***
Тянь решает не идти в школу этим утром. Не то потому, что плевал он на нее с высокой колокольни и его жизнь предрешена ровно с того момента, как после рождения в его искривленный плачем рот всунули золотую ложку, не то потому, что он банально просыпает будильник. Хэ не может уснуть, поскольку перед глазами вновь и вновь встает рыжая дворняга, с этой чертовой медово-янтарной радужкой, вглядись на секунду дольше и обнаружишь там мертвых застывших пчел. Оторванные лапки, крылышки и жало. Возможно именно из-за этого все пропитано ядом на десятки метров вокруг. Возможно, и сам Хэ отравился, и если не обратится к врачу, вопрос его смерти — дело времени. Диссонанс рвёт башку. Несостыковка понятий. Обычный гопник с разбитым ртом, глотающий кровь и перебирающий мелочь в кармане, но, блять, смотрит янтарным взглядом, проживший тысячи хуевых жизней, едва ли не хлопает его по плечу, приговаривая: — Ебать ты наивный. Несостыковка понятий. Несостыковка тектонических плит — не переступить, не пропустить, не заклеить пластырем. Хэ Тянь просыпается, а Гуань Шань сидит на уроке геометрии, вытирая ластиком кривой треугольник. «Ну и пиздец», — думают одновременно, будто тупой режиссер дал им одинаковые листы с сценарием. Самый тупым сценарием. Самого дешёвого артхаусного фильма. Самый хуевый актёрский набор. Мертвый город потирает руки. Начало второго акта. Занавес поднимается.***
Где-то в обед Мо договаривается с фирмой, чтобы его вещи погрузили в машину и отвезли на склад, думает, хоть свободнее станет в квартире без всех этих ящиков. Думает, что единственное, о чем он будет скучать, это выкрашенные в песочный стены и старые шероховатые обои. Думает, а не проверить ли в тысячный раз билет. Думает, а не слишком ли быстро. Думает, а не слишком ли медленно. Маленькая шизофреническая канитель с переменными и интегралами. Обычная математика, только Шань даже треугольники рисует криво, а углы называет «б», «л», «я». «я» — тупой. Единственная порция мимолетного развлечения за день. Поправляет вечно съезжающие с костлявых плечей лямки рюкзака, выдыхает застоявшийся воздух и выдыхает новую порцию пепла. На секунду даже легчает, отпускает стреляющую боль висков, и пальцы отпускает вечная дрожь, и даже сознание перестаёт улавливать ебанный баннер на центральной улице, где тощий голубоглазый омега игриво щурится, а надпись гласит «Обслужим вас по высшему разряду». Шань каждый раз заставляет себя вчитаться в маленькую фразу, что гласит, что это мебельный салон, а не блядюшня. В мертвом городе таких баннеров хоть отбавляй, подпольных центров с проституцией или еще чего похуже — тоже не мало. Новая затяжка — в глотке приятно першит, а в рыжую макушку ебашит солнце. Сворачивает вправо, усаживаясь на железную трубу, сразу же сутулится и тупит взгляд на дотлевшей до середины сигарете. Адские гончие, живущие под его кожей, разбрелись по разным уровням чистилища и лишь тихо начинают скулить, когда живот выкручивает голодным спазмом. Блять, что он ел кроме горсти подавителя и сэндвича из круглосуточного? Пыль, кровь и пепел не в счет. Рыжик устало скалится и потирает лоб, шуршит в карманах мелочью, выдыхает. Вдыхает. Солнце, нещадно пекущее голову, видимо, что-то ему сожгло или голодные псы перекусили какие-то нервы-провода, и его клинит. Клинит на запахе черного шоколада. Индивидуального, горько-терпкого запаха. Господи-хватит-уже-давиться-спайсом. Рыжик напрягает плечи и корпус, струной вытягивается, пару игл, воткнутые в спинной мозг, впиваются еще глубже. Слиться бы только с забором. Даже если как идиот будет выглядеть. Даже если кожа на шее обгорит. Рыжик напрягается, как в предсмертном броске, тлеющая сигарета доходит до фильтра и немного прижигает подушечки пальцев. Легкая дымка надежды со звоном осыпается на асфальт, разбиваясь об горчащий феромон, в котором он, помимо шоколада, разгадывает еще один оттенок, едва уловимый запах хвои, хвои, которая отвешивает ему колючую пощечину. Блять-блять-БЛЯТЬ. Рыжик замирает, а все бешеные собаки уже ринулись потоком крови по организму. И иглу в спинном мозге занесло выше — прямо в мозжечок. Именно поэтому, не смотря на то, что мозг буквально пульсирует: «Не поворачивайся, не смотри, беги вперед, идиота кусок», — хорошая мысль, — но когда омега отмирает, то вместо уверенного шага вперед, оборачивается так резко, что едва не выворачивает себе шею. Натыкаясь взглядом на Хэ, донельзя удивленного, не то будто не гулял час, оглядываясь на все рыже-красные пятна, не то тем, что беты не должны чувствовать феромоны так четко и Мо — блять-блять-блять — только сейчас понимает, как палится со всеми этими рефлексами и течкой, которая все лишь обостряет и давит, и выкручивает все органы. И… Солнце теперь прямым лучом в висок. Господи-блять-считай-до-трех-и-стреляй. раз. — Рыжик? Какими судьбами тут? Мо собирается открыть рот, выплевывая желчь и яд, но почему-то сам давится, и даже чувствуется, как разъедает кислотой легкие, что-то невнятно выкашляет. — Если хочешь меня тупыми вопросами ебать, то лучше свали, — голос сиплый и тише, чем хотелось бы. Альфа дергает бровью, еще не смирившийся, что все не будет по его плану и что диссонанс еще вырвет ему за сегодня несколько ребер. Хэ двигается вперед, сократив расстояние от нескольких метров до нуля, делает захват, и Шань напрягается, готовый не то бежать, не то бить по печени. — Бля, да какого хуя. Поскольку оттолкнуть невозможно, омега по-корявому выпутывается, нырнув под руку. — К тебе, видимо, вообще никто не касается, такой дикий, я хочу это исправить, — Тянь усмехается, поправляя лезущую в глаза челку. — Раз ты такой меценат ебаный, то лучше собаку из приюта возьми. — Предпочитаю подбирать дворняжек Хэ еще сильнее тянет лыбу, и даже фальши в его движениях становиться чуть меньше. Омега давит желание нервно передернуть плечами. Если видишь странную хуйню — вали со всег ног. А если тебе снился сочный минет от альфы, а теперь этот самый альфа рассыпается сахарной пудрой во время разговора — самое время поучаствовать в программе по защите свидетелей. два Шань уже столько говна перевидал… Резко разворачивается, подошва разношенных кед едва не трескается, шагает подальше от улицы, солнца, железной трубы и альфы. Как ломовая лошадь напрягает шею и дергает плечами, будто реально нужно приложить недюжинную силу, чтобы уйти. Но когда планы Мо срабатывали и его желания исполнялись? Никогда. А точнее те тридцать секунд, которые понадобились Хэ, чтоб неспешно его догнать. — Ты знаешь, что игнорировать это не хорошо? — Игнорировать чужое личное пространство так точно. Не стыдно тебе? — Шань заебанно ведет взгляд, принимая практическое поражение и наблюдая, как Хэ щерится во все свои идеальные тридцать два. — Ты же умеешь готовить? — Ты, блять, рофлишь… — Просто приготовь мне что-нибудь. Получишь деньги, и я от тебя отъебусь. горячее солнце выжигает глаза. феромон горького шоколада и хвои выжигает ему ноздри кровь и желчь вытравляет ему все человеческое, что вроде осталось на стенках, можно соскоблить, собрать в уродливый ком и… Хуй знает… спасти ребенка… потушить пожар… кошку с дерева снять… накормить богатого брюнетистого уебка, на которого дрочил этим утром… — Отьебешься раз и навсегда? — Отьебусь раз. Шань устало закрывает глаза. три. Солнечные лучи, направленные ему прямо в лобешник; и то ли глухие боги решили вновь поиграться с любимой рыжей игрушкой в Судьбу, то ли невероятно жаркая погода сделала свое, то ли адские гончие под кожей послали нахуй все осознанное и правильное. то ли от голода, то ли от шоколадно-хвойного феромона выворачивает все внутренности. то ли ему просто скучно… Пожимает плечами, всматривается в ртутные мутные глаза, поправляет лямку рюкзака. — У тебя ведь можно курить? — Я выделю тебе самую лучшую пепельницу. Они оба смотрят друг на друга в молчании десяток секунд. «ну и пиздец».