Грани любви

День второй Этот безумный день полон событиями, описать которые я не имею ни малейшего желания, но моё сердце вот-вот выскочит из груди, ибо ему нужно с кем-то поделиться. Ранним утром меня разбудил Али, жестами дав понять, что ко мне важный гость. Ещё с вечера я почувствовал неладное, сейчас же мои догадки лишь подтвердились. Ко мне явился посол от падишаха, паша Мустафа Байрактар. Он больше часа допытывался, в каких отношениях я состою с дочерью Али, и верно ли говорят, будто она живёт у меня лишь на правах дочери. Этот подлец ластился, подобно кошке, ничего не спрашивая прямо, но с каждым моим словом умело вытягивая то, что ему было нужно. Я, сжав зубы, отрицал любую возможность нашей порочной связи, прекрасно осознавая, какую тень в противном случае наброшу на неё в глазах мусульманского мира. Наконец, уже в дверях он с самым простодушными видом поинтересовался, когда принцесса Гайде изволит ответить на письмо султана. Перед глазами потемнело, но я нашёл в себе силы промолчать. Все мои попытки скрыть своё изумление были тщетными. Паша понимающе улыбнулся и с учтивым поклоном завершил свой визит. Весь оставшийся день я мучился головной болью и был не в силах видеть её, чувствуя, что не сдержу гнева. Она же ходила за мной по пятам, заглядывая в глаза и совершенно точно страдая от моей холодности, но я ничего не мог с собой поделать. Высказаться открыто значило ограничить её свободу, поставить под сомнение возможность общения с теми, с кем она хочет. Тем временем ревность каждое мгновение кислотой бурлит в моем воспалённом сознании. Даже сейчас, дописывая эти строки, я все ещё боюсь потерять контроль над собой. Господи, дай мне сил! Приписка сделана чернилами другого оттенка: Произошло то, чего я так страшился. Наша взаимная неприязнь достигла пика благодаря письму Мерседес. Ревность обоюдно отравила нашу любовь. Гайде ведёт себя неестественно нервно, в виноватых глазах легко считывается постыдная тайна. Как мне выведать её, не причинив вреда понапрасну? Все же, для начала я хочу обсудить это с ней. Дать шанс оправдаться, даже если придётся наступить на горло своей гордости. Я люблю это наивное, пугливое создание, черт подери! Не следовало тогда… Моррель постарался вглядеться во множество зачеркнутых строк, но у него ничего не вышло. И он решил читать дальше. Передо мной лежат копии с писем падишаха и заряженный пистолет. Махмуд предлагал ей стать его супругой! Она, вероятно, колебалась, ибо, чтобы убедить её, он назначил встречу. В следующем письме султан уже расточает множество витиеватых комплиментов прелестям принцессы и надеется на её благоразумие, обещая место на троне. Просит её сделать так, чтобы я ни о чем не догадался до поры до времени. В самом конце он с усмешкой добавляет пару фраз про сладость её губ и восхитительный аромат кожи с трогательной родинкой на груди. За то, как окончится эта ночь не сможет поручиться сам Господь. Побледневший Максимилиан с трудом оперся о стол, боясь читать дальше. Если только графа не подменили в одном из его долгих путешествий, то исход предположить было нетрудно. Слегка вздрогнув от волнения, Максим медленно перевернул страницу, но, к его вящему удивлению, записей дальше ещё было предостаточно, а это значило, что изменнице чудом удалось пережить гнев Монте-Кристо. Моррель принялся вновь читать, позабыв любую осторожность. На следующей странице витиеватым почерком со страстным нажимом было выведено нечто вроде эпиграфа:

Воистину, чтобы искусить Адама, Змию вовсе не стоило пускать в ход ничего лишнего. Евы было бы вполне достаточно. Дальше граф воспользовался методом шифрования Да Винчи, и Максимилиан с улыбкой приставил карманное зеркальце к исписанным листам, но тут же пожалел о содеянном. Я шёл в покои супруги с твёрдым намерением добиться признания и, быть может, даже раскаяния, но стоило мне переступить порог, как я совершенно лишился здравого смысла. Она стояла у окна, в прозрачной легкой сорочке, обдуваемой ветром. Доступная, гибкая, прелестная в своей естественной наготе. Память тела услужливо окунула меня в жар наших страстных ночей, под своими руками я словно вновь ощутил её упругую грудь, влажные от пота бёдра, тонкую шею. Мысленно я глядел в огромные, доверчиво распахнутые глаза. Они не могли мне лгать! Они любили меня. Сколько раз я черпал в них бальзам для своей измученной души? О, как жестока человеческая сущность! До моего уха донёсся тихий вздох. Я подошёл вплотную, обнимая её сзади, почти грубо прижимая у окну. Распустил волосы, бездумно наматывая пряди на руку. Вспышкой зародилось желание взять её силой, ударить, выплеснуть весь накопившийся гнев, но она с такой нежностью откинулась на моё плечо… Разве возможно думать о чем-либо ещё? Скользнув меж упругих ягодиц, с упоением ощутил влажный жар её вожделения. Она содрогнулась в моих руках, и я одним движением сорвал начинавшую раздражать меня ткань.Что ж, если она была с султаном, есть два способа это проверить наверняка. Я овладел ею резко, болезненно, по ощущениям пытаясь определить, насколько тесно для вторжения податливое лоно. Огромные глаза тут же наполнились слезами, и я уступил своей жалости, замедлившись и целуя покорные губы. Ей больно, совсем как в ту роковую ночь. Никого представительнее меня она не знала, во всяком случае, в последние несколько недель. Возможно, я льщу султану? Воспользуемся же вторым способом. Откуда-то донёсся четкий шум, помешав узнать об этом втором способе. Моррель с силой захлопнул изящную книжечку, удивительно твёрдой рукой замкнув её, и уже хотел было броситься прочь, но распахнувшаяся дверь в спальню Монте-Кристо заставила его замереть. На пороге стояла Гайде, царственно горделивая, с мрачно поблескивающим взглядом. Максимилиан невольно попятился назад, изнемогая от мысли, что принцесса сейчас одним вскриком лишит его жизни. За её правым плечом, в вязком полумраке легко угадывалось ложе со спящим графом. Только сейчас в разгоряченное сознание капитана спаги пришла мысль, что сон Эдмона неестественно глубок. Молниеносная догадка спасла ему жизнь. — Сударыня, какое вы имели право распоряжаться сном графа? Зачем вы дали ему наркотик? — эти грубые слова вырвались, совершенно минуя сознание. Тем сильнее было потрясение Морреля, когда янинская принцесса побледнела, разом теряя все своё высокомерное хладнокровие. Она затравленно обернулась на мужа и, удостоверившись, что он спит, резко захлопнула дверь. — Мне не нравится ваш тон, капитан, — графиня совершенно оправилась от первого потрясения и уже готова была защищаться, — Он мой супруг и я посчитала, что ему нужен покой. Моррель, демократичный до мозга костей, не привыкший, чтобы с ним говорили так откровенно свысока, вспыхнул, подобно спичке. — Вы не жена ему ни перед Богом, ни перед людьми, сударыня. И надеюсь, что никогда не станете ею. Я сделаю все, чтобы мой друг одумался и не стал связывать свою жизнь с женщиной легкого поведения, искусно ублажающей любого, кто посулит наибольшую выгоду за её ласки. В следующее мгновение Максимилиан едва успел увернуться от пощечины и, схватив взбешённую гречанку за руки, с омерзением оттолкнул от себя. Но он слишком плохо знал, какой может быть Гайде в гневе и надеялся, что она просто заплачет, сраженная правдой. Не тут-то было. На несчастного обрушился целый шквал ударов отнюдь не беззащитной принцессы. Максим едва успевал защищать лицо от острых ноготков и очень скоро попросил пощады, здраво рассудив, что граф не простит ни малейшего, даже самого безобидного прикосновения к своей любимой женщине. — Что я сделала вам, Максимилиан? Зачем вы причиняете мне такую боль? Кому, как ни вам и Валентине знать, как сильно я… я принадлежу ему. Моррель осторожно отнял руки от лица. Взамен острой вспышки ярости пришла усталая обида, и теперь Гайде смотрела на него, печально округлив свои большие глаза. Максима посетило странное чувство, будто в этом же будуаре она так же заглядывала в мрачное лицо любимого мужа и не находила ни малейшего снисхождения. Как она носила дитя, с надеждой на то, что этим смягчит его сердце, но видела лишь холодность, унизительные придирки, ревность, и даже жестокость… Моррель содрогнулся всем телом, очень живо представив себе, как именно здесь граф ударил её. Возможно, не один раз! Чувство жалости мгновенно затопило все уголки души сына марсельского арматора. Он не был способен, подобно графу, ненавидеть долго и безжалостно. — Ваш муж подозревает вас в измене, Ваше Высочество, — Максимилиан постарался смягчить эту фразу, как мог, боясь истерики или бурного отрицания, но возлюбленная Монте-Кристо вновь удивила его. Она спокойно опустилась на стоящий позади стул и провела рукой по лицу, прошептав кроткое: — Я так и знала, — затем так же сдержанно спросила, — Откуда вы знаете? Он сказал вам… Что он вам рассказал? Поколебавшись с мгновение, Моррель решил обсудить все открыто. Тем более, что любые недомолвки и ложь могли загубить дело окончательно. — Я прочёл его дневник, Ваше Высочество. Гайде сделала нетерпеливый жест, бросив взгляд на небрежно валяющуюся поверх остальных инкрустированную золотом книжечку: — Называйте меня графиней, сударь, прошу вас. Это помогает мне забыть о немилости, в которой я пребываю сейчас. Скажите, что вы прочли? Он очень страдает? Глубоко тронутый этим искренним вопросом, Моррель взял её за руки: — Да, он очень несчастен от того, что лишился вашей любви. Вы должны быть искренни со мной, чтобы вместе нам удалось разрешить все возникшие между вами трудности. — Но ведь он… Это он не раз был с другими женщинами! — затуманенный слезами взор принцессы сверкнул позабытой болью, — Он обращается со мной, будто я его вещь! Господин Моррель, разве я заслужила подобное? Чтобы перечислить всех его любовниц мне не хватит ни сил, ни выдержки, даже не просите об этом! И как я должна после этого любить его по-прежнему? Со всей той невинной чистотой, об которую он безжалостно вытер ноги! — Это полнейшая чушь, Гайде. Собеседники замерли, боясь обернуться на глухой голос, раздавшийся из тьмы за приоткрывшейся дверью. Наконец, граф медленно вышел на свет. Бледный, в сотню раз бледнее обычного, в черном шелке длинного халата он двигался, словно не касаясь пола. Парализованный открывшейся картиной Моррель едва удержался от того, чтобы с криком ужаса броситься бежать, не разбирая дороги. Гайде же, в третий раз поразив юного капитана спаги, спокойно встала навстречу мужу без малейшего намёка на страх. Она заботливо провела рукой по его покрытому испариной лбу, тихо прошептав: — Ты выспался? Прости, что разбудили тебя, любовь моя. На секунду доведённому до крайней степени нервного напряжения Моррелю показалось, что пребывающий в дурном расположении духа граф грубо отстранит Гайде. Но Эдмон наклонился к ней, мягко и целомудренно целуя в приоткрывшиеся ему навстречу губы: — Я ведь запретил тебе вставать с постели, помнишь? — Моррель совершенно успокоился, услышав этот нежный, обволакивающий голос. Ссора явно откладывалась. — Но ты обещал мне проспать до ужина! Тогда как сейчас… — Ты моя непокорная, — мягко улыбаясь, граф взял в ладони порозовевшее от удовольствия лицо жены. Максимилиан тоже ощутил, как заливается краской. Он был здесь лишним до неприличия. Но внезапно цепкий взгляд Монте-Кристо аккуратно скользнул за плечо Гайде, бегло проходясь по комнате. С запоздалым ужасом Моррель осознал, что снова держит небольшую книжечку в руках, она чуть ли не обжигала взмокшие пальцы. Графу понадобилась бы пара секунд, чтобы рассмотреть поблескивающий корешок, но Гайде оказалась быстрее. Она с таким невероятным бесстыдством горячо приникла к губам мужа, что раскрасневшийся Максимилиан, не раздумывая, ринулся прочь, сгорая со стыда. Последнее, что он успел заметить, была обнажившаяся под ласкавшими её руками графа очаровательная ножка янинской принцессы.