***
Всегда, когда у Чонгука случались неприятности, он шел к хёну. Точнее, не всегда, а с момента появления хёна в его жизни. О, Гук отлично запомнил то лето, когда в первый раз получил от кого-то затрещину! Его ведь ни разу не били. Окруженный вещами и игрушками, избалованный и безнаказанный, он рос как цветок в теплице. Своеобразный такой, ядовитый цветочек. И к тринадцати годам стал почти неуправляемым. Отца он почти не видел дома — высокая должность почти не оставляла ему времени на семью. А мать предпочитала салоны и подруг. До восьми лет у Гука была няня (точнее, постоянно менявшиеся няни, потому что никто не мог вынести его дольше трех месяцев), а потом только охранник, отвозивший и забиравший из школы. В школе от него все плакали. В художественной школе и в танцевальной команде — тоже. Умненький, но злой мальчишка терроризировал даже педагогов. Вызовы родителей не помогали. «А что я могу сделать?» — отвечала на все жалобы его мать, нервно крутя дорогие кольца на ухоженных руках. Потому что с какого-то момента сыночек открыто посылал уже и её. А отец за несколько лет так и не нашел времени доехать до школы. Теперь уже никто не мог бы сказать, как и почему в этой семье вспомнили о Юнги. Первом сыне, которого госпожа Чон родила студенткой от человека старше ее. «Ошибке молодости», спихнутой на бабушку, чтобы можно было без помех наладить личную жизнь. Жизнь-то вскоре наладилась, но высокопоставленного мужа было как-то неловко вмешивать в такие факты своей жизни. Так что тему Юнги больше никогда не поднимали, изредка посылая бабушке деньги на его нужды и никогда не интересуясь, как у него дела. Никто не помнил, кому пришла гениальная в своей простоте идея, но Чонгук в одно утро узнал целых две вещи: что у него есть старший брат, и что он едет к этому самому брату и к бабушке гостить на все лето. Оры, маты и рев Чонгука слышал, наверное, весь квартал. У него были свои собственные планы на лето! И ехать в какую-то дыру к каким-то родственникам, о существовании которых он в первый раз услышал?! Ну нет! Он орал и рыдал на весь дом, в полной уверенности, что как всегда добьется этим своего. Но родители проявили в этот раз непривычную для них твердость. И вот вещи Гука собраны, уложены в машину, а охранник выслушивает последние наставления не забывать кормить дитятко в дороге и следить внимательнее, чтобы оно не сбежало. (Чонгук и на это был способен). … Этот старший брат в свои пятнадцать ростом с тринадцатилетнего Гука — это ободряет и безудержно веселит. Вместо приветствия он делает незаметный неприличный жест, чинно подходя поздороваться с бабушкой — как и подобает почтительному внуку. Но в следующую секунду чувствует резкую боль в заломленном запястье, и тихий голос шипит в ухо: — Если еще раз так сделаешь, я сломаю тебе палец. И не вздумай орать! Чонгук колеблется между «заорать на всю улицу» и страхом это сделать, потому что этот чертов брат, судя по всему, настроен серьезно. Он ищет глазами охранника, но тот демонстративно смотрит в другую сторону. Удобный момент выбрал, чтобы отыграться за унижения, чего уж. Ну ничего, Гук ему отплатит, когда вернется домой! Брезгливость на лице, когда они заходят в скромную бабушкину квартиру, он скрывать даже не пытается. — Юнги уступил тебе свою комнату, Гукки. Так что спать будет удобно, — радуется бабушка. Она почему-то действительно рада его видеть. Ну, ничего, скоро это пройдет. — И вы думаете, что я буду спать в этом сарае? Оглушительная затрещина громом раздается в тишине. Чонгук только открывает и закрывает рот, больше от удивления, чем от боли. Обычно хамство всегда сходило ему с рук. — Юнги, ну зачем ты… Чонгук любит драки, потому что всегда в них побеждает. Кроме танцев, он пять лет занимается единоборствами. Ростом он с Юнги, а весит, наверное, даже больше него. Но попытки показать ему каратэ проваливаются с треском: кулак брата так метко прилетает в ответ в солнечное сплетение, что боль и тошнота не отпускают еще полчаса. … — Каратэ непригодно для улицы, потому что на улице нет времени вставать в стойку. Чонгук задумчиво кивает. Пару часов назад, гуляя по району, он попался компании мальчишек постарше. Встреча не закончилась ничем хорошим: хулиганы до тех пор пинали его, пока кто-то подбежавший не крикнул им «Идиоты, это брат Шуги!» — и толпа мгновенно разбежалась. — Как они выглядели? — пока бабушка причитала над порванной одеждой, Юнги быстро и умело обрабатывал его ссадины. — А тебе-то какое дело? — огрызнулся Гук. И тут же опасливо примолк: если он не прибавлял к обращению уважительного «хён», то неизменно отхватывал по затылку. …Шмяк. До чего же у него тяжелая рука! — Так какое нахрен твое дело, хён? — Ну, мы ж вроде как братья, к обоюдному несчастью, — принялся объяснять Юнги, как маленькому. — Если я не устрою тем пиздюкам вендетту, то это значит, членов моей семьи можно трогать безнаказанно. Хотя я терпеть не могу тебя, но ты мой брат. А значит, то, что тебя избили, затрагивает и меня. — Я тоже тебя ненавижу… хён. — Оденься удобнее и вечером покажешь мне, кто это был. Ботинки только потяжелее надень. Охранника здесь нету — придется самим. Наверное, именно тогда он и проникся первым уважением к хёну, который так умно рассуждает и отлично дерется. А через пару недель помирающий дома со скуки Гук (старенький компьютер Юнги не тянул ни одну игрушку из тех, которые были у него дома) решил сходить на баскетбольную площадку рядом с домом. Хоть поглазеть, если не поиграть. Он никак не ожидал встретить там хёна. И, наверное, не пошел бы, если бы знал, что встретит. Юнги тоже не был рад внезапной встрече, но заметил тоскливый взгляд Гука на мяч. — Хочешь? Гордость не позволила ему радостно закивать, но хён, кажется, все понял. — Становись! С того дня на площадке по вечерам они пропадали уже вместе. «Твой мелкий отлично играет, Шуга!» Гук начал привыкать. До сих пор он никогда не чувствовал себя чьим-то — родителям вечно было не до него. Никогда не слышал он с такой гордостью сказанного «Мой внук очень талантливый! Он и танцует, и рисует, и каратэ занимается». «Если ты еще раз толкнешь моего брата, зубы выбью!» — «Я же не специально, Шуга, мяч так летел!» С каких-то пор хён уже не бесил Чонгука своим существованием. Даже наоборот. Старший брат — это неплохо, оказывается. Точнее, было бы неплохо. С Юнги интересно. Он умный. Если бы не… «Я терпеть тебя не могу». Тогда Гуку было на это наплевать, а сейчас почему-то нет. Но они все больше времени проводят вместе, хоть по привычке и подковыривают друг друга. «Ты что, пишешь с ошибками? Вахахаха! А как же суперкрутая элитная-только-для богатых-школа?» — «Иди ты знаешь куда… хён! Зато я рисую хорошо!» — «Покажешь?» Гук почему-то показывает сразу. Юнги внимательно разглядывает, искренне хвалит, а потом снова погружается в блокнот, который всегда таскает с собой. Чонгуку говорили, что шпионить нехорошо, но он старательно палит момент спереть блокнот и прочитать, что же там он все-таки строчит. Это нелегко, но для целеустремленности Гука ничего невозможного нет. В блокнот он залезает, когда Юнги срывается в аптеку за лекарством для «внезапно заболевшего» брата, потеряв обычную бдительность. Это стихи. Много стихов, так что он забывает о времени и получает аж тройную порцию подзатыльников от вернувшегося хёна. Но все, что Гук хотел, он уже прочитал. Строчки о нем, написанные красивым мелким почерком, греют сердце. «Мой талантливый Гукки», «вредный мелкий крол», «братец-засранец». «Знаешь, что, хён?! Сам ты мелкий, сам ты засранец! И я тоже тебя люблю». … Первым, что узнают родители после возвращения мелкого тирана, это «хён будет жить с нами, потому что я так хочу». Они переглядываются, не зная, какая новость круче: что Чонгук назвал кого-то хёном, или что Юнги переезжает к ним. У них просто не укладывалось в голове, как может не сбыться что-то, чего пожелал Чонгук так громко и надрывно. А между тем никто никуда не только не переезжал, но даже не планировал это делать: Юнги наотрез отказался от предложенного господином Чоном (под бешеным давлением Гука) усыновления. И неслабо разозлился на самого младшего. «Я не твоя игрушка, Гук-и, у меня своя жизнь!» Но Чонгук даже не думал сдаваться, нудя месяц за месяцем, умело манипулируя родителями: вскоре уже мать уговаривала Юнги переехать в Сеул, обещая щедрую помощь. Хён согласился только на съемную квартиру и оплату первого курса университета, а уже со второго сам стал зарабатывать. Учился он отлично, поэтому преподы были лояльны. Честно говоря, не только поэтому: то, что главный меценат и спонсор университета госпожа Чон — его мать, почему-то узнали все и сразу. (Мин хотел убить Чонгука, но младший слишком уж убедительно клялся, что это не он всем разболтал). Окраины Дэгу в биографии скорее мешали ему, чем помогали, но хоть на что-то сгодились: после двух-трех стычек тепличные дети обеспеченных родителей жутко его боялись! Теперь Юнги мог жить и учиться спокойно. Панический страх был ему только на руку — меньше лезли с дурацкими разговорами. А еще через год на тот же факультет поступил Чонгук. И уж он не упустил ни одной возможности студенческой жизни: развлекался, как в последний раз. Юнги немного сдерживал его, но времени на воспитание у него было немного — интенсивная учеба и работа забирали все силы. Ссора из-за Чимина стала самой крупной и болезненной с их подросткового возраста. Юнги написал, что ему мерзко, и заблокировал его везде с того самого дня. Чонгук тут же удалил видео из общего доступа, но брат так и не сменил гнев на милость. И уж совсем перешел черту, когда предложил Чимину встречаться (Чонгукова агентура донесла) и стал открыто ему помогать. Не то чтобы Гуку был нужен Чимин — точнее, совсем не нужен! — но это задевало. Ему просто с детства не нравилось делиться своими вещами. Без разницы, с кем. В больнице он попытался изобразить безразличие, но внутри его просто разрывало от какого-то неясного, но противного чувства. Чонгук от души набил бы лицо тому, кто сказал бы, что это ревность!***
— Я бы никогда сюда не пришел, — сидя в каком-то баре, Чонгук опрокинул в рот очередную стопку. — Раньше, если мне было плохо, я бы никогда не пошел пить в твою блевальню, а пил бы с хёном! Но они оба меня предали. Скажи мне одну вещь, — обратился он к бармену. — Ты спишь с парнями? — Более или менее, — вежливо ответил парень, ни капли не удивившись вопросу. А Чонгук завис от такого ответа. И уже внимательно посмотрел на него. Смуглый, чернявый, тонкий. И такой красивый, как будто с какого-то журнала. Волосы бордовые. Глаза, подведенные и накрашенные «дымкой». Конечно, спит. Может, только с парнями, а скорей всего со всеми подряд. — Тебя как зовут? Хотя, не похуй ли! — Тэхён. — Вот скажи, Тэхён, можно ли спать сначала с одним братом, а потом с другим? Как тебе кажется? И он не просто спал! Он говорил, что я ему очень нравлюсь, что он влюбился в меня. Имя мое стонал. Как он стонет! Как шлюха последняя, но это так заводит! А он и есть шлю… ик… а не похуй ли? — Отвечая на твой вопрос — спать с другим братом можно в том случае, если один брат мудак. — Ебать ты кладезь мудрости, — усмехнулся Чонгук, еле ворочая языком. — Ну да… я мудак. Я даже это признаю. — А ему что от твоего признания? На стену его повесить и любоваться? — Но любит-то он меня? Или уже нет? Как он может спать с другим… Тэхён, да? А впрочем, не похуй ли, как тебя зовут! — Ты прямо сама вежливость. Но Чонгук проигнорировал. Бросив на стол карточку, он схватил за тонкую смуглую руку и рывком подтянул парня к себе: — Поехали ко мне?