Грани любви

Обед проходил в полнейшем молчании. Был слышен лишь звук столовых приборов, гремевший в ушах Максимилиана похоронным звоном. Граф, как ни странно, спокойно отдавал дань восхитительному каре из ягнёнка, ничуть не смущаясь того, что никто более не притрагивается к пище. Гайде тщетно боролась с подкатывающей к самому горлу дурнотой, Валентина угрюмо разглядывала свои руки, а Максимилиан поглощал господские запасы вина. Наконец, Монте-Кристо выдохнул, откладывая вилку, и спокойно осмотрел своих сотрапезников. А посмотреть однозначно было на что, тем более, что те дружно взглянули на него в ответ. Графу потребовалось несколько секунд, чтобы прочесть по глазам каждого из присутствующих все то, что они хотели, но не могли сказать ему лично. Он невольно содрогнулся, ощущая давно позабытые омерзительные чувства беспомощности и стыда. Внутри словно скручивался копошащийся ком из грязного тряпья, отравляюший своим зловонием все вокруг. Непонятно откуда удавкой прокралась мысль о смерти Гайде, так тяжело она дышала, обессилено откинувшись на спинку стула. Позабыв обо всем на свете, Эдмон задумчиво смотрел на морщившуюся жену. Он ведь так и не поговорил с доктором после той ужасной ночи. Разве ей должно быть так дурно? И почему она все носит эти огромные туники?.. — Эдмон! Ты слышишь меня? — Максим, прошу, успокойся, любимый. Ты пьян! — Оставь меня, Валентина! Он мне за все ответит! Все расскажет! — Мне бы очень хотелось, — Монте-Кристо не хотел отрывать от страдающей Гайде взгляда, но холодная ярость заставила его обернуться на звук с выражением утонченного высокомерия, — Мне бы очень хотелось, чтобы в моем доме со мной говорили в более подобающем тоне, месье Моррель. — Ты что же, планируешь скрывать это вечно? — Прошу прощения? — Все свои грязные делишки! — Не понимаю, о чем речь, — Валентина с ужасом заметила, как побелели костяшки бледных пальцев, держащих нож. Граф отвечал все ещё неохотно, хоть и с долей угрозы. Он смотрел на жену так внимательно, словно видел ее впервые. Ему уже чудилось, что она умирает, и от этого хотелось выть, круша все вокруг. — Наоборот, ты как никто, должен понимать, о чем идёт речь, — Максимилиан медленно встал, вцепившись в скатерть. Он даже не покачнулся, лишь смотрел на Монте-Кристо исподлобья, словно готовый кинутся на него в любую минуту. — Поговорим об этом позже, друг мой. Мы все устали, нам нужен покой. К чему эти склоки? — это была самая роковая ошибка, какую Эдмон только мог совершить, решив воспользоваться своим коронным тембром голоса, чтобы успокоить агрессивного друга. Он был не готов к этому разговору, у него перехватывало дыхание при одном воспоминании о мертвом мальчике и его матери. Что, если и Гайде?.. Эдмон надеялся, что Максимилиан поймёт его, простит, но для этого нужно было все объяснить. Сейчас же от бессилия хотелось лишь закрыть лицо руками. — Ах, вы только посмотрите, какие манеры! С каких это пор сын марсельского кондитера вдруг обучился таким изысканным унижениям, а? Сколько помню, у тебя ума хватало только на то, чтобы поколачивать этого бухгалтера с цыплячьей шеей! А сейчас ты переключился на женщин и детей? Каково было быть убийцей своего сына? Приятнее, чем убийцей сына своего врага? Валентина вцепилась в мужа, не в силах вернуть слов, которые прозвучали в тишине столовой, как удар грома. Она хотела попросить помощи у Гайде, но та, казалось, лишилась чувств. Эдмон сдавленно прошептал, с ненавистью глядя в глаза человека, которого считал родным: — Я не убивал своего ребенка. Я не могу иметь детей. Бог достаточно наказал меня за эти смерти, ты что же, хочешь добавить что-то от себя? Потрясённый Максимилиан ничего не успел ответить, как внезапно раздался истошный вопль нечеловеческой муки: — Прекратите! За доли секунды Эдмон оказался рядом с раскрасневшейся от крика женой. Валентина успела лишь заметить, что он дрожал всем телом, когда садился на колени перед стулом. — Что с тобой? Гайде! С минуту она пыталась хоть что-то выговорить, глотая слезы. Протрезвевший Максимилиан и оглушенная таким резким поворотом событий Валентина просто безмолвно наблюдали развязку. Наконец, устав ждать от жены вразумительного ответа, Эдмон хотел было взять ее за руки, но его внезапно поразила одна догадка, и он скользнул кончиками пальцев по животу Гайде, спрятанному за складками туники, одновременно услышав тихое: — Помоги мне… Я рожаю твоего ребенка, слышишь? Теперь оцепенеть настала очередь графа. — Но это невозможно… Ты ведь потеряла ребёнка султана? — Твоего! Я потеряла одного из твоих детей! — Что же тогда сейчас? Дыши! — Не могу, я задыхаюсь! Позови кого-нибудь! — Ваше сиятельство, дайте мне руку. Отойдите. — Господин граф, с дороги! Это будут очень тяжёлые роды. — Ты должна выжить! Слышишь? Я люблю тебя, люблю! — Я ненавижу тебя! В какой момент на помощь подоспели Бертуччо с лекарем и повитухой, не смог бы сказать ни один участник этой сцены. За считанные минуты страшный хаос и истерику заменила кромешная тишина. Пару раз раздался беспомощный, жалкий вопль, несшийся словно ниоткуда и отовсюда одновременно. Эдмон сидел, уронив голову на руки, в изломанной донельзя позе, болезненно вздрагивая при каждом крике жены. Мысленно он уже похоронил ее, себя и ребёнка. Максимилиан решился заговорить первым: — Как такое могло произойти? — Близнецы. У султана в роду много раз рождалась двойня. — Ты уверен, что она изменила тебе? — Не хочу быть уверенным в подобных вещах. — Как же тогда вы решились подсыпать яд в какао? — не обмолвившаяся с самого приезда с графом ни словом, Валентина вдруг вмешалась в разговор. Граф удивленно приподнял голову. — Кто выдумал эту ересь? — Нет смысла лгать сейчас, господин граф. Мне все рассказала Гайде. После того, как вы налили ей какао… — Лгать? — Монте-Кристо нахмурился, — Зачем мне лгать? Я ничего никуда не подсыпал. Решись я избавиться от ребёнка, то вызвал бы лекаря, и дело с концом. Если хочешь убить только дитя, то избавишься и от матери. В том какао, верно, было нечто крайне опасное, но не яд в прямом смысле этого слова. Иначе Гайде попросту не выжила бы. Возможно, сам сорт какао повлек за собой такие последствия. К тому же, ее состояние все время было нестабильным. Она часто теряла сознание, плакала и закатывала мне мелодраматические сцены. — Но вы стояли и смотрели, как она умирает! — Бога ради, дитя мое! Она не умирала, это во-первых, и я замешкался лишь на мгновение, прежде чем крикнуть помощь. Черти что ей могло привидеться в таком состоянии. — Это все очень походит на банальные отговорки, граф, — Валентина холодно поджала губы, — Что вы пытаетесь скрыть? На такое откровенное обвинение Монте-Кристо не нашёлся, что ответить, и безразлично дернул плечами. Откуда-то вновь раздался жалобный стон роженицы. В дверях показался сосредоточенный Бертуччо с испуганной повитухой. — Ваше сиятельство, графиня желает видеть вас. — Даже не знаю! Господин, мужчина не должен видеть такое. Нельзя, — молодая женщина растерянно взмахнула руками и пристыженно опустила голову. — Граф, наша госпожа очень просит. Она уверена, что умирает. — Как она? — не слушая управляющего, обратился к повитухе граф. — Очень плоха, мой господин. Но с ребёнком все будет хорошо, он… — Меня не волнует ребёнок, меня волнует моя жена! — Как же можно, ведь ваш наследник, если графиня умрет… — Замолчите! Слышите? Замолчите немедленно! — бледный и дрожащий Монте-Кристо вскочил на ноги, — Проведите меня к ней. — Позовите его! Эдмон! Я умираю! Позовите! — слышать отчаянную мольбу борющейся со смертью совсем ещё юной женщины стало для всех присутствующих настоящим испытанием. Граф не помня себя бросился в комнаты жены. Максимилиан проводил друга потрясённым взглядом. Эдмона, казалось, тоже уже не спасти. — Боже мой, какой кошмар! — Валентина расплакалась, закрыв лицо руками. — Я посмотрю, что происходит. Сиди здесь и никуда не уходи! Я вернусь. Г-жа Моррель понуро кивнула, безуспешно утирая дорожки слез с побледневших щёк. Максимилиан неслышно выскользнул в вязкую сумрачную тишину коридора. — В этом доме не принято зажигать свечей? Черт бы побрал это все… — буркнув себе под нос парочку ругательств, капитан двинулся на ощупь. Большую часть пути ему удалось преодолеть без осложнений, но на лестнице его настиг очередной крик: — Ты! Только ты во всем виноват! И снова тишина. Но уже другая, наполненная неясными трепетаниями отдаленных звуков. Вероятно, муж пытался оправдаться перед женой. Замерший было Моррель аккуратно сделал шаг на следующую ступень, внутреннее содрогаясь от страха, что та предательски скрипнет, выдавая его с головой. Но все обошлось, и меньше чем через минуту Моррель был уже у двери в комнату, где зарождалась новая жизнь. Сквозь неплотно прикрытые створки он с лёгкостью различил графа, стоящего на коленях перед ложем, на котором лежала бледная Гайде. С такого ракурса Максим видел только карминный шлейф длинного графского сюртука со змеящимися по плечам иссиня-чёрными локонами, да перебирающие волосы роженицы тонкие пальцы. Сместившись чуть правее, он сумел различить и лицо янинской принцессы, изможденный вид которого привёл его в ужас. Тишина же объяснялась просто — временами несчастная теряла сознание. Но иногда супругам удавалось обменяться парой фраз, пресекаемых окриками лекаря. — Я никогда не причинил бы тебе вред. — Ты чудовище! Чудовище! Ты можешь причинить вред кому угодно! — Гайде… — Не прикасайся ко мне! Нет! — Графиня, дышите! Ваше сиятельство, вы не могли бы?.. — Я останусь здесь. — Хочешь посмотреть, как я умру? Отвечай! — Нет. — Я не умру хотя бы лишь затем, чтобы не дать тебе причинить вред нашему сыну! Граф тихо рассмеялся, удивляя своей реакцией застывшего у двери Морреля. — Ты не умрешь. Лекарь ещё несколько раз строго одернул супругов, предупредив, что показалась головка младенца, после чего Гайде не могла вымолвить ни слова. Она только дышала, как ей говорили, и кричала, сражаясь с природной болью. Один Монте-Кристо не шелохнулся, словно творящееся в комнате не касалось его совершенно. Его руки с маниакальными спокойствиям раз за разом зарывались в мокрые от пота волосы жены. Моррель не видел его лица, но был уверен, что оно застыло каменным изваянием от внутреннего напряжения. Максимилиан помнил, что в такие моменты Эдмон даже не моргал до того момента, как глаза не обретут нездоровый алый контур, начиная болезненно слезиться. Да и сам капитан боялся шелохнуться, и с трудом мог бы сказать, сколько прошло времени в таком безмолвном, полном ужаса ожидании. Через какое-то время сзади тихо подошла Валентина, но смотреть наотрез отказалась. Ей хватало того, что она слышала. — Это прелестный мальчик! Валентина не сдержалась и вскрикнула в унисон с новорожденным, прижимая к щекам дрожащие пальцы. Максимилиан резко распахнул дверь. Он не понимал, почему все вокруг так счастливы и спокойны, разве с Гайде все в порядке? Граф низко склонился над женой, кусая губы, чтобы не заплакать. Она что-то быстро говорила ему, едва переводя дыхание, и чеканя каждое слово так, что если бы Максимилиан знал турецкий, то прочёл бы все по губам. Повитуха осторожно искупала визжащий красный комочек, в котором угадывался новорождённый, и хотела подать его Монте-Кристо, но внезапно Гайде рывком приподнялась на постели и властно приказала: — Дайте мне моего сына! — Моя госпожа, первым должен взять ребёнка отец… — У него нет отца. Его отец отказался от него, ещё даже не видя. Подай мне, живо! Повитуха нерешительно сделала шаг к постели, но вскипевший с такого самоуправства Максим преградил ей дорогу. — Эдмон, это твой долгожданный сын! Одумайся сейчас же и возьми его. Столько лет ты мечтал об этом моменте, что же стало с тобой теперь? Монте-Кристо словно во сне протянул руки к успокоившемуся малышу, и молодая женщина с удовольствием отдала ему сопящий свёрток. — Неужели… это… мой сын? — У вашего сиятельства было бы двое прелестных мальчиков, но графиня не вынесла двойню. — Я? — Гайде с полными слез глазами вцепилась в розовые от крови простыни, — Я любила их обоих и пыталась защитить! Вы не знаете, ничего не знаете, я… Я ни в чем не виновата. Не отбирайте у меня сына! Обессиленная, потерянная, она разрыдалась, откидываясь на подушки. Она боялась этого всесильного и жестокого человека, чувствуя себя его врагом. Никто, никто не сможет заступиться за нее, если он решит разделаться с ней, посчитав ее виновной в чем-либо… — Ты не виновата, тише, тшшш… Моррель перевёл взгляд на графа, присевшего, наконец, на постель, чтобы обнять свою жену, и ахнул. Лицо преобразилось до неузнаваемости, осветившись каким-то мягким, внутренним светом. Куда-то исчезли все синяки, припухлости и красные пятна, спрятались заострённые черты и тёмные скулы. Пораженный Максимилиан смотрел на красивого, спокойного мужчину, в каждом жесте которого сквозило утраченное было чувство собственного достоинства. Гайде боялась поднять на мужа глаза. Тогда, едва разрешившись от бремени мальчиком, она сказала ему несколько неосторожных фраз, и теперь… — Мы забудем все, — принцесса вздрогнула всем телом, от низкого, влажного голоса мужа, проникающего глубоко в сознание. Он говорил совсем тихо, прижимаясь губами прямо к ее ушку, — Мы забудем все, что наговорили друг другу. Не смей думать о том, что я когда-либо трону тебя хоть пальцем. Ты — моя любовь, моя жизнь, моя дочь, жена и союзница. Мой самый лучший друг, мой самый близкий враг. Ты — часть меня. Я никому тебя не отдам. Но теперь мы с тобой должны выяснить, кому же было нужно разлучить нас, отняв жизнь у наших детей. И ты должна мне в этом помочь.