***
Сеньор Висконти теребил короткую светлую бородку, смотрел в пухлую записную книжку, щурясь и морща на высоком лбу подвижные брови. - Ты учился где-нибудь? - спросил, не глядя, сухим как бумага баритоном. - В школе при церкви Святого Брутуса. - Угу… Значит, читать-писать умеешь… - пробормотал мужчина, что-то отмечая черной ручкой. - Я так сильно похож на идиота, сеньор Висконти? Строгий взгляд холодных серых глаз внимательно прошелся по лицу Занзаса. - Пожалуй, что нет, - наконец ответил Висконти. Ручка быстро скользнула по бумаге, что-то быстро вычертила. Мужчина вырвал листок и положил перед ребенком: - Решишь уравнение? Занзас внимательно посмотрел на мелкие аккуратные цифры и буквы с лихими выштрихами-завитушками посреди широких линеек. Похожи на причудливые разводы облаков на небе... - Ну что? - сухо спросил Висконти, бросив быстрый взгляд. Заметил, что мальчишка ничего не написал, и оттянул вниз правый угол рта. - Сорок пять целых и шесть десятых. - Что? - Икс равен сорок пять целых и шесть десятых, сеньор Висконти, - повторил Занзас, глядя исподлобья. Мужчина секунду помолчал. Взял листок, посмотрел. Повертел в длинных пальцах ручку. Окинул Занзаса нечитаемым взглядом. - Ну да… Сорок пять и шесть. - Ручка быстро черканула в блокноте очередную закорючку. - Ну да…***
Одежда пошита по размеру. Составлено расписание, приставлены учителя. Человек, названный отцом, мягко улыбается и прячется за дверьми кабинета. Великан с хохолком - сеньор Крокент - выступает из углов, приветственно кивает и исчезает. Сеньор Висконти с устало-хмурым лицом строчит заметки в блокноте, но появляется в особняке не чаще, чем раз в месяц. Есть ещё несколько мужчин, с которыми Тимотео часто встречается, но рассмотреть их хорошенько мальчику не удается. Чем они занимаются и живут, остаётся загадкой… Загадок так много, что это начинает напрягать.***
Долговязый историк в роговых очках нудно наговаривает даты и события, точно считывая их с календаря. Мальчишка смотрит на него, не сдерживая зевоты, отворачивается к окну. До конца еще так долго… Указка с треском опускается на руки. - Почему не пишете, молодой человек?! Занзас вскидывается от резкой боли и смотрит на учителя с нескрываемой злобой. Ребро столешницы плавится под ладонями, историк бледнеет и вжимается в стену. - Ещё раз так сделаете… - Голос мальчишки дрожит, срываясь на сдавленный хрип. - Пожалеете… Больше никто и никогда не поднимает на Занзаса руку.***
- Где ты его взял? Молодой человек с каштановыми волосами и выцветшей челкой оторвался от блекло-рыжего котенка и широко улыбнулся. - А! На улице подобрал. Потом назад отнесу: дон не терпит животных в доме. - Почему? - Аллергия, - беззаботно пожал плечами Ганауче. Занзас поджал губы, отчего-то чувствуя себя уязвленным. Котенок поднял на него расширившиеся медные глаза и чихнул.***
Комната небольшая, по сравнению с другими, но порой Занзасу кажется, что будь она ещё меньше, было бы гораздо лучше. В залах пусто и почти физически холодно, посреди большого пространства чувствуешь себя беззащитным и слепым на чужой ладони. Нужно обживать территорию, обрастать защитой, приспосабливать под себя и приспосабливаться самому... Ребенок опустил котенка на застеленную кровать. Здесь до сих пор не было ни одной вещи, которая была бы его. Раньше, впрочем, тоже нельзя было похвастаться богатствами, но всё-таки в мансарде он был свой, часть ее, и она была его частью. В маленькой коробочке из мальчишеских сокровищ хранились рыболовный крючок на длинной бечеве, каким Занзас ловил лещей всё лето, связка пестрых петушиных перьев на удачу, большая пуговица причудливой формы, найденная в пыли на дороге, несколько мелков, колючая ракушка… Но и коробочка осталась там, за серой исморосью, вместе с матерью. Во снах женщина до сих пор стояла на тротуаре, толкаемая безликими прохожими, в кровь закусив губу и раздирая платок. Почему-то в мальчике возникла уверенность, что, когда красная ткань наконец расползется на клочки в руках матери, он забудет ее лицо и запах резеды… От этой мысли по спине пробежали мурашки, и Занзас мотнул головой. “Довольно!” Книжки небрежно упали на стол. Ночами золотые искры всё так же срывались с кончиков пальцев, звёздами расцвечивая высокий потолок, но никто так и не удосужился объяснить, почему это возможно и что за судьбоносная роль отведена такой способности, перевернувшей всю жизнь с ног на голову. Спрашивать самому казалось унизительным и почти постыдным. Как быть? “Тем, кто не верит людям, обо всем рассказывают книги,” - тихо смеётся в голове голос священника. В библиотеке пусто, как в церкви в будний полдень, сквозь витражные стекла льется свет. Стеллажи с книгами, точно тело дракона, растягиваются по периметру зала, змеятся между окнами и нишами. Занзас глядит хмуро, понятия не имея, что именно будет искать, бесшумно идёт вдоль полок, касаясь корешков. Тематик, судя по карточкам, бесчисленное множество. С чего же начинать? Если верить сплетням женщин, то всё богачи богаты оттого, что умело обирают бедных. Бармен имел обыкновение обсчитывать клиентов и был богат. Мясник так не делал, но всё равно был богат. Падре это явление объяснять воздерживался. Тимотео подходил под категорию “богатые, потому что на вершине жизни”. Такие, как правило, занимаются политикой. Корешки книг на полке с такой карточкой и правда выглядят более потрепанными, нежели другие. Занзас тянет наугад первую попавшуюся и забивается в самую дальнюю нишу, удачно скрытую стеллажами: раскрывать свое присутствие в библиотеке он уж точно не собирается. Кто они все такие, чтобы он объяснял им смысл своих действий, стоял под чужим внимательным взглядом людей, всякий раз с радостью готовых уличить его во лжи и проказе? Да и не солидно - что ему-то делать в библиотеке?!***
Время идёт, книга сменяется книгой, чередуются тематики, и система в действиях пропадает. Время идёт, день сменяется ночью, чередуются времена года, и логика в подборе учителей ускользает от понимания. В руках при желании можно расплавить даже подкову, но седой старик, учащий стрельбе, трясет головой, отвечая, что себя следует сдерживать, а если уж совсем невмоготу, то бегать или отжиматься. Занзас заглядывает в его спокойные выцветшие глаза: - А какие ещё варианты есть? - Да кто как, на самом деле, - поджимает губы старик. - Кто-то начинает считать про себя, другой что-нибудь жевал… Один вообще бил… стулья, да. Но до такого лучше не доходить. Когда в кабинете отец, усадив в кресло и сев напротив, объявляет, что они - мафия, Занзас только поднимает бровь, удивляясь лишь тому, как близко и как далеко всё это время он был от истины. Тимотео, по-видимому, ожидал более бурной реакции и, заметив подобное хладнокровие, облегченно откинулся на спинку кресел. - Ну, как поступишь? - спрашивает добродушно и ждет. Чего ждет-то? На языке вертится дерзость: мол, выбор что ли есть? Странно, что такому мягкому человеку хочется хамить. Падре тоже был добродушным, но ему такое желание грубить не возникало. Нежности тоже не было, но всё-таки. И дело не то чтобы в том, что падре Занзас за два года обучения при церкви знал лучше, чем собственного отца, с которым таких же два года прожил под одной крышей, - падре был беден и власть свою не отстаивал. Отец же - богат и как глава самой влиятельной мафиозной фамилии обременен поистине удивительной властью. Находясь на такой вершине, неужели возможно удержать ее мягкостью? Да никогда! Нет таких примеров в истории и не будет. Строгость - всегда насилие. Насилие над массами - всегда в той или иной степени жестокость. Улыбка на гладко выбритом лице с седеющими усами слишком сладка. И кроме нее, Занзас так ничего и не увидел. Отец ждет. Как и когда подсовывал конфету за редкими совместными обедами, как когда вручал подарок в пестрой обертке на день рождения, как когда… - Пойду по вашим стопам, - пожимает плечами Занзас. Что ещё можно ответить? В глазах отца вспыхивает такая радость, что в кабинете будто становится светлее. Тимотео подается вперед, потирает руки. - Вот и славно! Тебе ещё многому предстоит научиться!.. Он увлеченно говорит, но мальчик слушает в пол-уха. Чего Тимотео так радуется? Знает ли он своего сына лучше, или так хорош сам факт одобрения со стороны ребенка? Ну да, так важно старику его мнение… - Со следующего года пойдешь в академию… Эта новость вызывает скорее радость. Наконец-то замыкающийся в золотую клетку особняк выпустит Занзаса на относительную свободу. Можно будет получше изучить этот новый мир, заявить о себе, превратиться из предмета интерьера в нечто более значительное, возможно, даже найти единомышленников. Поговорить хоть будет с кем. Хотя лучше слушать. Слушать и смотреть. Тогда можно услышать и увидеть. Свободное время скоро заканчивается с появлением заместителя отца, сеньора Ньюго, и Занзаса деликатно выпроваживают. В первую же встречу с ребенком мужчина с плохо скрываемым сожалением обронил: “А. Всё-таки…” - и, вяло улыбнувшись, посмотрел на Занзаса так, как смотрел мясник Грасси, отрезающий матери за горсть монет самый худший кусок говядины. Высокий, с пышной шевелюрой до плеч, с такой же щеточкой усов, как и у Тимотео. В глаза бросалась левая, одетая стальными пластинками рука. Была ли она живая или протез, Занзас сказать затруднялся. В комнате рыжей круглой подушкой лежит отвоеванный когда-то кот Марко. Отогревшийся, отъевшийся, он вытянулся, приосанился, вычищенная шерстка чуть пригладилась, стала мягче на ощупь. Марко больше не шарахался от прикосновений, смело ходил по комнатам и смотрел по сторонам. Он приоткрыл один глаз, бросив ленивый взгляд на вошедшего Занзаса, и снова задремал. За окном ярко светило весеннее солнце.