Чудо...

Все в комнате были абсолютно удивлены, изумлены и озадачены. Смотрели на огромный рыбий хвост как на Восьмое Чудо Света, будто русалок совершенно никогда в своей жизни не видели. А ведь именно в их небольшом городке очень часто проезжали конвои с пойманными прекрасными морскими обитательницами и обитателями, впрочем, и не только с ними. Ацуши было смешно, когда он смотрел в эти озадаченные лица, но засмеяться просто не мог себе позволить. Он смог позволить себе лишь одну надменную улыбку. Акутагава отметил про себя, что эта улыбка украшала его милое личико, и даже ничуть не хуже какой-нибудь нежной или ласковой улыбочки, которые русал так часто дарил ему. Гин сидела ближе всех к брату и его внезапно выявленному парню, поэтому единственная из всех с долей страха и любопытства прикоснулась к хвосту, проводя по и против чешуи. Та была скользкой, но оказалась до странного приятной, а не противной на ощупь, как поначалу думала девушка. Накаджима никак не препятствовал, лишь немного дёрнул хвостовыми плавниками, чтобы хоть как-то доказать свою способность управлять этой частью тела. Больше никто к нему прикоснуться не пробовал, а брюнетка вскоре смущённо убрала руку от чужого хвоста, неловко притягивая её к своей груди. — Как видишь, я всё же дождался свою «золотую рыбку», Гин, — со странной нежностью, наконец, произносит Рюноскэ, нарушая устоявшуюся тишину, что так многих из них напрягала. И с ней же смотрит в глаза Накаджимы, который смущённо притягивает к себе уже трансформировавшиеся обратно ноги. Лицо нимфы расцветает нежным румянцем. От бывшего высокомерия не осталось и следа, впрочем, ему не обязательно иметь хвост, чтобы показать клыки. Все видят перед собой чудо, и совершенно никто не хочет верить своим глазам. Никто из них и представить, даже подумать не мог, что события закрутятся именно таким образом. Пожалуй, это событие их жизни тоже произошло как снег на голову, но больше ничего не поделаешь. Нужно рассказывать всё с самого начала, но одну детальку лучше пропустить вскользь, а иначе потом придётся рассказывать слишком много. Да, нужно было держать язык за зубами, но Накаджима уже давно пошёл ва-банк, тем более, что терять ему уж точно абсолютно нечего. Тем более больше Ацуши врать не хотел, да и не мог, потому что раскрыл половину своих тузов в рукаве. Только вот этих тузов у него не сосчитать, и Рюноскэ тоже не знает даже про половину этих козырей. Неважно проиграет он или нет. Для игрока два самых больших удовольствия — это выигрывать и проигрывать. А остальное его не интересует от слова «совсем». Он выше их всех на голову или две в пищевой цепи, в любой момент он может сорваться и послать свой пацифизм к морским чертям. Его могут бояться, его могут презирать, к нему могут испытывать интерес, ему плевать какое впечатление он оказал. Эта ситуация напоминает какой-то плохой роман с быстрым развитием событий. Впрочем, иногда Ацуши действительно думал, что вся его жизнь напоминает грёбаный плохой роман то с монотонным и скучным сюжетом, когда кажется, что всё вообще стоит на месте, то с быстрыми развязками, когда вообще не успеваешь уследить за всем, что происходит. — Значит… Тебе повезло не только остаться в живых, так ещё и получить благословение от русалки? — с заторможенной реакцией замечает рыжий, всё же усевшись на подлокотник кресла Гин, чтобы больше если что не падать снова. Его интересует именно это, а уже потом можно послушать интереснейшую историю в своей жизни. — Да, мне повезло пережить встречу с сиреной и получить её благословение, доволен? — подтверждает само собой разумеющееся Акутагава, сдерживая своё раздражение. Это ведь и так понятно, зачем задавать такие глупые детские вопросы? — Вполне, — кротко отвечает Чуя, понимая скрытое раздражение юноши. Они плохо знакомы, сына кондитера вообще сюда Дазай притащил неизвестно каким способом, но они сумели найти какой-никакой, а всё же общий язык за такой короткий промежуток времени. — Ещё в мае я на одной из прогулок по пляжу мельком заметил хвост. Огромный длинный русалочий хвост нежно-голубого цвета с плавниками как у нимфы и «юбкой» как «крылья» у рыбы-бабочки. И… — Акутагава обдумывает свои слова, но недолго. — Мне в голову стукнула и засела надолго мысль, что я просто обязан увидеть обладателя этого хвоста целиком. Было всё равно, что встреча может закончится очень плохо, что это может стать последним, что я сделаю в своей жизни. Я ждал неделю. Неделю я просидел в бухте и всё ждал, ждал и ждал. Я не знаю сколько бы я мог ждать, но именно в четвёртый четверг мая я, наконец, увидел и познакомился с этой прекрасной русалочкой. А если быть точным, то с русалом, — Рюноскэ накрывает миниатюрную ладошку нимфы своей. — Самое интересное, что он испугался гораздо больше меня. — Как… Как вы поцеловались? — спрашивает Хигучи, поджав губки и переглянувшись с младшей Акутагавой. — Я не хотел причинить ему вреда, если вдруг сорвусь, — отвечает Ацуши, надевая обратно штаны. — Я думал, как можно попроще провернуть это, чтобы не напугать Рюноскэ, ведь это довольно просто, будучи сиреной. Но потом я почувствовал, что он восхищённо разглядывает каждую деталь в моей внешности, оценивающе проходит взглядом от одной части тела к другой. Я тоже не остался в стороне, а потом взгляд задержался на его губах как-то сам… И… Я действительно захотел его поцеловать. Не просто, чтобы дать это чёртово благословение, пропади оно пропадом. Я захотел поцеловать его, просто потому что хотелось ощутить его губы своими, — откровенно говорит нимфа, чуть улыбаясь. — Надеюсь, описывать весь процесс подробно не надо, верно? — Ацуши, это был твой первый настоящий поцелуй? — внезапно спрашивает Дазай. Отмер, называется. — Да, — русал заливается краской, устремляя глаза в собственные колени. — И что же ты почувствовал? — встревает блондинка. Рюноскэ неодобрительно стреляет глазами в её сторону, но ответу никак не препятствует. — Я не могу описать тебе словами чувство, — возмущённо повышает голос сирена. — Я… Я не знаю, — взволнованно-возмущённо продолжает блондин, — мне было страшно, у меня дрожали коленки, руки… Но я всё равно заставил себя поцеловать Рюноскэ, и по телу прошлась сотня, нет, прошлись тысячи импульсов, которые скрутились где-то в животе жутким волнением. Как-то… Вот так, — растерянно притихает Ацуши, укладывая руки на своих полных бёдрах как послушный ребёнок. — И вы продолжили своё общение, — предсказуемо замечает Чуя. Дайте ему медаль «Капитан очевидность», и пусть он уходит отсюда прочь. — Да, — подтверждает Рюноскэ. — Каждый божий день я возвращался к тому выступу, чтобы хотя бы увидеть его. Ацуши тоже приплывал в бухту каждый чёртов день. И каждый из этих дней был по своему замечателен и интересен. Взять хотя бы ту морскую прогулку в июне, — он говорит с интонацией, будто все знают о чём идёт речь, и в ней проскакивает даже некоторое обвинение. — Я ненавижу тебя, — смущённо фыркает Накаджима, скрывая своё милое красное личико в своих ладонях. Ему так стыдно. — Да, тебе стыдно, потому что именно ты перевернул лодку. О, ведь это был всего лишь невинный поцелуй, но это ведь ты, — с наигранной осуждающей интонацией произносит брюнет, разводя руками. — Лодка накренилась в мою сторону и, бух, мы оба уже плаваем в море, хлебая противную морскую, то есть солёную воду. Просто прекрасно вымывать эту самую соль из волос и избавляться от этого солёного противного привкуса во рту, знаешь, — ладонь зарывается в волосы, вороша их. — Зато было весело потом ещё и хвостом в пах получить, вот за это точно большое тебе спасибо, — болезненно скривившись говорит Рюноскэ. — Ты сам виноват! — Ацуши защищается, подняв указательный палец вверх. — Ты сам барахтаться начал, каким-то боком оказался близко ко мне, вот и получил. Тем более, что я испугался и задёргал хвостом инстинктивно! И прости, я не хотел, — остывает парень, возвращаясь в своё прежнее положение. Девушки переглядываются между собой, скрывая улыбки в ладонях. Парни же просто закатывают глаза к потолку. Но, тем не менее, это интересно. Все их отношения какие-то странные, но доверительные. Они оба безмерно доверяют друг другу. Рюноскэ ни за что ни с кем в море не поплывёт, если не будет абсолютно доверять человеку. — Эй, стой-ка, — припоминает что-то блондин, поворачиваясь к юноше. Тот с непониманием смотрит на него, нахмурив едва видные тёмные брови. — А как насчёт той прогулки в лесу? Не шутница-фея же меня в ту реку столкнула, а? — наступает нимфа, победно улыбаясь.  — Один-один, — неловко смеётся Акутагава, пока чешет в смущении затылок. Да, тогда неудобно вышло, о собственные ноги споткнулся и Накаджиму в реку столкнул. А все навострили уши и устремили взгляд на него. Рюноскэ улыбается. Рюноскэ смеётся. У них что? Галлюцинации на нервной почве, да? Шарики за ролики заехали? Сколько они себя помнили, Рюноскэ улыбаться просто не любил. Он объяснял это тем, что ему радоваться просто-напросто не над чем, потому что до тринадцати лет у него в груди болело просто непередаваемо сильно. Он редко бегал, никогда не поднимал тяжести и не занимался хоть какими-либо физическими упражнениями, потому что сразу же начинал задыхаться, поэтому остальные ребята тоже не бегали и не любили у Рюноскэ на глазах заниматься хоть какой-то активной деятельностью. Это было бы просто некрасиво с их стороны. Но потом боль стала просто невыносимой. Отец сразу же вызвал из самой столицы лекаря, потому что им был нужен лучший специалист, чтобы боль исчезла навсегда. Боль прошла. Но радости это не прибавляло, потому что радоваться мальчишка к тому моменту уже просто не умел. Или, быть может, просто не хотел. Теперь он мог бегать, заниматься любыми физическими нагрузками, нормально спать. Только детство уже прошло, пришла пора школы. Там было тоже не особо весело. Повезло, что его из-за вечно хмурой и кислой мины бить, да и вообще подходить к нему боялись. Зато именно там Рюноскэ понял, что девушки его в корне не привлекают, а один милый одноклассник вызывает столько неправильных эмоций, что хотелось спрятаться, чтобы никто не нашёл. Впрочем, ему было шестнадцать, и гормоны рисовали очень реалистичные картинки красиво изогнутого тела сына булочника под ним, а рука этим гормонам только помогала. Только вот видел он в своих мокрых подростковых фантазиях не прекрасные пышные формы девичьего тела, но это потом как-то быстро ушло на второй план. Сейчас ему чёртовых девятнадцать, и теперь под ним вживую красиво изгибается изящное и великолепное тело милой русалочки-нимфы. Ему девятнадцать и он, наверное, впервые за эти девятнадцать лет улыбается. — За эти пять месяцев вообще много чего произошло, а рассказывать обо всём будет уж слишком долго, — продолжает рыбак. — Полторы недели назад я решил предложить Ацуши провести эту Фиесту со мной. И он согласился. — Ты предлагал ему это целый день? — подозрительно спрашивает шатен, лукаво сверкая глазами. — Целый день мы проспали под дубом на окраине леса и проснулись только вечером, — недоговаривает снова юноша. Не врёт, уже хорошо. — А до ночи вы что делали? — уже подозрительно спрашивает Гин, прищуриваясь. — Ну… — нежно смущается нимфа, теребя рукава своей рубашки. Слова было найти уж слишком трудно. — Ну-у… Б-было жарко, и я предложил окунуться в реку… — Ну, до реки дело не дошло, потому что никакого предложения и в помине не было, ведь тогда вечером была вполне нормальная температура воздуха. Видимо, жарко было только вам двоим, — насмешливо произносит Чуя, отпуская измученный рыжий хвост. Как он только его не крутил, как только на пальцы не накручивал свои кудри. Нимфа снова смущается, полностью заливаясь краской и пряча своё красное как рак личико в собственных коленках. Рыбак лишь складывает замок рук на коленях и начинает что-то подозрительно расслабленно насвистывать, избегая всякого прямого контакта глазами с хоть кем-то из присутствующих в гостиной. Мда, хорошо они так вляпались, ни с чем вообще не поспоришь. В комнате воцарилась очень неловкая тишина, которую разбавлял лишь негромкий свист Акутагавы. Впрочем, он тоже звучал неловко, ведь Рюноскэ было не очень удобно начинать разговор о таком пикантном и интимном событии своей жизни. — А эти чувства ты сможешь описать? — шутливо-расслабленно произносит Ичиё, сверкая своими карими глазами и откидываясь на спинку кресла. Она первая нарушила эту тишину, и практически все были ей благодарны. — Ну же, не стесняйся, здесь все свои. Ну, про своих она неплохо так загнула, а про не стесняться она вообще, не стесняясь, нагнула. Божечки, до чего они докатились, Чёрт возьми? — Н-не выйдет… — донельзя смущённо бурчит Ацуши, не вынимая лица из коленей. Ему так стыдливо неловко. — Ну, Хигучи, что за разврат? Ты его сейчас до истерики доведёшь, не стыдно? — шутливо вопрошает Осаму, усевшись на подлокотник её кресла. — Осаму, заткнись, — шипит Накаджима, поднимая голову. Смотрит уверенно и недовольно, а на лице не осталось ни капли, ни следа краски. Он больше не смущён. Он разозлён. Его разозлили, а это значит, что язык будет говорить абсолютно неправильные вещи, которые необходимо было оставить в секрете. Видимо, ни в этой жизни, ни в этом мире. — Какой там был вопрос, Дазай? — Накаджима ставит ноги на пол, упираясь в сведённые колени ладонями. — Ты можешь описать Хигучи те чувства? — растерянно повторяет юноша, переглядываясь с Ичиё. Он что действительно собирается отвечать на этот глупый девичий вопрос? — Описать ей те самые чувства? Хм-м… Мне было до дрожи, до мурашек по всему телу приятно, жутко жарко, различные мышцы то резко сокращались, то внезапно расслаблялись, мой член истекал смазкой и хотел разрядки, я сам её жаждал всем телом. Это было до ужаса утомительно, но несомненно стоило отнятых ног и ужасающей боли в пояснице и заднице, которые после болели так чертовски сильно, что мне казалось, что я не смогу ни сидеть, ни стоять как минимум неделю. И слава Богу, что я русал и тем более нимфа, потому что в отличие от других видов русалок у меня есть прекрасная регенерация, — откровенно и разозлённо говорит блондин, раздражённо сверкая глазами. Она хотела услышать что-то более конкретное? Тогда пусть родится парнем и испытает всё на своей шкуре. Это самый прямой путь, если эта блондинка хочет почувствовать хоть половину из описанного им. И описанного в довольно грубой форме. Она хотела услышать что-то более романтичное? Тогда пусть купит себе в какой-нибудь книжной лавке или возьмёт в библиотеке эротический роман, и спокойно читает себе где-нибудь в тени своего роскошного сада у фамильного особняка. Хигучи лишь краснеет как рак на такую тираду, кивая головой в знак того, что она всё поняла. У неё покраснели даже уши, и шея покрылась красными пятнами смущения. Лучше бы она держала язык за зубами, тогда бы точно ничего такого стыдливого не произошло бы никогда в жизни. Рюноскэ просто смотрит на всех глазами «я здесь не при делах», но хотя бы свистеть уже как минут восемь прекратил. И снисходительно улыбается, молча говоря: «Доигрались?» Хоть за что-то Накаджиме можно (и нужно) сказать «спасибо». За то, что он показал Рюноскэ, что в этой жизни ему есть чему радоваться. Есть приятные моменты, когда он чувствует себя счастливым и чувствует себя таким же, когда с нежностью вспоминает их. Что Рюноскэ абсолютно не одинок, и его тоже могут любить и обожать. Ацуши просто чудесный и ему за это можно (и необходимо) падать в ноги, чтобы выразить всю свою благодарность. — Мы всё поняли, мальчики, — коротко подытоживая, говорит брюнетка, поднимаясь со своего насиженного места. Она потягивается, разминая свою порядком затёкшую спину и шею. — Давайте просто примем это как должное. Акутагава Рюноскэ влюбился в самую опасную русалку из всех возможных, а та мало того, что его не тронула, так ещё и влюбилась. История просто прелесть, — хлопает в ладоши девушка. — А теперь все по комнатам, пока нас насильно не разогнали. Утро вечером мудренее. Все кивают, соглашаясь с каждым словом. Чуя и Дазай начинают сразу же что-то обсуждать, поднимаясь по лестнице, девушки лишь идут в свою комнату в абсолютном молчании, а горе-любовники лишь смотрят друг на друга, глупо улыбаясь. Рюноскэ дарит нимфе невинный и лёгкий поцелуй и тоже ведёт наверх, потому что он сегодня ужасно устал. Тем более, что он хочет услышать, что же Ацуши сегодня делал, и где же он, Чёрт его дери, был.

***

Хигучи устало плюхается на свою кровать. Это совсем не по правилам культурного поведения леди, но ей сейчас как-то всё равно. Она устала. Она правда устала, и сейчас она хочет просто отдохнуть от всего этого беспредела. Рюноскэ и Ацуши. Этот милый парнишка при нормальных условиях бы ни за что не заинтересовал Акутагаву. Брюнет бы на него никогда не обратил своего внимания, и тому действительно повезло, что он родился русалкой. Если бы не хвост, то они бы вообще никогда бы не встретились. Впрочем, сейчас Ичиё совершенно запуталась в себе. Она не знает, что должна чувствовать сейчас, но точно знает, что чувствует облегчение и радость. Облегчение, что узнала, кто пленил сердце её старого доброго друга. Радость, что юноша действительно любит и любим в ответ. Но в своих собственных чувствах к детям этой семейки она совершенно запуталась. Потому что Ичиё кажется, что ей очень сильно нравится Гин Акутагава. Младшая сестра Рюноскэ, которая младше неё на три года. Этого просто не может быть, ведь сейчас она должна испытывать злость и негодование, а не абсолютную растерянность. — Ты расстроилась? — обеспокоенность отчётливо слышится в милом девичьем голоске. Брюнетка подходит к подруге, усаживаясь рядом, кладёт руку на плечо, надеясь хоть как-то поддержать. — Нет, абсолютно нет. Я рада за твоего брата, он искренне любит Ацуши, я это вижу. Только вот… Гин, я запуталась, — как-то убито произносит блондинка, зарываясь ладонью в красивую причёску, чем бесповоротно портит её. — Что такое? — девушка смотрит ей в глаза. Она обеспокоена и взволнована. — Той ночью… Почему ты поцеловала меня? — Хигучи донельзя не понимающим взглядом смотрит в прекрасные светло-серые глаза. — Я… Я просто захотела тебя поцеловать. Сделать приятно. Ты была совершенно не против… — теперь Гин растеряна тоже. Она тоже перестала хоть что-либо понимать. — Да, я знаю. Мне понравилось. И… Кажется, я люблю тебя. У Гин земля уходит из-под ног, рука резко расслабляется и падает на чужое колено. Она глупо пялится на Ичиё минут пять, осознавая каждое слово подруги. Она… Её любит? Правда-правда? Прямо любит, вот прямо как она её? Так же нежно и трепетно? Акутагава всегда боялась признаться блондинке, что просто без ума от неё. От её привычек, манеры поведения, манеры речи, от её интересов и вкусов. От этого избалованного в некоторых местах характера. — Я… Знаешь, видимо, я тоже люблю тебя, Хигучи… Блондинка не знает, что именно движет ей, но она берёт в свои ладони милое личико очаровательной брюнетки и целует прямо в губы. Прямо как в прошлый раз. Гин не заставляет себя долго ждать. Она отвечает, отдаваясь собственным чувствам целиком. Они все разобрались абсолютно со всеми проблемами. И как же они всё-таки счастливы.