Mediis tempestatibus placidus

Сознание возвращалось медленно, резкими и кратковременными вспышками. Перед глазами мелькали размытыми пятнами очертания комнаты и людей, чьи голоса доносились словно сквозь толщу воды. Николай чувствовал ужасающую слабость. Невозможно было ни повернуться, ни позвать на помощь. Короткие моменты сознания практически стерлись из памяти. Оставалась лишь боль — тянущая, заставляющая мучительно страдать, не имея возможности хоть на время избавиться от нее. Николай не знал, жив он до сих пор или уже нет. Опыт нахождения по ту сторону у него имелся довольно большой, и Гоголь понимал — там может быть очень и очень несладко. Сколько он лежал в забытьи, Коля сказать не мог. Он чувствовал чьи-то прикосновения к своим руками и лицу. Кто-то давал ему пить, когда он приходил в себя. Разбавленное водой вино, кисловатый гранатовый сок — это поддерживало силы и помогало медленно восстанавливаться. Когда организм наконец взял своё, Николай словно вынырнул на поверхность. Он долго лежал не двигаясь, с закрытыми глазами, и прислушивался. Было тихо. Где-то за стеной слышались тихие шаги, негромкие голоса. Коля медленно открыл глаза. Комната тонула во мраке, единственным источником света была узкая полоска под дверью. Николай попытался пошевелить руками — это было больно и тяжело. Гоголь ощущал тугую повязку на обоих запястьях. Он медленно сел и прислонился головой к стене, тяжело дыша. Головокружение навалилось с такой быстротой, что тошнота подкатила к горлу. При этом Коля даже вспомнить не мог, когда он последний раз ел. Комната была незнакомой, или же Николай просто не мог ничего разглядеть сквозь сумрак. Нельзя было понять, какой сейчас день, время суток, сколько он пролежал вот так, пока обескровленный организм не восстановил крохи энергии. — П-проверю, как он, — негромкий голос Эраста за дверью заставил Николая вздрогнуть от неожиданности. Фандорин осторожно заглянул в комнату и сразу встретился взглядом с Николаем. По его красивому лицу скользнула улыбка: — Ну вот вы и очнулись! Яков, иди сюда! Через секунду в комнату зашел Гуро. Он стремительно приблизился к постели. — Как себя чувствуем, Николай Васильевич? Вы нас напугали. — Как вы меня нашли? — тихо спросил Гоголь, говорить было неожиданно трудно. — Расскажем вам, когда вы будете п-похожи на человека, а не на п-призрака, — Эраст присел с другой стороны. Коля перевел взгляд с младшего брата на старшего, поражаясь их сходству. Оба смотрели на него пронзительно-черными глазами, одинаково хмуря брови и поджимая губы. Только в лице Эраста присутствовала какая-то мягкость, человечность, в отличии от Гуро. Яков Петрович казался красивой статуей, в его непроницаемом лице нельзя было прочитать ничего. Но за руки братья взяли его одновременно и одинаково осторожно, размотали бинты. Запястья были зашиты. Порезы были не очень длинными, но глубокими. Двигать кистями было невозможно от боли. — Это пройдет, — увидев на лице Николая гримасу, мягко заметил Эраст, — не волнуйтесь, доктор пообещал, что вы снова сможете держать перо. — Надо вас покормить, — Яков Петрович протянул брату флакон и чистый бинт, — перевяжи, я распоряжусь насчет ужина и вернусь. Фандорин бросил на него странный, нечитаемый взгляд, но Гуро только качнул головой и вышел. — Все закончилось, Николай Васильевич, не в-волнуйтесь, — успокаивающе произнес Эраст, — больше никто не посмеет причинить вам хоть малейший вред. — Спасибо, — прошелестел Коля, с благодарностью легонько сжимая в руке пальцы Фандорина. Тот покачал головой: — Старайтесь не шевелить руками. Швы должны как следует зажить. — Сколько я пролежал так? — Два дня. Полное истощение. Но вы оказались крепким, Николай, — серьезно сказал Эраст, — мало кто смог бы выдержать этот ужас. — Я не помню, как вышел из дома, — признался Коля, — совсем не помню. Очнулся уже в подвале. — У Быстрицкого в помощницах были две ведьмы. Одна мертва, вторую увезли на допрос. Думаю, они воспользовались вашей способностью к общению с Навьим миром. Вы услышали их зов, ваша Тёмная часть услышала. И сопротивляться вы не смогли. — Значит, вы еще до моего похищения уже догадывались, кто это мог быть? — Коля дернулся, зашипел — повязка ложилась на шов, причиняя боль. Эраст остановился, выжидая, когда Николай снова придет в себя, а затем продолжил: — Кое-какие предположения, разумеется, были. Ну, а потом Яша понял, что с вами что-то произошло. Он еще с утра сказал мне, перед уходом, что чувствует какое-то беспокойство. Мы всегда полагаемся на интуицию, Николай Васильевич. Вам ведь это тоже знакомо. Коля кивнул, не найдя в себе силы произнести вслух. Теперь его снова мучила слабость — на этот раз от голода. Фандорин закончил с бинтами, поправил край сползшего одеяла, потом неожиданно положил теплую ладонь на Колино плечо и негромко произнес: — Он очень переживал. Николай поднял глаза. Эраст смотрел безмятежно-спокойно, ободряюще улыбался, слегка погладил Гоголя по плечу и острым лопаткам. — Спасибо, Эраст Петрович, — негромко произнес Коля, осторожно протянул руку, Фандорин накрыл ее своей ладонью. — Отдыхайте. Сейчас принесу вам ужин. Николай осторожно откинулся на заботливо подставленную подушку, прикрыл глаза, вытянув руки вдоль тела. В голове было до странности пусто, словно с большим количеством крови ушло что-то еще, что-то важное. — Николай Васильевич. Коля вздрогнул, открыл глаза. Рядом с ним стоял Яков. Он поставил поднос на тумбочку возле кровати, присел рядом, пристально взглянул в бледное лицо. Потом бережно провел пальцами чуть выше перебинтованного запястья, взял тонкую кисть, коснулся губами пальцев. — Вы… — Николай повернул к нему голову, но Гуро мягко улыбнулся. — Ничего не надо говорить. Давайте я вас лучше покормлю. — Неудобно… — Бросьте. Вам нужно выздоравливать. Здесь мясо и овощи, вам понравится. Николай чувствовал себя крайне неудобно, когда Гуро принялся кормить его с ложки, но это чувство скоро прошло. В конце концов, он ведь не просил о помощи, это инициатива братьев. И Яков не издевается, а искренне хочет помочь. В его осторожных движениях, внимательных глазах, приглушенном голосе чувствовалась такая забота и желание облегчить страдания, что было глупо отказываться. Тем более, что Николай сейчас действительно практически ничего не мог делать сам. — Посидите со мной? — утолив голод, тихонько спросил Коля. Яков отставил тарелку, придвинул стул поближе. — Помочь лечь? — Я не устал. Просто посидите. Гуро несколько минут молчал, потом вдруг пересел на край постели и притянул Николая к себе, устраивая его голову на своем плече. — Отдыхайте и не думайте больше ни о чем. Николай и не думал. В душе было до странности спокойно. Пальцы Гуро медленно перебирали пряди его черных волос, а стук сердца убаюкивал. Казалось, в мире нет места более безопасного, чем здесь, в руках Якова Петровича.