посмотри на меня

Саша находит сбежавшего парня за первым поворотом. Он натыкается взглядом на приоткрытую дверь мужского туалета, отчётливо слышит звук льющейся воды и… тихие, едва слышные всхлипы. Внутри всё почему-то сворачивается в затянутый узел, сотканный из чистых, стремящихся вырваться наружу эмоций. Он замирает на месте, буквально в нескольких шагах от двери. Протяни руку, дотянись до дверной ручки, потяни на себя — и всё решится в тот же миг. Так почему же он стоит? Чёрт возьми, почему он стоит? Всхлипы становятся громче, переходя на тихой, пропитанный болью шепот. Парень не разбирает слов — они словно смазанные, перепутанные между собой, потерянные среди ненормально громко звучащей тишины опустевших коридоров. Сквозь небольшую щель приоткрытой двери он видит, как парень всё трёт и трёт левое предплечье, будто бы пытаясь вытащить чернила из-под кожи. Не получается. Никогда не получится. Пока у твоего соулмейта есть тот же рисунок на руке — тебе не избавиться от него. Так работает этот мир. Это знают все. И рыдающий за дверью человек тоже знает. Он замирает на секунду, сжимая дрожащую ладонь в кулак. Глухой звук удара. Ещё один. И ещё. Тишина. …почему так больно внутри? Сдавленный всхлип. Господи, он не выдержит. Преграда в виде нескольких шагов преодолевается за долю секунды. Рука на холодной ручке двери. Резко потянуть на себя. Шумно втянуть носом воздух. Сфокусировать взгляд на открывшейся перед глазами картине. Увидеть испуганный взгляд красных, заплаканных глаз за толстыми линзами очков. Исцарапанное предплечье чужой руки. Чёрные отметины на коже. Такие же, как и у него. Почему так больно? У Саши на секунду перед глазами всё настолько плывёт, что он опирается плечом о дверной косяк, едва ли не падая. В голове всплывают долгие пятнадцать лет постоянного общения. Пятнадцать лет глупых шуток, обсуждения любимых групп и бесконечной поддержки. Пятнадцать лет долгих ночных разговоров, совместных вечеров и встречи рассветов. Пятнадцать лет ненормальной привязанности к человеку «по-ту-сторону». Пятнадцать лет, перечёркнутые двумя годами болезненного молчания. «Мне нужно было это услышать». Глубокий вдох. «Спасибо за то, что ты есть». Шумный выдох. «Ты замечательный». Медленное осознание. «Мне кажется, я люблю тебя». Звёздкин. «Не кажется. Действительно люблю». Странно. Прошло два года, а слова на языке крутятся те же самые. Безумие. Блядское безумие. Стоит Саше сдвинуться с места, как Вася делает огромный шаг назад, впечатываясь со всей силы в стену. Он прижимается к холодному кафелю и парню кажется, что он даже не дышит. Всё тело бьёт мелкой дрожью и Беличенко ловит себя на мысли о том, что ещё секунда — и его соулмейт просто свалится на пол, не иначе. Это ненормально. — Эй, — он старается звучать как можно более успокаивающе. Получается из рук вон плохо: собственный голос дрожит не хуже чужих колен и даже звучит как-то по-другому. Сумасшествие. — Всё в порядке. Я… я очень рад тебя видеть, — он приближается ещё на шаг и замечает, как Звёздкина трусит ещё сильнее. — Очень рад тебя отыскать. У Саши в голове смазывается тот момент, когда он вдруг замечает, как парень всё-таки сваливается на колени. Смазываются в ненормальную цветовую палитру собственные мысли, когда он бросается вперёд, подхватывая Васю. От встречи с полом тёмноволосую голову спасает только вовремя подставленное плечо. Огромные очки с громким стуком падают где-то рядом. Чужое тело бьёт ненормальная, практически истерическая дрожь. Звёздкин отчаянно цепляется руками за его футболку, надрывно всхлипывая. Среди бесконечного, едва слышного шепота Беличенко различает лишь болезненное «прости меня». Внутри что-то обрывается. — Прости меня, — ткань быстро становится влажной от непрекращающихся слёз. Сидящий на полу парень тянется к нему, словно к спасительному огню во время холодной метели. Прячет лицо где-то в его ключицах. Позволяет успокаивающе поглаживать вздрагивающие плечи. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста прости меня. Пожалуйста, мне так… Последнее «жаль» тонет где-то между очередными всхлипами, заставляя всё внутри Беличенко сжаться. Хочется бесконечно обнимать сидящего рядом человека, безостановочно говоря, что всё в порядке, что всё хорошо — теперь будет хорошо, что извиняться ему не за что. Хочется держать его рядом. Такого живого. Такого настоящего. Такого неожиданно близкого. Чёрт, даже после этих двух ненормальных лет — всё равно такого близкого. Просто смешно. Саша осторожно отодвигает от себя парня, легким, неуверенным движением прикасаясь к чужому левому запястью. Протягивает свою руку рядом, ставя их предплечья рядом. Сравнивая рисунок. Абсолютно идентичные чёрные отметины. Идеальные. Настоящее волшебство. Судьба. Парень легонько пробегается пальцами по чужой покрасневшей коже, едва касаясь свежих царапин. Зачем он это делал? Зачем? Почему он… почему он молчал столько времени? Почему он ничего не говорил? Что два года назад пошло не так? Сидящего рядом Звёздкина всё ещё трясёт. Он молчит, склонив голову вниз, закрыв тёмной чёлкой глаза, и только по вздрагивающим плечам можно понять, что он плачет. Беличенко выпускает чужое запястье, и оно безвольно опускается вниз, словно у человека попросту не осталось сил, чтобы его удерживать в воздухе. Саша тянет руки к лицу, убирая тёмные пряди с лица. — Посмотри на меня, — он осторожно приподнимает чужой подбородок, вглядываясь в заплаканные карие глаза. Зрачки бегают из стороны в сторону, не фокусируясь ни на чём, и Беличенко мысленно бьёт себя по лбу. Быстро шарит рукой по полу, находя упавшие очки, и аккуратно, будто боясь спугнуть, надевает их на всё ещё плачущего соулмейта. Взгляд, кажется, становится чуть более осмысленным. В голове вертятся тысячи вопросов и запутанных мыслей. Он так давно жил единственной мыслью: найти человека «по-ту-сторону», отыскать его, впервые дотронуться до чужой руки, почувствовать, что рядом кто-то, предназначенный судьбой. Кто-то прекрасный. Кто-то невероятно близкий. Кто-то звёздный. И сейчас он здесь. Рядом. Сидит, сдерживая болезненные всхлипы, и отводит взгляд. Что он должен говорить? — Почему? — вопрос вырывается сам по себе. Саша даже не успевает одёрнуть себя, как едва слышно, одними губами произносит слово, в котором их совместной боли столько, что в ней можно с лёгкостью утонуть. Звёздкин прячет взгляд где-то в полу. Молчит. — Я не понимаю. Я просто не понимаю, почему. Посмотри на меня. Вася, посмотри… — Я не могу. Беличенко замечает, как парень смотрит. Он будто бы не фокусирует взгляд ни на чём. Просто водит глазами из стороны в сторону, словно пытаясь отыскать в тёмной комнатушке его лицо. Медленно отходит на задний план эйфория от встречи — её выталкивает осознание. Реальность ухмыляется им обоим в лицо, сбрасывая обратно на землю. И это так больно. — Я не могу, — Вася бросает тщетные попытки, вновь опуская голову. Саша чувствует, как внутри по кусочкам складывается законченная картина. Словно огромный паззл, все два года хаотично разбросанный по полу, сейчас медленно собирается. — Прости. Мне так жаль. Пожалуйста, пожалуйста прости. Беличенко, даже не дышит. Где-то на границе слышимости звучит тихое «как долго?». — Два года. Последний кусочек паззла становится на место. В голове проясняются мысли, складывается понятная цепочка причинно-следственных связей. Дождливая осень двухлетней давности. Их последний совместный вечер. Вася писал о поездке на Хэллоуин. Потом тишина. Болезненная тишина. И сейчас — они здесь, в этом ненормальном месте, после стольких событий, дней и недель молчания, обоюдной боли. Саша осторожно дотрагивается до чужой руки. — Поэтому ты молчал? Вася едва заметно кивает. Кивает и, шумно вдохнув, начинает говорить. — Это была авария. Я плохо помню. Боль. Темнота. Я остался один. Совсем один, — Саша видит, как Звёздкин вцепляется пальцами в левое предплечье до побеления костяшек. Он неуверенно тянется вперёд, перехватывая чужую кисть. Беря холодную бледную ладонь в свою. — Как открыл глаза — цветные пятна. Только цветные пятна. Ничего больше. Одни… одни цветные пятна. Нет ни лиц, ни деталей. Расплывшиеся ненормальные цвета. Мне было так, — голос надламывается, — так страшно. Саше хочется многое сказать. Хочется приблизиться, прижать соулмейта к себе. Зарыться пальцами в тёмные волосы и успокаивающе гладить по спине, пока острые плечи не перестанут вздрагивать. Пока тёмные мысли не отступят. Пока всё наконец-то не станет хорошо. Саше так чертовски многое хочется сказать и сделать. Но он молчит. Сидит. Слушает. Позволяет выговориться. — Похороны отца. Мамины нервные срывы. Сотни тысяч рублей. Месяцы в чёртовой клинике. «Очень жаль, но мы ничем не можем помочь». Очень жаль, — в голосе звучит столько боли и отчаяния, что у Беличенко по телу пробегает дрожь, — но теперь ваш сын не видит. Ничего не видит. Одни размытые цвета. Даже блядские очки ему не помогают. Очень жаль, но его жизнь теперь сломана. Очень жаль, но у него нет будущего. Вася поднимает голову, устремляя взгляд куда-то вперёд. — Я не хотел жить. Я не хотел пытаться. Я не хотел быть обузой, — Саша медленно тянет руку вперёд, прикасаясь к тёмным волосам, и Звёздкин склоняет голову на бок, тянется навстречу к этому лёгкому прикосновению. Забывается на долю секунды, а после вновь распахивает глаза, отдаляясь. — Я не хотел быть обузой для тебя. Ты такой… такой замечательный. Ты заслуживаешь счастливого будущего. С человеком, который сможет тебе дать множество радостных моментов. С хорошим человеком. Здоровым человеком. С человеком, который, — он переходит на шепот так резко, что Беличенко приходится прислушаться, чтобы понять, о чём он говорит, — хотя бы будет знать, как выглядит твоё лицо. Мысли в голове наконец перестают путаться, выстраиваясь в ровную линию. Позволяя пробежаться глазами по фактам, и сделать выбор. Выбор, который, на самом-то деле, был сделан давным-давно. Просто похоронен за эти два года под пеленой боли и обиды. Просто забыт. — Мне жаль. Я пойму, если ты… — Мне плевать. Вася вскидывает голову, едва ли не роняя сползающие с носа очки. Он замирает, смотря вперёд, не веря в то, что только что услышал. Это ненормально. Не укладывается в картину, так тщательно выстраиваемую им на протяжении последних двух лет. Безумие. Попросту невозможно. — Мне плевать, — Саша повторяет ещё раз, замечая замешательство на лице соулмейта. — Ты не просто человек, выбранный мне кем-то свыше. Это такая херня на самом-то деле. Сам же говорил, помнишь? — Беличенко вновь берёт чужую ладонь в свою, переплетая пальцы. У Звёздкина ледяные руки. И такое же ледяное непонимание в карих глазах. — Ты идиот, не знающий математику и любящий рисовать. Ты тот, кто ложится в три и всё равно встаёт в шесть. Ты тот, кто был со мной, даже когда я никого не хотел видеть. Ты тот, кто вытаскивал меня из такого дерьма, из которого никто другой никогда бы не вытащил, — Саша улыбается, вспоминая пятнадцать лет, проведённые бок о бок с человеком, чьё имя уже давно стало родным. — И я не оставлю тебя. Никогда не оставлю. Что бы ни случилось, слышишь, Звёздкин, мы со всем справимся. Вместе. Вместе — значит вдвоём, идиот, несмотря ни на что. Всегда справлялись. Вася молчит, кажется, даже не дыша. Вслушивается в льющиеся слова. Начинает верить. — Ты мой друг. В первую очередь — лучший друг. А потом уже — человек с записями на коже. И чёрт, мне было бы плевать на всё на свете. На всё, понимаешь? — парень чуть сильнее сжимает чужую руку, наблюдая за тем, как в карих глазах вновь собираются мелкие бисеринки слёз. — Записи, соулмейты, традиции — всё херня. Вселенная соединяет нас с человеком, но последний выбор мы делаем сами. Он тянется вперёд, обнимая Звёздкина, позволяя тому вновь спрятать лицо в своих ключицах. Он чувствует тёплое дыхание у себя на коже и то, как Вася прижимается ближе, обвивая руками его торс. — И я выбираю тебя. Саша всегда верил в то, что соулмейт — кто-то невероятно близкий. Кто-то, кто понимает с полуслова твои даже самые глупые шутки. Кто-то, кому можно доверить всё, начиная от собственных страхов и заканчивая закрытыми на сотни замков тайнами. Кто-то, с кем рядом будет настолько уютно, что сразу забудешь о всех проблемах, навалившихся на плечи. Кто-то невероятный. Кто-то волшебный. Кто-то чертовски, чертовски прекрасный. И сейчас, отыскав своего человека, Саша понимает. Понимает, что он был прав. Его соулмейт действительно чертовски прекрасный. И они справятся со всем на свете. Вместе. Когда не справлялись?