Glass

На крыше многоэтажки холодно и сыро. Температура поднялась слишком высоко для декабря, и снег вокруг тает, превращаясь в грязь и слякоть. Омерзительно. Подставляя лицо бьющему ветру, мечущемуся по площадке диким зверем, Юнги смотрит на город. Чёрно-серое небо наседает на шпили башен и крыши высоток вокруг. Давит оно и на голову Юнги, которому кажется, что эта масса с секунды на секунду рухнет прямо на него. Хочется домой. Дом - это тепло, тишина, спокойствие и безопасность. Дом - его крепость. Дом - его защита и убежище. «Но не сейчас» - проносится в голове, а губы сжимаются в тонкую бледную нить с проступающими на ней бисеринами крови. Юнги разрывает. Рвёт на части противоречивыми мыслями. Он злится на себя и на свою слабость. Злится на Чимина и его излишнюю опеку. Снова перекидывается на себя, зная, что не будь так слаб, всё было бы иначе. Нельзя было вестись на глаза Чимина и жалобный скулёж собственного сердца. Нельзя было позволять парню оставаться с ночёвкой и давать шанс на раскрытие правды. А теперь мир перевернулся, и Юнги заплутал в его руинах, не в состоянии найти обратного пути. Время вспять не повернуть. Воспоминания не стереть. Остаётся лишь терпеть. Терпеть жалость и сожаление. Терпеть внимательные изучающие взгляды в спину. Терпеть «ненавязчивые» расспросы, представляющие собой попытку влезть в саму душу и разворотить там всё. Терпеть Чимина. Любовь и неприязнь. Всё смешалось в единое целое после того, как Чимин узнал правду. Это пугает Юнги. Это его раздражает. Раньше всё было просто, чётко и понятно. Он любил Пака и давился этой любовью. Чимин ничего не знал и солнечно ему улыбался, заставляя боль отойти на второй план. Идеально. Теперь же лишь хаос и разруха, тяжёлые мысли и нежелание видеться с самым дорогим для себя человеком. Юнги не нужно снисхождение и не нужны молчаливые упрёки. Он сам хозяин своей жизни и судьбы. Он сам знает, что ему делать, а что - нет. - Ты губишь себя, - качает головой Чимин, смотрит с обвинением и тлеющими искрами злости на дне зрачков, сильнее обнимает себя руками за плечи. - Ты намеренно губишь себя, хён. Тебе плевать на меня, на твоих друзей, на самого себя. Почему ты не хочешь даже прислушаться к моим словам? Почему ты не сделаешь операцию? На Чимине белый вязаный свитер, светло-голубые джинсы и носки с утятами. Так глупо. И смешно. Он дрожит от холода, и Юнги, стоящий возле распахнутого окна в одной футболке, отводит взгляд. Этот разговор повторяется в который раз за прошедшие два месяца. Снова Чимин приходит к нему не для того, чтобы приятно провести время, а для того, чтобы довести Юнги до точки кипения и желания выставить парня за порог. Мин ловит себя на мысли, что больше не хочет видеть Чимина в своей квартире. И вообще видеть - тоже. Это странно и дико, но вместе с тем жизненно необходимо, потому что Пак Чимин со своей настойчивостью и невозможностью понять Юнги раздражает до сжатых в желании врезать кулаков и закушенных в попытке сдержать грубость губ. Неужели понять его так сложно? Юнги не губит себя. Юнги следует своему плану, в конце которого чистка лёгких от остатков растений внутри и оставшаяся возможность чувствовать. И он не знает, как объяснить это тому, чей разум отгорожен от него стеной, построенной из стереотипов и жутких статей из интернета. Вообще-то к болезни ханахаки вполне применимо выражение «от этого ещё никто не умирал». С поправкой на шесть смертей из десяти. Главное - иметь здоровые лёгкие и сердце, способное выдержать процесс «естественного» самоизлечения организма. Не каждый может похвастаться подобным. Люди обленились. Люди не занимаются спортом. Люди курят и обжираются всякой дрянью, загрязняющей организм. Люди сами губят себя. Юнги же не они. В детстве у него был бронхит, и этим врачи объясняют его особо болезненные ощущения в грудной клетке, но сердце у него сильное, и жуткий приступ не заглянет в гости. По крайней мере, не в ближайший год. - Хён... Юнги... Пожалуйста... Чимин мягко касается ледяной кожи на руке и тянет на себя, заставляя обернуться. Он выглядит измученным. Юнги знает, его человек плохо спит ночами, вспоминая то, что творится с ним. Вспоминая его жуткий приступ, который после повторялся и не раз, но об этом Паку знать необязательно. Это всё раздражает Юнги. Он не хотел, чтобы кто-то знал, потому что не желал брать ответственность ещё и за чужое состояние. А теперь Чимин выглядит как никогда хреново, постоянно волнуется за него, переживает на пустом месте, при этом захламляя его голову ненужными нотациями, и Юнги чувствует себя виноватым. Будто своей любовью, перетёкшей в болезнь, он изводит Чимина, делает ему больно, мучает его, хотя это совершенно не так. Переживания и надуманные ужасы этой болезни - не проблема Юнги. Невозможность Пака адекватно реагировать на происходящее из-за их крепкой дружбы - не проблема Юнги. Мин не собирается уродовать себя, становиться бездушной безликой тенью самого себя прежнего лишь из-за того, что Пак Чимин вдруг вообразил себя страдалицей, пытающейся наставить его на путь истинный. - Уходи. - Хён... - Уходи, Чимин. И Чимин ушёл. Постоял ещё какое-то время, глядя в безэмоциональные глаза, и ушёл. Не хлопнув дверью, не ударив напоследок, не бросив ядовитые слова. Он просто ушёл, как уходил всегда после их посиделок, а Юнги упал на пол, не устояв на подкосившихся ногах, и схватился за футболку, сминая её в районе груди и заходясь приступом болезненного кашля. Слёзы, бегущие по щекам. Раскрасневшееся от натуги лицо. Привкус крови на языке из разодранных дыхательных путей. Маленькие белоснежные лепесточки на ковре, блестящие от слюны и розоватые от крови. Красивые лепесточки, имеющие горький вкус, если разжевать, и пахнущие слишком терпко. Теперь Юнги стоит на крыше, вдыхая глубоко в лёгкие холодный воздух, замораживающий всё внутри, гасящий назойливые спазмы, заставляющие порой давиться вздохами, и смотрит вдаль, пытаясь понять, что делать дальше. До Чимина он достучаться не может. Чимин не поймёт его. Никогда не поймёт. Это как спор между вегетарианцем и любителем мяса. Юнги любит мясо. Хорошо прожаренное мясо с румяной корочкой, приправленное солью и острыми специями. Масляное мясо, сочное и жирное, распадающееся во рту на волокна, такое мягкое и нежное. Такое ароматное и аппетитное. Чимин же любит овощи. Все эти огурцы с жёсткой шкуркой, совершенно безвкусные, и помидоры, от которых даже не пахнет помидорами, потому что они химические. Чимин любит сухой салат, «полезный» для организма, и не понимает, как можно есть что-то жирное и явно вредное. Юнги предпочитает умять кусок сочного мяса и не понимает, как можно жевать траву. Можно попытаться понять, кто прав и что полезнее, но нельзя объяснить и привить свою любовь к одному или второму. Кто-то ограничивает себя по жизни, а кто-то просто не любит творог или курагу. Это просто есть, и сложно спорить о вкусах друг друга. Усмешка касается губ, и Юнги ерошит волосы. Как глупо переносить для примера любовь к человеку на любовь к мясу. Зато просто и понятно. Хотя без мяса Юнги вполне себе может прожить. Как и без Чимина. «Недолго, правда» - горько шепчет внутренний голос, и Мин тянется за телефоном. От кого: Мин Юнги. «Прости, Минни». Снова рвёт на части и снова вскипает глухое раздражение. Юнги смотрит на сообщение и никак не может его отправить. А после стирает текст и убирает смартфон в карман куртки. Он не виноват. Ни в чём не виноват, но почему-то всё равно чувствует вину. В памяти мелькают картинки из прошлого. Смеющийся Чимин. Дурачащийся Чимин. Улыбающийся Чимин. Клянчащий Чимин. Сонный Чимин. Ластящийся Чимин. Таким Пак был до того, как узнал о болезни Юнги. А что теперь? Коротко кашляя и вытирая тыльной стороной ладони обветренные губы, Юнги зябко ёжится и направляется к выходу с крыши. Перед глазами мрачные картины настоящего, и всё внутри сжимается от безысходности. Чимин смотрит с тоской. Чимин смотрит с жалостью. Чимин смотрит с болью. Чимин смотрит со злостью. Чимин смотрит так, будто Юнги умирает. Чимин смотрит так, будто готов своими собственными руками помочь ему умереть. Он больше не смеётся и не улыбается. Он больше не вешается на шею, выпрашивая заказать пиццу, и не укладывает голову ему на колени, тыча пальцем в острую коленку и обзывая скелетом. Чимин так близко. Чимин так далеко. - Юнги... Замерев на ступенях лестницы, Мин разом подбирается. Чимин не смотрит на него и вообще старается слиться со стеной, нервно комкая низ дутой куртки. Сокджин скользит по изнеможённому лицу друга цепким взглядом и поджимает губы. Юнги недобро скалится и спускается ниже на одну ступень. - Ты просто закрываешь рот, Джин-хён, - угрожающе шепчет он, сверкая глазами, - и уходишь. - Юнги... - Прямо сейчас разворачиваешься и уходишь. От шипения, подобного шипению настоящей змеи, Сокджин против воли отшатывается. Чимин смотрит с испугом, и Юнги вдруг чувствует больное наслаждение от всего этого. Он знает, что выглядит ужасно. Серая кожа, белые губы с ярко-красными трещинами, почти чёрные круги вокруг глаз и сами глаза, впавшие и сверкающие подступающей безумной яростью. Сокджин не глупый, он всё понимает. Понимает, что Юнги на взводе и не услышит его сейчас. Понимает, что одно лишнее слово, и случится безобразная драка. Понимает, что Юнги в данную минуту не в состоянии вести себя адекватно, разъярённый поступком Чимина, который поклялся едва ли не здоровьем своей матери, что никому не расскажет. Поэтому вскидывает примирительно перед собой раскрытые ладони, слегка кивает и, кинув быстрый взгляд на Чимина, удаляется. Как только его шаги стихают где-то внизу, Юнги срывается с места. Чимин коротко болезненно стонет, когда его затылок встречается со стеной, а после судорожно хватается за запястье чужой руки, пальцы которой впились в его горло, не только удерживая на месте, но и придушивая. - Меня это заебало, Чиминни, - шипит Юнги прямо в лицо испуганного парня и зло улыбается. - Заебало, что ты пытаешься лезть в мою жизнь и в мои дела. Что дальше ты собираешься делать? Растрезвонить всем нашим друзьям? Рассказать моим родителям? А, может, ты найдёшь подпольного врача и заплатишь ему, чтобы он в грязном вонючем подвале выпотрошил мои лёгкие лишь потому, что тебе не сидится ровно на твоей маленькой вертлявой заднице? - Ты не понимаешь, что делаешь, - задушено хрипит Чимин и вздрагивает всем телом, когда Юнги издевательски смеётся. - А ты понимаешь, Чиминни? Многое ты понимаешь в этой жизни? Считаешь себя самым умным? Считаешь, что ты хоть что-то знаешь обо мне? Ты нихрена не знаешь, Пак Чимин, - вновь угрожающе шипит Юнги в самые губы парня, что уже боится даже дышать. - Я люблю этого человека. Люблю настолько сильно, что не позволю никому коснуться цветов во мне ни пальцем, ни лезвием скальпеля. Это мои цветы, моя любовь и мой человек. Я сдохну, но не променяю чувства к нему на какое-то сраное ледяное оцепенение. И тебе лучше остановиться, пока не поздно, Пак Чимин. Ты ведь не хочешь, чтобы я сделал тебе по-настоящему больно? Резко отшатнувшись, Юнги отпускает парня, и тот сползает по стене вниз, судорожно цепляясь за ноющее горло с лунками от чужих ногтей и кашляя из-за резко хлынувшего в лёгкие воздуха до слёз на ресницах. Юнги смотрит какое-то время на парня сверху вниз, а после срывается в свою квартиру, захлопывая дверь и с грохотом запирая её на замок. Его хватает лишь на то, чтобы раздеться, разуться и добраться до дивана в гостиной. Впрочем, сесть на него он не успевает. Приступ кашля, намного сильнее, чем раньше, накрывает с головой, заставляя потеряться в пространстве. Юнги падает на колени и тихо воет от боли, разрывающей его на части, и кашляет, кашляет, кашляет, пока на полу не собираются комы слипшихся лепестков, а из уголка губ не начинает тянуться густая багровая нитка слюны, смешанной с кровью. Падая на бок, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, Юнги в панике шарит взглядом по размытому пространству вокруг, понимая, что не может дышать, не может говорить, не может даже мыслить связно. В какой-то момент закладывает уши. Всё вокруг погружается в вакуум, а сердце начинает биться слишком быстро, слишком неровно, и Юнги, давясь хрипом и кашлем, приподнимается на колени, упираясь мокрым от пота лбом в сиденье дивана и, благодаря позе и выгнутому телу, впервые проглатывая ком воздуха, дарящего необходимую организму жизнь. «Ты не понимаешь, что делаешь» - звучит чужой родной голос в голове. Юнги словно в тумане видит свою руку, сжимающую горло самого дорогого для себя человека. Видит страх в глазах Чимина, скрывающий нечто более глубокое и болезненное. Видит лунки от своих ногтей на медовой коже. Он настолько разозлился, что чуть не придушил Чимина. Из груди рвётся истеричный смех. По щекам градом катятся слёзы. Сползая на пол, сворачиваясь в клубок, Юнги сквозь слёзную пелену смотрит на выхарканные цветы и тянет к ним руку, сгребая в ладонь. Мягко и влажно. Склизко. Мерзко. Больно в груди. И в сердце. Интересно, до него уже добрались цветы?

|...|