Если небо упадет, мы будем ловить жаворонков.

— Ты реально готов платить бабки, чтобы тебе какой-то левый хуй готовил еду? — Шань тянет саркастически брови. — Сам не хочешь научиться? — Если я что-то начну готовить, то гарью пропитаются даже мои нерожденные дети.       Мертвый город выбрасывает меченные карты и откровенно блефует, а Шань уже и не против, самостоятельно ставит на кон свою шкуру и надеется, что не ебанёт. Ебанёт. Еще как ебанет. Это же Мо Гуань Шань с янтарём вместо глаз, киноварью вместо эмоций, сажей вместо легких. Что вообще в нем осталось его? Натянутые на кости несколько квадратных метров бледной кожи с веснушками? Свирепый взгляд "У-у-у-у-у курю сигареты, ругаюсь матом»? Тремором изъеденные пальцы? И зажигалки по карманам, которые он крутит, когда плющит совсем не по детски?       Как сейчас, например.       В затылок уже не ебашит солнце, но тело все равно заполняет жаром и липким потом под толстовкой, лямки рюкзака настойчиво соскальзывают на сгиб локтя. Ситуацию не улучшает и то что поверни голову чуть правее, как наткнешься на ртутный взгляд.       Когда он лениво набирал продукты, альфа держал такую дистанцию, что вот на сантиметр ближе и Шань сорвется и выбьет ему зубы. Ну вот честно, прям прыгнет, устроит в магазине кровавую драку, узнает для себя наконец-то, можно ли вырубить человека, если достаточно сильно замахнуться пакетом с редиской.       А Хэ смотрит…А Хэ пялится так, будто потом портреты собирается по памяти рисовать.       И, черт возьми, не убудет от этого ебаного Хэ, у мажорчиков свои заскоки, — думает Мо.       А тот не замолкает ни на секунду.       Подшучивает, подначивает, откровенно бесит. — Пойди спроси у кого-то, все ли это специи. — Шань перебирает пакетики с пряностями. — Тут нет работников, только возле раскладки с мясом женщина. — Ну так спроси у нее. — Она разве сможет подсказать? — Хэ нагибается рядом и тоже смотрит на названия разных трав, хотя совершенно в этом не разбирается. — А что, это по твоему Монтекки и Капулетти в мире продуктового магазина, — Мо морщит издевательски брови, — у них типа вечная вражда, и один отдел не выдает местоположение стратегически важных ингредиентов другому?       Хэ смеется.       Омега щурит глаза. Сканирует его взглядом, пытаясь понять что же все-таки зарыто в этом ебаном Тяне.       В этом ебаном Тяне, по которому сохнет пол школы, и даже учителя мечтают, чтобы у них он получил пятерку.       В этом ебаном Тяне, от которого неприятно сводит скулы и сосёт где-то под ложечкой.       В очередной раз замечает, как отходят края этой статичной альфовской маски, которую мажорчик выверенными движениями натягивает на себя, когда расплачивается платиновой карточкой на кассе и потом несёт пакеты с едой, будто бы те весят пару грамм, а не до борозд впиваются в кожу.       Шань курит, наверное, уже пятую подряд и если бы идти было не так далеко, то в апартаменты Тяня попал бы уже с третьей стадией рака легких.       Под толстовкой неприятно печет.       Снова жмет плечами, пытаясь отряхнуться от этого чувства.       Лямки рюкзака спадают опять на локти. «Та, блять!» — думает. Брюнет подтягивает портфель выше буквально в ту же секунду. — Та, блять, — рычит. — Не благодари, — тянет свою идеальную улыбку в тридцать два и подмигивает.       Рыжику же реально кажется, что панибратство Хэ — это нечто возведённое в абсолют.       И то что сейчас он с ним и пакетами еды тащится в малознакомую квартиру, это тоже нечто возведённое в абсолют. Как минимум — странная хрень, как максимум — полный пиздец.       Ну…реально типо? Это реально Шань? Или солнце напекло ему настолько голову, что он валяется сейчас на асфальте в тепловом ударе и ему все это кажется?       Хотя лучше бы валялся, чем ловил презрительные взгляды охраны, входя в дорогущий ЖК.       Ну, конечно, блять!       Он ведь больше похож на того, кто поджигает кнопки, чем на жильца.       Момент, когда Хэ подходит сзади, чтобы из-за чужой спины нажать на нужную кнопку лифта, Шань ощущает, даже не оборачиваясь. Ощущает вставшими на затылке волосами и прочей подобной лабудой…Чертовы альфы. Чертова течка. Чертов Гуань, что чертыхается и от тянущейся руки уходит вбок, едва ли не отскакивает. Чертов горчащий феромон, который бы надо выдыхать-выдыхать-выдыхать, а не осаживать в лёгких пеплом. — Всё хорошо? — альфа слегка щурит глаза, слегка наклоняя голову вбок. — Если бы мне давали по юаню каждый раз, когда кто-то спрашивал, всё ли у меня хорошо, то у меня даже директор школы бы сосал, — разводит руками в стороны и иронично кривит губы, — да-да, вот такое вот у меня кислое ебало, я с ним родился, ещё и злой, как собака, перманентно. — Это я уже заметил, — тянет губы в лёгкой усмешке, — выходи давай, мы на месте. ***       В просторном холле тянуло одиночеством и мертвым запахом скуки. Шань почувствовал это сразу, не нужно было даже обращать внимание на голые стены студии и на сантиметровый слой пыли, покрывший кухонную плиту.       Шань, повесив куртку на крючок, который наверняка стоит, как чья-то почка, почувствовал себя откровенным говнищем.       Присвистнул.       И пускай от всей этой роскоши тянуло могильным хладом, ощущение, что ты, как старая половая тряпка, не пропадало. Багряно-красный покрылся плесенью и тихо пульсировал венозной кровью где-то внутри. Вдоль позвонков-электростанций ебашит новый мощный разряд. Хэ улыбался глянцево, но теперь между змеиных губ скользила фальш, откровенная грязная фальш. У Хэ, вероятно, тоже кровью подтапливало ребра. Но Шань не знал об этом наверняка, хотя интуиция к чужим эмоциям у него была идеально отточена, словно швейцарские часы. — Так, насколько круто ты умеешь готовить? — Да че ты пристал, — Шань разворачивается и тотчас же отскакивает, поскольку тот стоит слишком близко, — даже если ты отравишься и сдохнешь, на мою жизнь это мало как отразиться. — Тебя уже засекли камеры в холле, — альфа скидывает сумку на диван, — судебные разбирательства вряд ли дадут тебе мирно валяться в кроватке. — Я так понимаю, ты и посмертно хочешь меня донимать? — Именно.       Среди чистых выбеленных стен архитектурно выстроенной комнаты, симметричности, что ли, ровности и гладкости, Шань как никогда чувствует себя помятым и надломленным. Странным рыжим пятном. Тараканом, маленьким таким, который заполз в цех по производству химикатов от насекомых и думает «Охуенно, блять!».       Всё же на улице ему и дышится легче, и внутри всё стучит размеренно и спокойно, а среди полупустой студии с однотонными голыми стенами его начинает подташнивать. Внутри Шаня отдельный мир, без розовых стекол очков, без конфет, без блестящих пайеток.       Лишь небо, до которого можно дотянуться, встав на носки.       Лишь застывающая краска в легких и застывающая медь в глазах.       Лишь щёлкающие злые пасти и слой облепившего рёбра пепла. — Добро пожаловать в обитель порока и цитадель разврата. — Тянь раскладывает пакеты на кухонной гарнитуре. — И главный офис депресии, как погляжу. — Омега уставше смотрит на плиту, где нарисованное пальцем по пыли «помой меня».       Хэ отвечает ему надломом в глазах и искусственной ухмылкой.       Махает рукой, пропуская Мо вперёд, мол, сделай всё, что сможешь.       Пройдя на кухню и намочив тряпку, он уверенным движением стирает грязь с плиты. Оборачивается через плечо: — У тебя есть фартук? — Кружевной где-то валялся, вроде.       Шань корчит уставшее от всех этих шуток ебало. Думает: «Замечательно, конечно, но у этого мажора на такое денег не хватит».       Устало цыкает. — Иди на хуй.       Закатив рукава и вымыв руки, омега мелко нарезает ингредиенты для жаркого. Запахи начинают понемногу вытеснять сырость и пустоту кухни.       В студии, где кроме сигарет, пыли, горького шоколада, хвои и скуки ничего нет, вытесняется даже Хэ. Он сидит за столом и смотрит устало-заинтересованно, как ловко скользят предметы в бледных натруженных пальцах. С появлением Шаня весь глянец трещит по швам, плавится, иголками осыпается вниз. И истинным остается лишь то, как свет энергосберегающих ламп разбивается об острые скулы, взъерошенные рыжие волосы, готовящуюся в сковородке еду.       Вытесняется невидимым локомотивом всё. Хотя становится ясно, что по факту ничего, никогда, нигде и не было.       Хэ трёт глаза, выуживает из рюкзака пачку сигарет, а с кармана жёлтую зажигалку. Уродскую. Дешёвую. Которая моментально нагревается в ледяных руках и, будто кислотой, начинает жечь пальцы так, чтобы глянец вязкими каплями стекал быстрее, чтобы локомотивом ебашило на полной скорости.       Хэ затягивается дымом, втягивает ядовитые смолы в легкие и душу. Жёлтая зажигалка обпекает кончики пальцев. Холодные блики света в рыжих волосах обпекают нечто залегающее куда глубже.       Хэ смотрит на эту дворнягу, что готовит ему ужин, что хмурится, что ненавидит и презирает буквально все.       Хэ смотрит на, как ему кажется, обыкновенную бету. Город таких сплевывает на грязные улицы. Такие живут в домах-призраках и сами призраками являются. У Хэ на памяти таких сотни, сегодня они есть, а завтра их нет. Но он смотрит. Чем запретнее плод, тем он слаще. А Рыжик красивый, как грех, и опасный, как седьмой круг Ада, где во втором поясе города Дит гончие псы скалят окровавленные пасти.       Альфа глотает мутным взглядом каждую мелочь, как глотает плотные облака дыма, глотает, как глупая рыба, наживку на крючке.       Ведёт по жилистой фигуре глазами. От тонких щиколоток по складкам одежды, по растянутому воротнику футболки, по выступающим шейным позвонкам. И член начинает сладко ныть, вяло упираясь в резинку домашних штанов.       Хэ смотрит. Вверх-вниз взглядом проходит.       Думает: «Что за херня? Что за пиздец? блять-блять-блять.».       Глотает, как глупая рыба, наживку на крючке, не понимая, что через секунду леска натянется и его вышвырнет на берег.       Прячет в карманы спортивок дрожащие пальцы. Сигарету закусывает зубами. Оглядывает огромное панорамное окно, город за ним, что живёт и горит огнями. Оглядывает дорогую мебель. Дорогие обои. Дорогие вещи. Его дом пахнет складом, чердаком, шоурумом, бизнес центром, но никак не местом, в котором кто-то живёт. Надо же, в этом облаке табака и горячей домашней еды, он почти об этом забыл.       Они оба молчат, ведь тишина непривычно не падает грузом на плечи.       Не падает гильотиной на основание шеи.       Не осыпается острыми осколками.       А блестящей пылью взвешивается в воздухе.       Они оба думают, что им лишь кажется.       Шань ставит перед ним тарелку. — Ебать, ты это сам приготовил? Только что? — Ты точно лучший ученик школы?       Брюнет даже не хочет тратить время на отмашки, накалывает вилкой кусок мяса и глотает.       Глотает,как глупая рыба наживку на крючке, и по ощущениям, его глушит. Будто головой об камень приложили и через нос, вместо крови, выливаются остатки рационального понимания, что же происходит.       Они перекидываются фразами, зачастую Шань его шлёт куда подальше, едва ли не полотенцем придушить хочет, но Хэ Тянь плавится от этой собачьей брани. Этой рыжей бете похуям, какой Хэ хороший мальчик и охуенный альфа. Слишком тупой, чтобы чтить ценности и законы, понимать структуру и идеологию. Но слишком...умный…Не то…Слишком потрепанный и переёбанный этой рутиной, чтобы уже плевать было, чтобы пиздиться до крови, чтобы Хэ Тяня ни во что не ставить, смотреть на него, как на мажорчика, пока альфа прётся от этого, как от таблеток, заглатывает целую горсть сублимированного рыжего: его злость, свирепые взгляды, сбитые костяшки и худые жилистые ноги. Заглатывает, даже не вчитавшись в описание. Смесь костей, мяса, пиздеца и агрессии. И что-то мелким шрифтом. Что-то, что Хэ не успевает прочитать. Вертит в руках дешёвую зажигалку, смотрит прямо в янтарные вязкие омуты и спрашивает: — Ты веришь в Бога? — Альфа стряхивает невидимые соринки со своих штанов. — Не знаю, пока люди будут давиться и дохнуть от крошек святого хлеба, мои пути с религией будут сложноваты. — Интересно, и много у тебя подобной философии? — С моей жизнью — дохуища. — И что в твоей жизни? — Тянь уплетает за обе щеки и едва ли не хвостом виляет, когда Шань заёбанно на него смотрит, едва ли не руками себя обводит в немом ответе: «У тебя катаракта? Ты меня вообще видел?».       Рыжий не знает, зачем он отвечает на подобные дурацкие вопросы.       Верит ли он в Бога?       Серьезно?       Такие сейчас темы обсуждают подростки?       Рыжий не знает, почему он вообще не свалил еще минут пять назад.       Рыжий не знает, почему ни вдохнуть, ни выдохнуть.       Рыжий не знает, почему внутри живота тяжесть, будто бы он съел килограмм тротила, и одно неаккуратное движение, один лишний вдох, и его рванёт и размажет тонким слоем по всей поверхности квартиры.       Рыжий не знает, что у Хэ внутри то же самое.       Только фетиль уже подожжён.       Хэ вертит тарелку.       Его мозг, как адронный коллайдер, и мысли, как заряженные частицы, разгоняются все быстрее и быстрее. И как бы он не щёлкал пальцами по клавишам, пытаясь перенастроить программы, скоро всё равно ёбнет.       Хэ тянь чувствует, как в теле растёт напряжение.       Коротит лицевые мышцы. Он тянет привычно вверх уголки рта: — Какие ты сюда специи добавил? Пахнет обалденно. — Мышьяк, цианистый калий, беладонна. — Шань загибает пальцы, делая паузы между словами, будто действительно вспоминает. — Ага…Так вот, почему в том стенде со специями ты не нашёл нужных ингредиентов. — Для лучшего ученика ты всё же туповат, но подаёшь надежды.       Хэ не может сдержать смешок, поднимает брови и разводит руками, мол, «так и есть».       Шань поднимается, чтобы тоже насыпать себе в тарелку еду. Впервые за сутки появляется слабый отголосок аппетита.       Пальцем он ведёт по замызганному стеклу столешницы, говорит с Хэ, ставит закипать чайник.       Пустота сквозит с каждой щели гниющей квартиры. Более того, совершенно неясно, как обычное утро с горьким кофе и открытыми окнами переросло во всю эту херь. Перед ним сидит альфа, валяет дурака, играется, задаёт дебильные вопросы, и для него это, как для ребенка, новая игрушка — покрутить тут, нажать здесь, дёрнуть это. И рыжик в общем-то не против, извергнув ситуацию в своей голове, он понимает, что это неплохая возможность заполнить скучные будни.       Через шесть дней он уедет, и этот альфа, что жжёт его ртутью глаз, останется позади, как и город.       В поле зрения появляется уродская жёлтая зажигалка.       Мерзкий звук дешёвого колёсика для высечения искры режет слух.       Альфа тонет в разливающемся облаке сизого дыма.       Альфа идет крупными трещинами, вся его фальшь неожиданно становится чужеродной.       Альфа скрипит задвижками, которые до этого момента могли прочно держать маску.       Рыжик чувствует это.       Рыжик видит это третьим глазом.       Рыжик всеми фибрами души ощущает.       Его от сигарет почти тошнит, но на корне языка отдаёт сладостью — ему тоже хочется. Нагло украсть из чужих пальцев дорогую, наверняка крепкую, сигарету и тоже курить.       Шань сводит брови и тянется к чашке, делая большой глоток сладкого чая. Если это игра, то он тоже может взять в руки джойстик.       В квартире ему по прежнему неудобно, но колкий взгляд перестаёт гнать холодный пот по коже, и феромон не щиплет в носоглотке, а накрывает туманной пеленой. И Шань понимает, что в этой голой блядской квартире, он — огонь, а Хэ — глупый мотылёк.       Шань думает, что у него гормоны ударили в кровь. И что он полнейший идиот, который за несколько дней до течки начинает общаться с альфой.       Конечно же, он идиот.       Тут и думать нечего.       Вытаскивает из чужой пачки сигарету. Хотя в портфеле есть свои собственные. Зажимает зубами фильтр и ведет вверх бровями, невербально прося поджечь. Хотя в том же сраном портфеле есть зажигалка. Встань и возьми. Пошарься по карманам, у тебя же их жопой жуй, но нет.       Нет, блять! Нужно податься вперёд и сдержать нервный озноб, когда Хэ наклоняется к его лицу. Чёрная чёлка щекочет. Феромон бьет в нос. Дым заполняет лёгкие, когда его сигарета от сигареты Тяня тоже начинает тлеть.       И это колоссальный пиздец.       Шань откидывается на спинку стула, по горлу течёт горечь.       В этом нет ничего такого интимного… Вроде…Нет же? Рыжик так делал и до этого, только в этот раз всё совершенно по-другому, и, видимо, это ощущает не только он — Хэ подталкивает ему пепельницу и смотрит обдолбано. Шань хмурится, выпуская сизое облако, и отчасти понимает, почему пищат беты. Рыжик в отличии от бет может всё спихнуть на цикл.       Видите, он не долбоёб, который включил азарт и поленился пройти десяток метров до портфеля, он…Нет, походу действительно долбоёб, только в добавок нестабильный в этих наплывах возбуждения и с совсем разъёбанной крышей адекватности.       Шань не понимает, как они начинают о чем-то опять говорить. Периодически перебиваясь то на еду, то на затяжки. Благо, что уродская жёлтая зажигалка, как и пачка сигарет, были выкинуты на середину стола. Хотя даже если не брать во внимание, когда их лица были на таком минимальном расстоянии, что будь это собака и клацни она зубами — оттяпала бы нос, — это полный пиздец.       По шкале Рихтера это твёрдая десятка, измеряйся это в землетрясениях, то размазало бы в сопли пол города. — Это было охуенно. — Хэ доедает последний кусок мяса, напоследок собрав им остатки подливы. Омега фыркает, тянется забрать тарелку, пока тот не начал ее вылизывать. — Тебе говорили, что ты конченый? — Спрашивает, когда Тянь начинает тянуть вытянутый язык к тарелке. — Нет. — Ты конченый. — Жестокий, — брюнет констатирует факт и лениво откидывается на спинку стула, — без ножа режешь. — Ага, а меня убивает, что у тебя такой бардак тут. — Ну у меня раньше была уборщица, — продолжает разговор, пожимая плечами, — но постоянно оставляла разводы, поэтому сейчас с клинингом проблемы. — Тебе лишь бы проблемы выдумывать, мажорчик, — рыжик давит ехидную усмешку, — сейчас в каждой второй семье разводы.       Хэ взрывается смехом. — Почему я тебя раньше не замечал? — Действительно, почему? — Шань скептически поднимает брови.       Хэ Тянь впервые, наверное, за последние ебучие года сытый, у него стояк, у него в квартире сидит рыжая псина, от которой натурально ведёт. Бета с золотыми руками и янтарным отливом в глазах, и если вглядываться в очертания штанов, то вроде как охуенной задницей.       Хэ тянь сглатывает.        Немного потряхивает. «Уважаемые пассажиры, мы входим в зону турбулентности, пристегните ремни и зафиксируйте спинку кресла».       Хэ Тянь сглатывает, и во рту отдаёт металлом. Откашливается, отряхивается, затягивается и старается не пялиться так откровенно, он же не маньяк какой-то.       Хэ Тянь сглатывает. Смотрит, как жилистые пальцы моют тарелку. «Уважаемые пассажиры, у нас отказали двигатели, мы падаем, спасибо, что выбрали нашу авиакомпанию». И осталось только три…два…один… — Не хочешь куда-то поехать? — альфа щуриться. — С тобой только моя крыша поедет. — Ну, я же должен отблагодарить за обед, с меня выпивка и вообще всё, что хочешь.       Всё, адские гончие внутри Мо прижали уши, вдоль созвездий его веснушек, наверное, зарождение сверхновых, иначе почему такой жар вдоль позвонков?       Он спит, между прочим, по четыре часа в день из-за бессонницы. Убивает своё здоровье дешёвыми гормональными подавителями и курением. Вчера пиздился до крови с альфами. Через пару дней все его шмотки, упакованные в коробки, будут отправлены в другой город, куда он тоже свалит совсем скоро. А сейчас его ещё и разводят, как лоха.       Собери комбо.       Прикладывает сигарету к губам, не замечая, что фильтр уже обуглен. Давится гарью и приступом кашля. «Господи, наверное лучшим решением будет сдохнуть прямо здесь, ибо ещё испытаний я чисто физически не вывезу»        У Хэ тысячи масок снаружи, а внутри что-то гниет и тлеет. У Мо на плечах вместо пыли — заебанность сотен вселенных и злость, будто змеи, клубится внутри. Они, как два пазла, что неожиданно сложились.       Хэ откровенно заинтересован.       А Шаню откровенно нечего терять.       Вопрос лишь в одном: частью какой картинки они оказались. — Я знаю одно хорошее место, много алкоголя, ебланских шуток и так далее, хочешь?       Даже с расстояния видно, как у Мо сужаются зрачки, оголяя больше медового оттенка радужки с затопленными мёртвыми насекомыми, альфа поклясться готов, что видит отблеск хитиновых крылышек. Поклясться готов, что ещё один подобный зрительный контакт, и его переебёт окончательно. — Ты хоть понимаешь, что ты мне нахуй не нужен и общение с тобой у меня уже года три жизни сожрало? — Да. — Хэ Тянь едва не кончает. — А что у меня своего говна по горло и без дурацких вписок? — Разумеется, ну так пойдёшь?       Тянь чувствует себя таким отбитым, смотря на эту рыжую бродягу напротив, будто бы кидает дрова в гиену огненную, будто бы засовывает голову в пасть дикому льву, в надежде, что всё как-то обойдётся.       Тянь готов поклясться, что такого стояка у него не было с того дня, как он впервые увидел порнуху в HD расширении.       Шань уже знакомо дёргает плечами, его зрачки сужаются до размеров точки: — Там будет пепельница? Я никотиновый наркоман, если не забыл. — Не забыл. Я тоже.