Сказка о Плохой Черепахе

      Все, что оставалось сделать — в безудержном гневе смести со стола инструменты и тетради. Опершись о пустую столешницу, тяжело, с хрипом, выдыхая ставший вдруг раскаленным воздух, Донателло опустил голову. Проклятье, Леонардо снова вывел его из себя! Да как! Ученый не сразу понял, что глухое рычание, раздававшееся в лаборатории — его собственное, заменившее собой усталый, болезненный стон. Встряхнувшись, выпрямился. Не хватало еще превратиться в необузданное животное, истребляющее все на своем пути. Зажмурившись, он старался совладать с собой, но ничего не выходило. Руки дрожали. Все внутри сопротивлялось спокойствию, которое ученый тщетно старался призвать.       Донателло клялся над умирающим отцом так же, как и остальные. Тогда он ни о чем не мог думать, не понимал, что творит. Он, способный расквитаться за отца в одну ночь, обещал усмирить свой нрав, обещал помолчать. Обещал подставить правую щеку, когда ему исполосовали левую до самой кости. Никогда в любой другой ситуации Донни не гарантировал бы неприкосновенность Шреддеру с такой искренностью и прямотой, с такой верой в собственные слова. Но тогда смертельно раненный отец смотрел на него угасающим, полным любви и надежды взглядом, и мутант обещал. Сам был уверен, что мысли о мести не посетят его. Они и не посещали. До того момента, пока отец еще дышал. До того момента, как они с братьями опустили мастера в могилу. До того момента, как притащили гигантский валун и поставили его в изголовье. Ни дат, ни побед, ни заслуг — голый холодный камень. И только тогда, выплакав последние слезы, в сухих глазах Донателло зажглись кровожадные огоньки жажды мести.       — Не надо, Донни, не надо, — тихо уговаривал Микеланджело. Сидел на коленях перед братом, гладил его руку, бережно и нежно. И все что-то говорил о желании отца, о его надеждах, о его обещании. Донателло поднял на брата пустой, горячечный взгляд.       — Ты что же, предлагаешь все забыть и простить? Это с каких пор ты стал так отвратительно гуманен? — слова точно сочились медленными ядовитыми каплями с языка. — Или что, считаешь, что поединок был честным?       — Он и был честным, по крайней мере, для отца, — глухо произнес младший. Ладони его безжизненно упали на колени; взгляд стал так же мертв, как у Рафаэля, и Донни про себя смутно поразился сходству братьев, которое с возрастом обозначалось все резче. Однако голос звучал четко, упрямо. В этом и состояло самое главное различие: гневные порывы Рафа Майки были незнакомы. — Но не для нас. Отец был не побежден, он был убит. Однако мы обещали не трогать Шреддера до тех пор, пока он не угрожает нам или мирным жителям города. Но мы должны быть готовы. Как только Ороку Саки ошибется, как только нарушит условия соглашения, мы должны быть готовы.       — Какого соглашения! — вспылив, воскликнул Донни. — Не было никакого соглашения! Этот жалкий мерзавец будет обходить нас десятой дорогой, творить свои грязные дела и дальше! А мы будем просто смотреть!       — Пусть бандиты грызутся, как пауки в банке. Это нас не касается, до поры.       — Будем сидеть в засаде и ждать, — язвительно покивал головой ученый. — А не допускала ли твоя многоумная голова, что Шреддер может никогда не дать нам повода?       — О, нет, однажды даст, — Микеланджело говорил убежденно, мрачно.       — Можешь сидеть и ждать! Как Лео! А я не стану!       При воспоминании Донателло задышал часто, тяжело. Ярость снова накатывала красной пеленой, затмевая разум. Поднимался в душе гнев, которой ученый не мог излить на того, на кого мечтал. Как Лео. Конечно. Стоит сидеть и ждать кармической мести, как это делает Лео. Пока убийца отца жив и счастлив. Примириться, затихнуть, готовиться, ждать. Держать себя в руках и вести себя так, точно ничего не произошло. Но кто из них был спокоен, смирен и честен?! Рафаэль, который вдребезги разбил мотоцикл и вернулся истерзанный внезапной аварией? Где он умудрился так пострадать? Может быть, был честным Майки, который пропадал ночами неизвестно, где, а потом возвращался с пачками денег. Донателло знал, что младший не грабил банки, но и на улице он вряд ли находил такие суммы. Значит, играл. Он всегда был азартен. На что копил? На похороны Шреддера, не иначе. Или Леонардо вел себя без нареканий? Сегодня он был избит, и Донателло однажды видел, как он схлестнулся с небольшой бандитской группировкой на улице. Ученый наблюдал за дракой, но не вмешался. С мрачным удовольствием следил за яростью брата, которой также требовался выход. И только он, Донни, должен был опустить глазки и смириться. А стоило ли снова усмирять себя?.. Отшвырнув с дороги картонный ящик с тетрадями, Донателло кинулся к двери. Распахнув, выскочил в гостиную. Микеланджело и Рафаэль, сидевшие рядом на диване и что-то тихо обсуждавшие, недоуменно взглянули на него. Не остановившись, Донателло бросился бегом по лестнице на галерею. И яростно, без стука ворвался в комнату старшего брата.       Леонардо сидел у стола и осторожно, медленно обрабатывал раны на своих руках. Вздрогнул, когда дверь с грохотом врезалась в стену. Но, увидев Донателло, расслабленно выдохнул и только взглянул на стену. Из разбитой кирпичной кладки ссыпалась на каменный пол красная крошка. Мельком Донателло успел подумать, что старший брат сейчас проводит в голове тягучую философскую параллель. Сейчас слова ученого вонзятся в него, и из сердца тоже что-то просыплется. Если только у Леонардо есть сердце, скользнула мстительная мысль.       — Ты пришел договорить? Прости, я погорячился, — опережая, бросил лидер, возвращаясь к своим ранам.       Его тихий голос, полный раскаяния, неожиданно отрезвил Донателло. Тот стоял в дверях еще мгновение, а потом, закрыв комнату, подошел к старшему. Со вздохом присел на край комода. Молча забрал у Лео мягкую тряпицу, которой тот смывал кровь, и, не глядя на него, принялся за дело. Никто из них так и не научился толком даже перебинтовывать царапины, не то, чтобы зашивать раны. Вот и Леонардо — даже мудрый, всезнающий Леонардо — не мог справится с простейшей задачей толком.       — Да, я пришел договорить. За что ты так со мной? — Донателло не поднимал глаз.       — За безрассудство, — спокойно ответил Лео. — За то, что ты сам суешь голову в петлю, как будто это изысканный способ пощекотать нервы. Неужели ты не понимаешь, что рано или поздно мы покончим со Шреддером? Или не мы, но случай? Он ведет жестокую войну со всеми кланами города, так неужели ни у кого не хватит сил свернуть ему шею?       — Так вот чего ты ждешь, — ученый слабо усмехнулся.       — Признаться, жду. Я не хочу, чтобы кто-то из моей семьи пострадал. А так, как мы сейчас себя ведем… Словом, дом превратился в общагу. Мы разобщены как никогда. Понять бы еще, почему.       — Потому что каждый из нас связан собственным дурацким обещанием! И никому из нас это не доставляет ни счастья, ни радости. Ты что, действительно не соображаешь, что происходит?       — Почему же? — Леонардо слабо улыбнулся, откинулся на спинку стула и поморщился — неосторожным движением сам себе причинил боль. — Очень хорошо понимаю! Мы пытаемся весьма изысканным способом покончить с собой, каждый на свой лад. Раф пропадает где-то со своим байком…       — Я заходил в гараж. Еще долго Раф никуда не поедет. Он разбил мотоцикл.       — Наконец-то! — с явным облегчением выдохнул Леонардо. — Признаться, его отлучки волновали меня больше всего. Рафаэль — существо совершенно бесконтрольное, не способное на разумные действия, подчиняющееся только собственным желаниям. Порыв. Импульс. Истерика. Это все о нем. Я больше всего боялся, что рано или поздно он отправится к Шреддеру и попытается его убить.       — Может быть, это было бы не так уж плохо, — проворчал Донателло.       — Для Шреддера это было бы просто превосходно, — голос Лео зазвучал глухо и зло. — Он просто снесет брату голову, и на этом все закончится.       — Ах, вот оно что! — Донни отстранился. — Ты что же, боишься, что мы не выстоим?       — Выстоят в бою против Ороку Саки только двое из нас. Но мы еще не готовы к бою.       — Двое? — ученый усмехнулся. — И кто же?       — Я и ты.       Ученый изумленно глядел на старшего. Леонардо не шутил, взгляд его был суров. Молча изучая лицо умного брата, он ждал вопросов, но Донни не спешил ничего спрашивать. Сказанное ошеломило его. Растерянный, обескураженный, старающийся это скрыть, ученый не понимал, что не так. А что-то определенно не складывалось. Сначала Леонардо кричал на него в лаборатории, а потом признал, что они в семье — самые сильные. Не давал начать войну против Шреддера, но признавал, что они могут победить.       — Иногда, когда я пытаюсь понять твои мысли, мне кажется, что я копаюсь в сознании шизофреника, — наконец, признался ученый. Леонардо, запрокинув голову, искренне рассмеялся.       — Ты ничего не понял.       — Абсолютно!       — Один вопрос, перед тем, как я объясню, — неожиданно взгляд Леонардо стал прежним, насмешливым и глубоким, как до трагедии. — Ты будешь меня бинтовать или предпочтешь, чтобы я во время рассказа истекал кровью?       — Прости, — Донни слабо улыбнулся, возвращаясь к прерванному занятию. — Но я внимательно слушаю.       — Почему я назвал только нас двоих. Шреддер достаточно умен и не даст нам повода накинуться на него вчетвером, придется выжидать, охотиться на него, как на дикого зверя. Рассчитывая, впрочем, что в бой сможет вступить только один из нас. Потому что второй обязан будет позаботиться о семье в том случае, если победить не выйдет. Если удача улыбнется мне, я постараюсь отомстить за отца. Но, если ничего не получится, с братьями должен будешь остаться ты.       — То есть ловкость Майки и силу Рафа ты не берешь в расчет? — уточнил Донателло осторожно.       — Нет. Потому что только это у них и есть. А еще ослепляющая ярость, которая заставляет обоих совершать ошибки. Ты сражаешься с ними с раннего детства. Скажи, неужели я не прав?       — Прав, — спорить не приходилось. — Но почему ты не допускаешь мысли, чтобы мы напали на Шреддера вместе?       — Нарушить слово, данное отцу… Нет. Нет. И потом, ты сможешь хоронить братьев в случае неудачи? Я слишком слаб, Донни. Я не смогу. Поэтому я так злюсь оттого, что ты уходишь, оттого, что рискуешь собой, когда в этом нет никакой нужды.       — А в этом есть и нужда, и смысл, — Донателло кивнул на его раны. — Кто тебя так отделал?       — Обычная поножовщина на улице. Кого-то грабили, я вмешался. Впрочем, я не очень помню, — Леонардо, снова став собранным и мрачным, потер пальцами висок. — Дело сейчас не в этом, я очень хочу, чтобы ты понял меня. Да, я злюсь. Очень. Потому что не могу и не имею права тебя удерживать. Потому что не могу объяснить тебе, насколько глупо ты поступаешь!       — Глупо? — Донни взглянул на брата. — Я выследил Стокмана! Я выбиваю почву у него из-под ног, мешаю ему вести исследования! Отбиваю у его людей все разработки и стараюсь их использовать на пользу нам! — ученый сам не заметил, как стихший гнев возник с новой силой. — Да я больше других делаю для того, чтобы спровоцировать Шреддера! А что сделал хоть кто-то из вас, скажи мне?! И только я один веду себя глупо!       Леонардо глядел устало, ждал. Со вздохом спросил:       — Хорошо, допустим. Ты спровоцируешь атаку. И что дальше, брат?       — Мои дроны его разорвут!       — Если у тебя будет шанс ими воспользоваться. В случае поединка у тебя останется только твой шест.       — Я усовершенствовал его…       — Ты как ребенок, — Леонардо мягко улыбнулся и попытался положить ладонь на плечо брата, но тот оттолкнул руку. Лидер прикрыл глаза, словно только так мог возвратиться в жестокую оболочку, за которой скрывался в последнее время. И голос его стал жестким, уже привычным, даже грубоватым. — Я все тебе сказал. Не валяй дурака. Плевал я на Стокмана. Шреддер скоро сам попадется, но знай, что к этому моменту я хочу быть готовым. Мне не нужны неожиданности. Не вертись у меня под ногами! Не мешай, ты понял?       Донателло поднялся. С ранами он закончил, но теперь от обиды и гнева вообще пожалел, что помог брату.       — Не мешать?       — Именно! Ты стал неуправляемым. Если бы от этого был хоть какой-то толк, я бы слова не сказал. Но ты нелепо дергаешься, не принося никакой пользы. Побереги свою шкуру, тебе, возможно, придется еще заботиться о братьях! И — повторяю — уйди с моей дороги! Я справлюсь без вашего вмешательства!       — Вот как. Знаешь секрет? — голос Донателло стал язвительным.       — Знаю, — Леонардо взглянул на него решительно.       — А теперь ты меня послушай, — Донни рассвирепел, но голос его был вкрадчив. — Я тоже знаю. В ближайшие дни я разгромлю лабораторию Стокмана так, что не останется камня на камне. Мне осталось совсем немного времени, чтобы подготовить все, что я планирую. Это будет последняя капля, потому что в этой лаборатории находятся разработки на последней стадии. Почти готовая продукция, которую ждет Шреддер. И вот это как раз и будет замечательным поводом. Такого Ороку Саки не потерпит. Он начнет охоту за мной.       — Он начнет охоту за нами, идиот! — воскликнул Леонардо, не сдерживаясь. — Ты и я — мы отобьемся! Но что будет с младшими, ты подумал?       — Они хотят боя не меньше меня!       — Эгоист, — презрительно произнес Леонардо. И пожал плечами. — Чему я удивляюсь! Ни одного стратега, кроме отца и меня, в семье никогда не было!       — Пусть так, — Донни холодно улыбнулся. — Зато цель будет достигнута! И — да, Лео! Она оправдывает средства! А рассказываю я тебе это затем, чтобы для тебя не было неожиданностей! — развернувшись, он вышел из комнаты и так хлопнул дверью, что над кроватью лидера закачалась белая рамка с фотографией горного озера.       Старший глубоко вздохнул. И снова лицо его изменилось. Он глядел на картину, став бесконечно печальным, усталым и тихим. Ничего не пронимало братьев: ни тишина, ни крик, ни ругань, ни увещевания. То ли он не умел разговаривать с ними, то ли они разучились друг друга слышать. Вот и сейчас Леонардо не только не сумел оградить брата, но, кажется, подтолкнул его к опасному шагу. Не помогали выдумки, не помогала правда.       — И что мне делать в случае твоей гибели? — тихо спросил Леонардо, глядя перед собой. — Остается единственный выход, Донни. Попытаться тебя опередить.