвоню, — Герда улыбнулась, хотя ей стало не по себе от неуверенного тона доктора. При ней он ни разу ничего не забывал.       — Обязательно позвони через три часа и завтра, не начнётся ли всё это заново. Надо следить ещё тщательнее, я посмотрю, что с твоими анализами три дня назад и сейчас, — Левинов нахмурился. — Да.       — Да иди ты, — Сухов подтолкнул его в двери. — Сделал дело, гуляй смело — позвонишь, и всё обсудим.       Герда присмотрелась к Вячеславу Ивановичу, его задумчивому лицу и только хотела спросить, не случилось ли чего, как Сухов обратился к ней:       — Давно ела?       Герда отвлеклась на пару секунд, а когда снова посмотрела на дверь, доктора Левинова около неё уже не было.       — Знать бы ещё, сколько времени, — Герда достала телефон. — Ого, часа четыре назад. Мне надо идти домой, пить таблетки.       — Надолго не задержу. Нам на второй этаж, 37 кабинет. Пойдём, — не дожидаясь её реакции, он вышел. Герда ещё раз посмотрела на девушку. Теперь она казалась ей совсем незнакомой.       «Показалось», — Герда потёрла виски.