Чудо...

Рюноскэ никогда не чувствовал себя так замечательно. Так спокойно, нет, не столько спокойно, сколько умиротворенно. Он был полностью доволен собой, своей жизнью, которая спокойно текла неглубокой лесной рекой, в которой плавала знакомая милая русалочка. Славная маленькая сирена, которая ничего плохого сделать не могла, но приносила столько радости, что о большем и мечтать не хотелось. Раньше Рюноскэ очень сильно беспокоила статичность его жизни. Он всеми силами, возможными способами пытался придать ей динамичность. Бунтовал и кичился, дал себе право делать всё, что ему только вздумается, лишь бы не стоять на месте, лишь бы хоть как-то пытаться двигаться вперёд. Но теперь он был полностью, от начала до конца доволен совершенно всем. И он даже полюбил эту статичность. Может быть, привык ней. А, может быть, действительно влюбился в этот спокойный поток его жизни. Не быстрый, а медленный, когда можно вполне вдумчиво выбирать каждый свой шаг, обдумывать хоть часами, днями напролёт свои решения. Пожалуй, после того, как Ацуши появился в его жизни, он полюбил слишком многое в своём жалком существовании на родительской шее. Он полюбил тот покой, который всегда царил в их небольшом провинциальном, но несомненно живом городке. Полюбил неизменчивость его жителей, которые действительно практически не менялись и их число тоже. Полюбил то живое спокойствие, царящее на его улицах. Он теперь просто обожает сидеть на окраине леса под огромным раскидистым дубом и смотреть на простирающиеся на многие мили вокруг неизмеримые морские пространства. А под боком всё время есть волшебный и солнечный Ацуши. Такой уютный и тёплый, дарящий эти тепло и уют только ему одному. Вот прямо как сейчас. Они лежат у корней могучего раскидистого дуба и смотрят вдаль. Ацуши пригрелся на груди, выводя замысловатые и только ему одному понятные узоры на ней. Ему было очень, просто невероятно удобно лежать в объятиях Рюноскэ, наслаждаясь лёгкими поглаживаниями. Невесомая ладонь рыбака ненавязчиво гладила спину, начиная плечами и заканчивая боками с поясницей. Они лишь изредка переговаривались, но царила такая тёплая сонная атмосфера, что глаза нимфы потихоньку начали слипаться. Вскоре он и вовсе засопел, устроив голову и руку на чужой мягкой груди, которая равномерно поднималась и опускалась. Акутагава чувствовал себя как никогда в безопасности и уюте. Особенно, слушая это тихое милое сопение под боком, он понимал, что лучшего и желать нельзя. Что вообще может быть лучше спокойного отдыха с пусть и не совсем человеком, но с существом, к которому ты испытываешь определённую симпатию? Оно не пилит тебе мозг, практически никогда ни в чём не упрекает и поддерживает во всём. И какая, к Чёрту, разница, что Накаджима лишь наполовину является человеком, если он просто непередаваемо чудесный? Если бы они не встретились, то Рюноскэ определённо бы сейчас ругался не на жизнь, а на смерть с Хигучи, доказывая ей, что она никогда не будет ни его женой, ни невестой, ни, Боже упаси, матерью его детей. Так что эта сонная и тёплая атмосфера была ему очень даже по душе. Он сразу же вспоминал счастливые и солнечные деньки своего детства, когда у него был небольшой домик на дереве, и он мог сидеть в нём с утра до вечера, занимаясь своими по-детски важными делами. Там было так же тепло, удобно и часто хотелось подремать, его морило от этой теплоты, удобства и от самого по себе солнечного света. Ацуши вернул его в этот неаккуратный и, пожалуй, даже криво построенный маленький домик на дереве что представлялся большим и чудесным уютным домом, в котором можно было сидеть дни напролёт, наслаждаясь солнцем и своими детскими важными играми в солдатиков, пробами по-детски кривого пера и не очень удачного чтения. Это было просто неописуемо. Акутагава ощущал себя не уже повзрослевшим юношей, а маленьким мальчиком с поистине прекрасным воображаемым другом. Да, Ацуши на самом деле настоящий, состоит из плоти и крови, но… Иногда кажется, что это не может быть правдой. Но являлось, тем не менее, именно ей. И Рюноскэ тоже тянет в эту уютную дрёму. Его вновь разморило, прямо как одиннадцать или десять лет назад. Глаза сами по себе слипались, а Акутагава был и вовсе не против закрыть их и забыться крепким сном.

***

Солнце стремительно уходило своим огромным диском за горизонт. Лучи, как будто в последний раз, игриво догоняли друг друга, отображаясь бликами на зеркале воды, быстро перебегали с одного места на другое. Море было слишком спокойно и не препятствовало безобразию этих лучиков. Таким же спокойным был и Рюноскэ, когда проснулся. Он проснулся из-за необъяснимой тяжести на груди, из-за которой было немного сложно дышать. А когда глаза открылись, то он лишь нежно улыбнулся, поглаживая белоснежную голову. Во время их крепкого сна Накаджима успел каким-то образом забраться на него. И теперь русал спал на брюнете, полностью положив голову на его грудь. Акутагава был не против. Да, было тяжеловато, но весьма терпимо. Ацуши ведь на самом-то деле весит немного. Лишний вес добавляют огромный хвост и плавники. Мальчишка выглядит таким чудесно умиротворённым и безумно милым. Равномерно дышит на собственную руку, которую тоже положил на грудь Рюноскэ. Выглядит таким эфемерно прекрасным, что закрадывается мысль, что на самом деле это всё сон. Хотя, жизнь и есть сон. Рюноскэ аккуратно поднимает кукольное личико нимфы за подбородок, соприкасается своими губами с чужими. На вкус эти губы непередаваемо сладкие как какой-нибудь фрукт, привезённый из более южных земель. Высасывает сок из нижней, приоткрывая чужой ротик. Поначалу Ацуши спросонья ничего не понимает, но потом с ленивой сонливостью отвечает на поцелуй. Оглаживает бледное лицо брюнета, спускается на шею. После пальцы вплетаются в шелковистые волосы рыбака. А тот всё продолжает целовать, но уже более глубоко. Изучает маленький ротик сирены, очерчивая контур идеальных зубов, щекочет нёбо и щёки. Он с явным наслаждением легонько посасывал и покусывал чужой юркий язычок, сразу же зализывая все места покусываний. Руки жили будто бы своей особой жизнью, в которой хотели трогать миниатюрное тело блондина до самой смерти. Ладонь задирала белую рубашку, под которой не было ничего, кроме идеального тела, гладила ровную спину до самого копчика, что вскоре начал приподниматься. Потом спустилась на аппетитные бёдра, широко огладила внешнюю сторону, плавно завернула на внутреннюю. Раздался первый неуверенный стон. Он прозвучал как прекрасный звук, который вырвался из какого-то музыкального инструмента. Рюноскэ плавно вернулся с бёдер на шею, чтобы удержать Ацуши до самого кислородного голодания. Притянул за затылок, чтобы заставить задыхаться от этой внезапно возникшей страсти. На самом деле, они слишком долго мучили друг друга, вертелись как могли, лишь бы не замечать это странное чувство влечения, когда смотришь на человека и понимаешь, что тебе безмерно хочется его поцеловать. И хочешь, чтобы дело на одном поцелуе не встало. Хотя, у кого, у кого, а вот у них дело уж точно встало. Хорошо так встало, больно тёрлось о неприятную ткань белья и штанов, просилось на свет Божий. — Мужеложство грех, — зачарованно выдыхает Ацуши в чужие губы, искренне и от всего своего чистого сердца надеясь, что Рюноскэ наплевать на церковь и Божье слово. — Мне плевать, что об этом думает Бог… Он нам не указ, — тоже выдыхает брюнет, опаляя горячим дыханием сладкие губы, а рука проскакивает под рубашку, очерчивая юное непорочное тело под ней. И Ацуши позволил себе пошлую улыбку на своём чудесном личике, сразу же пряча её в чужой шее. Целует и совсем слегка покусывает её, потом зализывая. А Акутагава больше не выдерживает и снимает никому сейчас совсем не нужную рубашку, обнажая великолепное тело. Кожа у Накаджимы мягкая и нежная. И рыбак ловит себя на мысли, что не может оторваться от этого парня. Но они и не собираются останавливаться. Чёрта с два. Рюноскэ вновь и вновь проводит рукой от поясницы к шее, просчитывает каждый вырисовывающийся позвонок. И ровная спина прогибается под этой незамысловатой лаской, по ней пробегаются тысячи мурашек. Наконец, он садится, а вместе с ним на коленях поудобнее устраивается Ацуши, несдержанно целуя брюнета в губы. Едва не кусается, он будто бы изголодавшийся зверь. Становится слишком жарко, пусть уже и вечер, а солнце уже давненько начало заходить за горизонт. Но воздух вокруг будто начал раскаляться, даже и не думая остывать. Ацуши жарко, и это сразу понятно, потому что на его теле проступают бусинки пота. А с виска стекла одна солоноватая капля. Рюноскэ зацеловывает островатые плечи, не стесняясь кусает их, буквально вгрызается в нежную молочную кожу, и слышится удовлетворённый вскрик. Но брюнет не останавливается на плечах, поднимается на шею. Не оставляет без внимания ни один миллиметр на изящной мальчишеской шейке. Багряные цветы расцветают на тонкой коже, а юноша идёт дальше, на этот раз он ведёт дорожку вниз. Не обделяет грудь и твёрдые бусинки сосков. Нешироко лижет ореолу, совсем слегка покусывая. А Ацуши вцепляется в чужое плечо, сладко постанывая: «Ещё!..» Ещё так ещё, Акутагаве абсолютно не жалко, да и времени на самом деле у них предостаточно до самого захода солнца. И ещё пара часов после него. Нимфа не сдерживает своего негодования и недовольно мычит, немного отдаляясь от рыбака. Как это так? Он уже полностью обнажён, пусть на нём и была одна ночная рубашка, а Рюноскэ до сих пор полностью одет. Это определённо нужно исправить. Первая машет ручкой жилетка, следом прощается рубашка, а к штанам неуверенно тянется изящное миниатюрное запястье. Тонкие длинные пальцы развязывают пояс, и Ацуши, краснея, стягивает с брюнета нижнюю часть его гардероба вместе с обувью. Теперь они почти равны. Почти, потому что у Акутагавы в отличие от русала есть бельё. Рюноскэ тоже краснеет, но сирена возвращается на его бёдра, втягивая в очередной поцелуй. Но не очень-то брюнет и против, что с него сняли одежду. Почти всю. Нимфа просто прекрасно чувствует чужое возбуждение собственными ягодицами. И поэтому, чтобы раззадорить ещё больше, Ацуши нетерпеливо ёрзает на возбуждённой плоти человека. И брюнет открыто стонет в чужие губы, потому что это действительно приятно. По телу будто проходит электрический разряд. И Рюноскэ в отместку до крови прокусывает плечико, чтобы оно саднило от солёного пота, но чтобы не было уж совсем неприятно и больно. Они подстёгивали друг друга непонятно зачем, но были уже давным-давно готовы к большему. Акутагава оглаживает в прямом смысле слова необъятную ягодицу, совсем слегка шлёпая по ней. Разводит половинки и сводит их вместе, мнёт как своей душе удобно под тихие постанывания на ухо. Рядом появляется небольшой пузырёк с оливковым маслом, и брюнет ярко краснеет, ведь он отлично знает, зачем им это масло нужно. Ацуши поднимает свои мутные аметриновые глазки и смотрит в серые, думая задавать или не задавать вопрос. Всё же задал: — Это д-должен сделать я? Или всё ж-же ты? — неуверенно и тихо, даже невинно спрашивает мальчишка, заглядывая своими похотливыми глазами в чужие. — Нет, я сам, — уверенно хрипит Акутагава, открывая сосуд и выливая немного себе на ладонь. Накаджима расслабляется, отвлекает сам себя поцелуями и покусываниями чужого тела, на котором он сидит. Его ягодицы разводят, и в сжатое колечко мышц входит палец, и Ацуши честно старается не думать о неприятных ощущениях. Всё самое приятное ещё впереди, и они на полпути не собираются делать абсолютно никаких остановок. Рюноскэ тоже отвлекает свою русалочку поцелуями во все части тела, до которых только может дотянуться. Второй ладонью он неуверенно ведёт по чужой возбуждённой плоти, собирая всю выступившую смазку, размазывает предэякулят по всей длине. И нимфа сладко стонет, вцепившись руками в чужие. У них обоих после этого будут синяки, причём, возможно, в самых неожиданных местах, и быстро они явно не пройдут. Ну и плевать. — Ты так сильно хочешь меня, что уже весь истёк, Ацуши? — грязно и пошло спрашивает Рюноскэ, добавляя второй палец, разводит их на манер ножниц и проталкивает дальше. Стенки неподатливые, но мягкие и всё равно поддаются такому давлению. — Д-да, — громко и звонко простанывает блондин прямо на чужое ухо. Кто их может услышать в лесу, когда солнце уже садится? Разве что это будет какой-то особо любопытный и бесстрашный зверёк, но уж точно не человек. Плоть нимфы обхватывают совсем немного огрубевшие пальцы, резко двигаясь вверх и вниз. Смазка снова выступает и стекает, но её снова размазывают и повторяют все манипуляции. И Накаджима не особо хочется сдерживать себя, он стонет громко и открыто, вцепившись своими пальцами в плечи рыбака. Видны красные полумесяцы от ногтей, кое-где проступили капельки крови, но это лишь подстёгивает брюнета. Он добавляет третий палец, и дальше процесс идёт как-то впопыхах, будто Ацуши может сейчас куда-то исчезнуть и не вернуться. Хотя, на самом деле, Акутагава просто устал ждать, ведь собственное возбуждение уже давно стоит колом, упираясь в чужой зад. И он вынимает масляные пальцы тогда, когда Ацуши уже сам насаживается на них, убирает ладонь от чужой плоти. И сирена стонет недовольно, разочарованно выдыхает в ухо. И русал сам нетерпеливо снимает мокрое бельё с человека, отбрасывает куда подальше. Обхватывает своими изящными пальцами колом стоящую плоть Рюноскэ, рвано ведёт ладонью вверх и вниз. Впивается в тонкие губы поцелуем, стараясь пристроиться на бёдрах юноши поудобнее. А тот скрещивает ноги по-турецки, стараясь хоть как-то помочь нимфе. И Ацуши с пеленой в мыслях понимает, что самый оптимальный вариант — обхватить рыбака ногами. И это действительно было удобнее всего. И Накаджима удерживается за чужие плечи, искренне надеясь, что Акутагава выдержит эту позу. А тот направляет себя в чужое тело, и русал резко и неожиданно опускается вниз до самого предела, болезненно вскрикивая. На глазах выступили слёзы, одна уже скатилась и упала жемчугом, покатившимся по траве. — Чш-ш, — Рюноскэ успокаивающе гладит по спине, плечам, бокам, целует щёки, скулы, челюсть, а уже потом в губы. Нежно и ласково, без языка. — Аккуратней, — предупреждает он, когда чувствует, что Ацуши начинает подниматься. Нимфам долго привыкать ни к чему не надо. Мальчишка начинает двигаться сначала медленно и действительно аккуратно, плавно спускаясь и поднимаясь. И Акутагава сдерживает себя изо всех сил, лишь бы резко не двинуть бёдрами, потому что это невыносимая пытка. Русал так сильно сжал его изнутри, что всякое движение отдаётся кругами перед глазами и едва ли не искрами. А вот у Ацуши перед глазами кажется взорвалась сверхновая с оглушающим звуком. Сирена внезапно застонала так громко, что Акутагава подумал, что он сейчас оглохнет от этого ультразвука, коим его одарил блондин. Кажется Накаджима и сам смог найти свою самую чувствительную точку. И он в буквальном смысле слова обезумел. Вцепился до жуткой боли в плечи, ускорил темп настолько сильно, что юноша отбросил всякие попытки хоть что-либо понять. Его сжали ещё сильнее, ускорились до невыносимого темпа. Акутагава и сам не остался в стороне, сжал широкие бёдра нимфы до красных следов, от синяков не отделается ни один из них. Сжал и ягодицы, никак не мешая самому процессу. А Ацуши уже осип, из его горла вместо звонких и пошлых стонов и криков начали выходить хрипы и рокотание. Но из головы Рюноскэ никак не могли вырваться те стоны непередаваемого удовольствия, они, казалось, отпечатались в самой черепной коробке и не хотели выходить из неё. Но у Накаджимы такой чудесный голосок, такой мелодичный и чарующий, что Акутагава хотел слушать его вечно. Но этому сбыться не суждено, потому что они оба слишком сильно хотят получить долгожданную разрядку. И Рюноскэ обхватывает ладонью плоть русала, быстро и без чётко выраженного темпа начинает водить вверх и вниз. Причём как можно быстрее, у него самого тоже слетел контроль над своими действиями. И вскоре Ацуши с громким криком обильно изливается в чужую ладонь. Следом кончает Акутагава, потому что стенки сжали его чересчур сильно, это было просто невыносимо вытерпеть. Солнце полностью уходит за горизонт, оставляя двоих парней в сумерках. Они оба дышат глубоко и пытаются восстановить дыхание, потому что лёгкие горят у обоих просто невыносимо. Ацуши больше не в силах обнимать рыбака ногами, ставит колени по обе стороны от бёдер юноши. Рюноскэ бы вообще с радостью поднял с себя русалку, но сейчас это для него просто неподъёмная ноша, это выше всех его сил. Накаджима сам привстаёт с достоинства любовника, но он не собирается далеко уходить. Брюнет теперь может спокойно выпрямить гудящие ноги, что он и делает. Нимфа укладывается между них, положив голову на чужой торс и обнимая руками тело человека прямо как подушку. Они невероятно устали, но это точно того стоило. Даже после захода солнца тепло, но хотя бы не так жарко, как было до этого. Ацуши нежно и ласково смотрит прямо в прикрытые глаза Рюноскэ, которые светятся необъяснимой влюблённостью и мягкостью. Им всё понятно и без слов, что сейчас лишь испортят весь момент. Да, пожалуй, они влюбились друг в друга слишком бездумно и опрометчиво. Да, они занялись любовью слишком внезапно, чтобы хоть что-то понять. Но, пожалуй, они абсолютно не жалеют о содеянном. Ацуши приподнимается, еле удерживаясь на дрожащей руке. В другой появляется с фиолетовыми искрами влажное полотенце, которым русал аккуратно вытирает весь солёный пот и липкое семя с партнёра. Акутагава лишь немного краснеет, но не препятствует сирене. Та стирает сперму и со своей груди. Полотенце исчезает так же как и появилось, а мальчишка укладывается обратно. — Кинешь меня в море, м? — со странной игривой интонацией спрашивает русал, нарушая всю тишину. Но, пожалуй, эта тишина им больше не нужна. — Нет, — односложно и немного устало отвечает брюнет. Ненавязчиво гладит ровную спину, положив одну руку, на чужую поясницу. Ацуши подтягивается выше, укладываясь на груди рыбака. — Знаешь, Рюноскэ… Если бы у меня была хорошая растяжка, то шутка про русалку и шпагат перестала бы быть такой до глупого смешной, — бессмысленно замечает блондин. А Рюноскэ искренне смешно, и он посмеивается, понимая, что с Ацуши ему уж точно никогда не будет скучно. — Дай угадаю… Ты не чувствуешь ног? — ещё сильнее смеётся юноша. Накаджима смеётся вместе с ним, понимая всю абсурдность шутки, над которой посмеиваться даже стыдно, ведь смеяться не над чем. — Посмотрите на него, какой же ты остроумный, Рюноскэ, — с сарказмом произносит блондин, поднимая с травы жемчужину. Акутагава тоже смотрит на жемчуг. Слёзы русалок превращаются в сверкающие жемчужины. Так ему говорил дедушка. Сейчас он в этом ещё и убедился. Жемчуг не такой уж и крупный, но всё же это именно он. Красивый и отливающий перламутром. Мальчишка рассматривает его со всех сторон внимательно и тщательно. Вокруг можно собрать целую пригоршню и неплохо подзаработать. — Я могу дать тебе мешочек, и ты соберёшь весь жемчуг, — произносит Ацуши, с интересом посматривая на юношу. — Было бы неплохо, — отвечает брюнет, убирая ласковым жестом длинную прядку серебряных волос за ухо. Нимфа нежно краснеет, кивая. Недавно он оседлал его, и на лице не было ни капли краски, а сейчас он краснеет из-за простого проявления нежности. Это вообще поддаётся хоть какому-то объяснению? — Ацу, русалки ведь не имеют ног. У них есть только хвост. Так откуда же у тебя эти прекрасные ножки? — интересуется Акутагава, кивая на ноги нимфы, которые тот согнул в коленях и болтал в воздухе. — Как бы тебе объяснить, — задумывается Накаджима. На лице отображается его умственная деятельность. — Ты прав, у русалок ног нет. Но не только у вас есть ведьмы, колдуны и волшебники. Есть особый эликсир, но он слишком дорого стоит, чтобы согласиться на его приобретение. Оно может стоить тебе самой жизни. И ты будешь с ногами, хвостом, но станешь бессмертным. Мало кому из нас это надо, разве что твой возлюбленный внезапно окажется вампиром, — посмеивается сирена. — Но я — другой вопрос. Я таким родился. Моя мать русалка, но мой отец человек. Я не знаю, как именно это произошло, но это так. Именно поэтому, когда мои хвост и плавники высыхают, то конечности трансформируются в человеческие, — доступно объяснил Ацуши, вставая с брюнета. В его тонких пальцах появился обещанный бархатный мешочек. Он начал методично собирать жемчуг, что на самом деле был его слезами. Это не могло не удивить человека, но ведь некоторые волшебники тоже умеют превращать одно в другое. А тут сыграла мифическая природа сирены. Тут всё объяснить даже гораздо проще, нежели объяснить каким же образом серебряный кубок превратили в золотую диадему. Рюноскэ понял, что уже пора собираться, поэтому начал искать глазами своё бельё. То даже слишком быстро нашлось неподалёку вместе со штанами и обувью. А вот жилетку с рубашкой Акутагава искал вот уже пятнадцать минут и всё никак не мог найти. — Ацуши, — одежда всё же нашлась. — У нас завтра начнётся такой праздник… Он называется Семейная фиеста. Мальчишка протягивает мешочек, непонимающе глядя на брюнета. Он искренне не понимает к чему сейчас ведёт этот человек и ждал вполне доступных объяснений. — Отец наверняка уже расширил дом, благодаря волшебнику-архитектору. В общем, в каждом доме собираются все друзья семьи, какие только согласятся прийти. В нашем доме обычно собираются друзья, которых позвала Гин — Осаму и Хигучи, родители зовут своих, а я… Я обычно оставался в стороне от всей этой шумихи и суеты. Я никогда никого не звал, но… Не хочешь ли ты провести этот праздник со мной, Ацуши? — всё же спрашивает Рюноскэ, набравшись достаточно храбрости. Но всё же он вцепился в мешочек, надеясь, что жемчуг не расколется. Ацуши мягко и ласково улыбается ему, обняв себя одной рукой. — Конечно, Рюноскэ. Я всегда рад составить тебе компанию, что бы это ни было, — искренне говорит русал. В его руках появляется аккуратно сложенная одежда. Акутагаву не заставляют долго ждать. Ацуши одевается быстро, но аккуратно, ничего не помяв и не разорвав. Пожалуй, человеческая одежда ему очень даже идёт. — Пойдём? Рюноскэ отмирает, когда в его ладонь проскальзывает чужая и куда-то тянет. В воздухе висит световой шарик, освещающий дорогу. — Да. Он бережно сжимает миниатюрную ладошку сирены и ведёт к себе домой. И ему всё равно, что скажут все его знакомые и близкие. Эту Фиесту он проведёт с Ацуши. И никто его не убедит в обратном.