***
- Спите на посту, отбросы?! Прирежу!!! - разносится по всему коридору. Противоречить и оправдываться не смеет никто. - Командовать людьми - ни с чем не сравнимое удовольствие, капо Солдафон? - Придержи язык, мусор! Без него останешься! - Если на ложь злятся - значит, это правда... Мечта - довести сотто до истерики и посмотреть, что будет.***
Фран думает, что дьявол выбрал бы для Супербии из всех адских мук ту, чье имя «Бездействие». Основная часть споров с боссом приходится именно на требование операций. Сотто не может ничего не делать, неуемная энергия не дает покоя, хлещет по спине плетками дождевых струй. Обычное ожидание способно довести мечника до нервного подергивания глаза. Сотто не будет есть и спать, но сделает всё, что запланировал. А планы он строит грандиозные, полубезумные. Точно сошедший с песенных полотен скандинавских саг, слишком старомодный со своим полузабытым оружием, он определенно живет химерами. Мечник никогда с этим не согласится, но не пошел ли он за боссом, как за Молохом, пленясь его еще более сказочными и такими воплотимыми в жизнь амбициями? И победа была так близка, как серебряные яблоки звезд на зимнем ледяном небе, - протяни руку, коснешься. И ведь коснулся...***
Вонгола характеризует сотто как Стратегического капитана Варии. Однако если исходить из понятий «стратегия» и «тактика», то Супербия скорее непревзойденный тактик. Он выиграет любой бой, но войну... Войну выиграет босс, сплетя лестницу к своей цели из поражений и побед. Больших и маленьких, ощутимых и не очень. А Супербия проигрывать не умеет. Впрочем, ему и не надо…***
Фехтовальщики имеют привычку давать имена своему оружию. На во-прос: как зовут его меч, - сотто задумывается надолго. Потом пожимает плечами: - Никак. Ремни стягивают стальное запястье, намертво крепя клинок. Наверное, когда-то, когда обе руки сотто были теплыми, у меча все-таки было имя. Потом его не стало: это ведь так странно - давать прозвище продолжению руки.***
«Светел меч, не проливший крови,» - поется в старинной балладе. Меч, проливший кровь, светится еще ярче, однако постоянно требует применения. Супербия так похож на свое оружие, что временами Фран перестает видеть в нем человека. Лишь легендарный Атвейг, поющий от счастья, когда его вынимают из ножен, и плачущий, если сражение идёт без его участия, не более. Или не менее? Каваллоне зовёт мечника в свою семью с улыбкой на лице и сосредоточенностью во взгляде, и Скуало смотрит на него не мигая, почти недоуменно. Долго. Как на идиота. Брезгливо кривится, фыркает и резко уходит, сбросив руку Мустанга с плеча. Каваллоне не понимает, какую дерзость совершил. А может, и понимает, но принять не хочет. Лишь достойный вытянет меч из камня, - и пусть Занзас отнюдь не король Артур, но не для этого Кларента. Даже если вдруг босс – сойдя с ума, не меньше, - вздумает сделать бывшему ученику Аркобалено Солнца такой подарок-передачу, не принимая плату то ли из пренебрежения, то ли намекая, мягкосердечный Дино просто не удержит в руках это страшное в своей силе оружие.***
Зеркала чужих глаз для тщеславия надежнее обычных. Супербия прямо и косвенно всегда дает понять, что мнение о его персоне и поступках посторонних его заботят в последнюю очередь, но при всем этом он весьма падок на лесть. Не грубую, но исподтишка, чем время от времени пользуется Каваллоне. Сядет напротив, заведет разговор сложными путями к фехтованию, упомянув пару побед, потеребит в пальцах кончики длинной пряди, а мечник смотрит уже мягче. Фехтование – его «конек», а волосы – гордость. Говорят, он растил их в знак своей верности боссу. Выходит, всякий, кто восхищается его волосами, в глазах мечника восхищается его выдержкой и надежностью. Всё так сложно переплетено, что сотто наверняка и сам давно запутался. По крайней мере любой намек на неудобство такой длины расценивается как оскорбление. Они красивы. Ртуть, растекающаяся по спине, серебристые нити. Дым пепелищ, мрамор надгробий и слезы вдов. Седина и вылизанные ветром кости. Дино не видит этого. Перед ним – одноклассник, шумный, слегка улыбающийся глуповатым шуткам, любящий апельсины. Каваллоне слишком часто смеется, чтобы напарываться на острый как гвоздь взгляд Скуало, сидящего с неестественно прямой спиной, и вслушиваться в обугленные по краям сиплыми нотами хрипотцы слова. Клинок для блеска иногда обтирают бархатом. Если подумать, то причина таких посиделок для сотто станет ясна. На одной из миссий кто-то из офицеров отмечает, что сотто красуется. Фран всматривается внимательней. Пожалуй, мечник и впрямь любуется со-бой и своей работой. Но что ему остается? Беда сильных заключается в бесплодных поисках настоящего противника. Противники Супербии ложатся к его ногам мокрой от кровавой росы травой. Сотто пьянеет, как охотничья собака на скотобойне, и с криком врубается в ряды. - Не подавишься? – интересуется босс, пряча насмешку во взгляде. Мечник живо поворачивается к нему с акульим оскалом в пол-лица. - Мало мне… - шепчет одними губами. – Мало!.. – И срывается с места.***
По венам мечника вместо крови бежит жидкий азот, поэтому по температуре руки сотто не отличаются. Голубое пламя на лезвии клинка обжигает морозом. Но для того, кто играет для босса роль саламандры, это хорошо. Средневековые ученые описывали в своих книгах, как это холодное подобно льду создание одним прикосновением гасит огонь. Они были не так далеки от истины: когда босс очень не в настроении, с любым докладом или просьбой к нему отправляют именно Супербию. А если вспомнить, что саламандры выбираются из камней только в дождь, иллюзия становится полной.***
Скуало засыпает на диване в гостиной, впервые за несколько дней. Фран подбирается ближе, всматривается в напряженное лицо со сведенными бровями, углубившимися складками у глаз. Перышко скользит по оголенной шее, и сотто вздрагивает, тихо стонет, не просыпаясь, прячется за завесью волос. Иллюзионисту почти смешно: гордая варийская акула боится щекотки. Перо едва успевает коснуться носа, как в комнату входит босс. Фран тут же отскакивает. Занзас проходит мимо, останавливается у дивана и смотрит на свернувшегося узлом сотто, склонив голову набок. - Грёбаный трудоголик... – недовольно бурчит и скидывает на сотто свой китель. - Займись делом, мусор, - бросает через плечо иллюзионисту, скрываясь в своем кабинете. Фран глядит на мечника. Тот продолжает спать. Вечно мерзнущий, выше поднимающий воротник и застегивающийся на все пуговицы, под нагретым кителем босса слегка расслабляется. Но напряженность готовой в любой момент сорваться пружины остается. Иллюзионисту не хочется знать, что ему снится ночами. Ледяное поле, где пыль толченого стекла разбитых зеркал режет глаза, а под ногами рассыпаются бирюзовые бусы - кости умерших людей. Над головой, где в глубокой тишине бьется грязный парус провисшего неба, вьется тонкий запах похоронных лилий и пепла. Сотто дергается и бессознательно сжимает рукав кителя. Фран сдавливает собственные виски, морщась от боли, и быстро уходит из комнаты.***
- ...главное - чтобы «Голубая команда» совсем «голубой» не стала. Луссу и так много радости в жизни... - А по-мне, так не надо заводить в ней французов. - Почему, Занзас? - Это будет уже «Черная команда»... Мечник тихо смеется, прикрывая глаза и склоняя голову. За окном танцует снег, плавно опускаясь и поднимаясь вверх. В кабинете тепло в мягком свете настольной лампы. Фран смотрит из тени портьер на откинувшегося в кресле сотто, по глотку смакующего еле теплый латте, и думает, что в такие моменты Супербия обретает покой. Место сапфира – в монолитности небесного трона. Ему никто не соперник, даже помыслить об этом – смешно. Но внимание босса слишком ценная награда, чтобы ее делить. Лучше него ведь быть не может, правда? А если вдруг появится, - ладонь бессознательно ласкает рукоять меча, - то не надолго...