The Numbers

Через два дня, ближе к полудню, я уже сидела в невзрачной машине и бездумно смотрела в окно, периодически поглядывая в зеркало заднего вида и встречаясь взглядами с моим попутчиком. Константин встретил меня ещё у самого подъезда с широкой улыбкой и горящими сквозь очки добротой глазами. Не похож он на капитана полиции. На вид ему было слегка за пятьдесят, и он выглядел как какой-то мультяшный персонаж, к которому приходят за объятиями и утешением. «Многие маньяки так выглядят». Голос повторил мне одну и ту же фразу несколько раз, пока мужчина звонил Серябкиной и сообщал, что уже забрал меня и обещает привезти в целости и сохранности. Он звучал так по-отечески, что у меня не оставалось сомнений — их связывает что-то большее, чем просто работа. Сидя на заднем сиденье, я чувствовала, как с каждым километром страх где-то в глубине души постепенно усиливается. Взгляд цепляется за каждую проезжающую мимо машину. Интересно, что чувствовал папа, когда понял, что одна из них едет не по той полосе? Я трясу головой, отгоняя навязчивые мысли, а после снова встречаюсь взглядами с водителем. Он смотрит на меня с беспокойством и жалостью, и это безумно злит.  — Мы можем вернуться, если хочешь.  — Всё нормально. Просто неуютно в тишине.  — Тогда радио или душевный разговор? — его рука тянется к панели, когда я задаю вопрос.  — Как вы познакомились со Снежной Королевой?  — С Олькой что ли? — добродушный смех вызывает у меня улыбку. — Она не холодная, просто очень хочет такой казаться. А познакомились… Помню, лет семь, может восемь назад выгуливал собаку. А там девочка на улице была. Ей нужна была помощь. Вот я и помог, а потом как-то в привычку вошло, до сих пор помогаю. — я подозрительно хмурюсь. Слишком размытая история. Но он не замечает, продолжая говорить. —  Она не плохой человек. Даже слишком хороший. Помнишь прошлогоднюю историю, ублюдок вылавливал девочек и насиловал? Я могу лишь молча кивать. Тогда весь город был напуган даже больше, чем сейчас. Даже про нас забыли. Тогда было пятнадцать мёртвых подростков за шесть с половиной лет против одиннадцати ни в чём неповинных изнасилованных девочек. Кулаки непроизвольно сжались.  — Оля работала с одной из девочек. Долго, муторно, не могла даже спать из-за мысли, что он где-то там. Никто сейчас этого не признает и не вспоминает, но если бы не её психологический портрет, его бы не скоро поймали.  — Почему мне кажется, что у этой истории всё равно плохой конец?  — Та девочка не выдержала. Ты понимаешь, о чём я. Ей же было только четырнадцать, вся жизнь впереди! А он её сломал. — Константин так сильно сжал руль, что он, кажется, вот вот сломается пополам. — А знаешь, в кого полетели все камни? Конечно в Олю. «Ты же с ней работала, тебе же за это платят, не уберегла». И я смотрел на неё на следующий день, а её взгляд не выражал ничего. Люди вокруг называют её бессердечной сукой, и только некоторые знают, что больше матери рыдала только она. А Оля до сих пор простить себя не может. Но что-то я совсем о грустном заговорился. Я снова киваю, вспоминая наш прошлый сеанс. Так ли она хотела убедить меня в моей невиновности потому, что я и правда невиновна? Или она таким образом хотела убедить саму себя? Тем временем мы свернули с шоссе на какую-то лесную дорогу. Как я поняла, здесь должны были проходить какие-то раскопки, поиск жертв сталинских репрессий. Из-за погодных условий их перенесли на два дня назад. Тогда меня и нашли. Подумать только: два дня, и обнаружили бы уже четыре тела. Я съежилась. Наконец машина останавливается, и я выхожу. Закидываю голову, вдыхая запах свежего леса, и только потом открываю глаза. Небо почти полностью закрыто тучами и, хоть дождь уже был, скоро, видимо, начнётся снова. Я надеялась управиться до его начала. Теперь я ненавижу дождь. Мужчина ведёт меня к месту, закрытому от посетителей бесполезной лентой, намотанной на стволы деревьев. Я подлезаю под неё, но Константин за мной не идёт. Яма уже почти полностью заполнена водой, и я непроизвольно вздрагиваю. Как будто пришла на собственную могилу. «Помнишь, как мы лежали здесь? Вместе? Помнишь, как ты бросила меня умирать? Почему ты оставила меня?»  — Пожалуйста, хватит. — шепчу я, хватаясь за голову. — Мне больно. «Мне тоже было больно. Нам всем было больно.» Я падаю на колени у самого края, не обращая внимания на грязь. Жестом показываю мужчине не подходить, а после тяну руку к яме, будто надеясь, что кто-то возьмётся за неё, и я помогу ему выбраться. Ничего не произошло. Спасать уже было некого. Мне тесно и душно. Абсурд. Я закрываю глаза и снова вдыхаю запах, пытаясь хоть что-то вспомнить. Боль. Очень больно. Шёпот. Держись, только не закрывай глаза. Запах гнили. Никаких картинок. Никаких лиц. Ничего не помню. Я чувствую, как слёзы скопились на глазах, и поднимаюсь с земли, уже собираясь возвращаться. И тут, в метрах десяти от себя замечаю клочок белой бумаги, так сильно выделяющийся на фоне жухлой травы. Скорее всего, кто-то из сотрудников обронил. Но мысль о том, что за больше, чем две недели она должна была поменяться в цвете. Подбегаю и выдергиваю её из земли. Бумага мокрая, но текст читабельный. Это подарок. Я внимательно приглядываюсь к месту. Это не просто трава. Она в перемешку с землёй, как будто… Здесь копали. Я никогда не видела свежих могил, но это было очень похоже. Снова падаю, но на этот раз с беззвучным криком, зарываясь пальцами в землю и раскидывая её в стороны. Константин подбегает и оттаскивает меня. А я не могу перестать повторять, срываясь на крик и плача:  — Там кто-то есть! Там кто-то есть! Небо заплакало вместе со мной. Так я нашла номер 20.

***

Я не заметила, как оказалась в тепле. Меня всё ещё трясёт. Смотрю на дверь в упор и всё равно не вижу, как в помещение влетает Оля, с порога спрашивая в порядке ли я. Я не отвечаю. Я не в порядке.  — Пойдём. Я отвезу тебя домой.  — Пожалуйста, только не домой. Там мама. Я хочу к подруге. — Оля хмурится, но соглашается. Уже сидя в её машине, когда она была готова отъезжать, девушка снова заговорила.  — Прости. Мне очень жаль, что так случилось.  — Вы не виноваты. Никто не знал, что так получится. — тихо говорю я, смотря в окно.  — Я должна была догадаться, что что-то такое может произойти.  — Вы учите меня прощать себя, но сами вините себя во всём, чтобы не происходило. Говорите мне, что я не виновата в смерти отца, а сами не можете простить себе смерть той девочки.  — Он никогда не умел держать язык за зубами. — в слабом отражении я вижу, как она ухмыляется. — В моём случае я и правда виновата. Не разглядела, что у неё на уме. А это, чёрт возьми, моя работа!  — Но вы тоже человек! — я отвечаю в том же повышенном тоне. — Вы не можете исправить всё и вся. Зато сколько других вы спасли. Возможно, вы прямо сейчас спасаете меня.  — Да, наверное. — я вижу поникший взгляд, и мне хочется схватить её за руку и показать, что я верю в неё. Но я сижу на месте и не двигаюсь. — Ты делаешь много всего, но одна ошибка — и всё разваливается. Никто не помнит, что я сделала для прошлого дела. А из-за того, что произошло, не допускают меня к твоему. Я почти ничего не знаю. Они просто используют меня, чтобы вытянуть из тебя всё, что можно. И это так бесит! — Оля ударяет по рулю, и я вздрагиваю. — А я не хочу использовать тебя в ответ. Я хочу тебе помочь. Я молчу, не зная, что сказать. Я впервые видела такое. Она так молода и в таком отчаянии. В какой-то степени я ощущаю то же самое. Оля молча везёт меня к Полине, а я никак не осмелюсь снова начать разговор. Только когда она тормозит у поворота, и я отстёгиваю ремень, девушка тихо произносит:  — Будь осторожна. А я, не сдержавшись, говорю ей фразу, которая так долго крутилась у меня на уме.  — Мёртвых больше нет. А живые голодны.