Если сможешь

      Драко был собой доволен, но и чувствовал к себе мелкое отвращение. С трудом, но он сумел держать на лице маску безразличия. Ровно до того момента, пока, не поддавшись порыву, обнял ее.       Мерзость.       Драко Малфой по собственной воле явился в дом Грейнджер, сумел вежливо переговорить с ее матерью, а затем отдал ей мешочек, внутрь которого запихнул все необходимые приборы для изготовления зелья — это меньшее из всех зол. Слизеринец, чтобы осмелиться на столь рискованный шаг, нашел себе самое невинное, на его взгляд, оправдание, но и одновременно самое лживое из всех — человек своего слова.       Драко никогда не обманывал. Говорил прямо и по-существу, потому что ненавидел ложь. Отвечал уклончиво — да, пытался отсрочить ответ — да, говорил загадками — да, действовал хитростью для достижения цели — да, врать — нет. Именно поэтому распределительная шляпа отправила его на Слизерин. Малфой был изворотлив, как змея, мог выбраться из любой ситуации, проникнуть в любую дыру, даже самую грязную, и найти выход. Знал, что для достижения любой цели придется в малой или большей степени попотеть. И был готов.       Но не к Грейнджер. Не к привязанности к ней.       Малфой запутался. Он многого не понимал. Корил себя за слабость и бесхребетность. Вглядываясь в зеркальное отражение, видел маленького мальчика, не наученного жизни. Ненавидел себя. И во всем была виновата Грейн… нет. Во всем был виноват Волан-де Морт. Если бы не он, ему не пришлось бы — но пришлось — это действительно то слово, которое можно употребить? — обращаться к Грейнджер. Не пришлось бы связывать их жизни, упорно сплетая нити, словно долбанный паук плести свою паутину.       Он умел чувствовать. Всегда умел. Но под маской неприкосновенности скрывал эмоции, так как просто не имел никакого права позволять себе дать слабину. И что в итоге? Он уверил себя, что Грейнджер — единственный путь ко спасению. Вглядываясь же в суть, понимал: Гермиона Грейнджер никогда не избавит его от проклятия, потому что противоядия не существует. Как и, в принципе, от зависимости, в которую Драко впал. Она заинтересовала его своей проблемой, поэтому пришлось найти оправдание для своего поведения. Оправдание — не проклятие. На самом деле — бремя, и время, и болезнь, и окружающий мир, и знакомые, и друзья, и семья, и школы, и предубеждения. Ему захотелось поделиться, потому что в ней он нашел… кого? Кого он увидел в Гермионе Грейнджер? Подругу по несчастью?       Она тоже заложница своего разума.       Их жизнь превратилась в нескончаемый лабиринт. Они были одиноки. Бродили, блуждали, кричали, звали на помощь, но никто не отозвался. Находили все больше и больше тупиков — огромные заросли, через которые не перебраться, и на которые даже не забраться, чтобы оглядеться. Воздух превратился в туман, застелил глаза. Им не суждено было встретиться, но каким-то невообразимым образом, оказавшись в очередной ловушке, почувствовали присутствие друг друга. И, чтобы выбраться, пришлось взяться за руки.       Проблема в чем? Уже не проклятье. Уже не болезнь, именуемая «Анорексией». Нечто большее… что?       Драко втянул воздух. Сжал губы в тонкую полоску.       Что? В чем? Где? Причина… близко. Очень близко. Проблема, ошибка — все это лежит на поверхности. Протяни руку и коснешься. Все решится. Все закончится. Не придется больше обманывать, исчезнет влечение. Но трогаешь лишь пространство. Оно невидимо, но ощутимо. Тонкое. И все же, имеет свою собственную оболочку. Оно вязкое, скользкое, временами холодное. Впивается в твое тело, окружает тебя, призывает открыть глаза, увидеть все в истинном свете. Но как только ты все же решаешься взглянуть, исчезает. И каждый раз что-то забирает. Никогда не думает о том, чтобы пощадить.       Никогда.       «Это слово преследовало раньше, преследует и сейчас. Оно логично и понятно. Никогда и ничего не будет, потому что никогда все равно. Да, определенно, никогда все равно… то есть все равно — всегда».       Драко вздрогнул. Его мысли совершенно спутались, но он находил в них свою философию. Свою логику и смысл. Поэтому продолжал бродить по лабиринту, сжимать руку Гермионы, проявлять к ней особую мягкость. Потому что в какой-то момент он осознал, что не хочет покидать мрачные стены, давно заросшие прогнившей травой. Стоит им найти выход, озаренный светом, как придется ее отпустить. Малфой больше всего хотел и отодвинуть ее от себя, и оттолкнуть, и прижать к своему телу, и сковать ее руки, и не позволить исчезнуть.       Странная, странная Грейнджер. Странный, странный Малфой.       Он мог отправить своего филина. Мог написать Забини, отсидеть скучный прием в Малфой-мэноре, а затем встретиться с другом и напиться в каком-нибудь пабе. Так было бы правильнее. Но вместо этого он пришел к Грейнджер. Пришел, чтобы увидеть. Посмотреть на ее поведение после секса. Посмотреть в ее глаза, внимательно изучить. Прикосновения не входили в его планы, топтания возле калитки — тем более. Он хотел показать, что ему совершенно все равно на то, что она скажет. И что сделал? Проиграл.       Драко и сам не понимал своих мотивов. Что, если Грейнджер начнет задавать вопросы? Что он ей скажет? Как оправдается? Малфой никогда в карман за словом не лез. Но сейчас, находясь в собственной спальне, у него была возможность немного поразмыслить. Стоило привести свои мысли в порядок. Искренне поверить в то, что ему нужно чертово исцеление. Исцеление от синдрома оборотня, а не от Грейнджер… Оборотень. Малфой стал оборотнем.       Слизеринец мало думал о своей участи после злополучного дня. Понимал всю серьезность ситуации, но знал: ничего не исправить. Некоторое время пытался найти лекарство. Обращался к целителям, читал и переводил книжки, выискивал все новые научные диссертации, общался с оборотнями. Однажды даже обратился к своему бывшему преподавателю по Защите от Темных Искусств — Люпину. Что сделал Римус? Сделал вид, что искренне посочувствовал Драко, дал несколько дежурных советов и, как это обычно бывает, предложил помощь.       — Мистер Малфой, вы всегда можете на меня положиться. Если встретите какие-нибудь трудности, дайте знать. Вы не одни.       Лучше бы отнесся к нему с пренебрежением. Люпин говорил с такой жалостью, с таким сочувствием, что Драко стало тошно. Он холодно поблагодарил бывшего преподавателя, развернулся и ушел, хотя в душе бушевал тайфун.       «Только жалости мне не хватало от старого маразматика», — подумал тогда он.       Не найдя ничего, что могло ему хоть как-то помочь, Драко отпустил свою глупую затею. До тех пор, пока в его жизнь не ворвалась Гермиона Грейнджер. Нет… Малфой сам ее впустил. Не позволил, не разрешил, а самостоятельно раскрыл дверь, схватил Гермиону за руку, затащил внутрь сознания, сердца и в селезенку, запер и заявил: «Все, Грейнджер. Теперь это твой дом. Добро пожаловать!»       Драко рассмеялся от новой порции своих глупых мыслей. Но смех его был наполнен такой болью, желчью и непониманием, что хотелось разворотить свою комнату, а затем все-таки убить себя.       Грейнджер его убивала. Мысли о ней его убивали. Пристрастие к ней его убивало.       Драко передернул плечами, отгоняя от себя накатившее разочарование. Не получилось.       Смешно. Наследник благородного рода Малфоев, чистокровный волшебник, надежда своей семьи и просто мальчик, который до сих пор чувствовал неприязнь к «Золотому трио», был увлечен его участницей. Подругой Всемирного Гарри Поттера, да-чтоб-он-поскорее-сдох, Рона Уизли, соплохвост-его-задери, грязнокровкой. Искал ее общество. Дышал ею. Хотел ее.       «Отлично!» — с раздражением подумал Драко. — «Осталось только смастерить статую из золота с изображением Грейнджер, поставить посреди Малфой-мэнора, а поместье объявить святыней героини войны. Родителям же сказать, что это мой маленький лучик света в кромешной темноте, что я ее люблю, благотворю, сделаю своей женой и она родит мне кучу полукровных отребий. А еще каждое утро молиться, преподносить ей цветы, нести пост и наведаться ко всем ближайшим соседям. Так и представляю: «Мистер Лестрейндж, как я рад вас видеть! Именно вас я и искал! Вы знали, что появилось новое направление религии, посвященное Гермионе Грейнджер? Я, раб Святой Гермионы, ее последователь, хочу направить вас на путь истинный. Никакой Мерлин или Бог не сравнятся с силой и могуществом Святой Гермионы… Мистер Лестрейндж, почему вы захлопнули дверь?». Затем я заложу свое имение, продам бизнес отца, вложусь в религию Грейнджер, начну носить мешки из-под картошки, ходить с посохом, отращу бороду, а если кто-то хоть слово скажет против Святой Гермионы, убью. И так будет с каждым. Да. Всех убью. Чтобы на свете остались только я и Грейнджер. И дружков ее убью, и родителей… всех! Потому что никто не сможет быть верен ей так, как я…»       — Тупорылый! — выругался Малфой, после чего опасливо осмотрелся. Выразился он совершенно не по-аристократски.       — Так что же мне делать? Нужна причина… причина… причина… — продолжал размышлять Драко. Поднявшись на ноги, он принялся расхаживать по комнате, приложив указательный палец к подбородку, и не по-Малфоевски сгорбился. Начал думать о своем поведении. Анализировать каждое слово, сказанное в адрес Грейнджер. Каждое действие. Каждую мысль. Каждую встречу. Секс… И вдруг его осенило. Драко пораженно остановился, будто его только что поразил гром.       У Грейнджер была такая же проблема, как и у него. Именно поэтому он просматривал книги по психологии. Поэтому написал матери. Поэтому его мозг посылал ему сигналы в виде галлюцинаций, воспроизводил диалог в его собственной голове.       Он просто хотел помочь. Глупо. Опять же, не по-Малфоевски. Но хотел. Вытащить из того дерьма, в которое она себя загнала. И упорно отказывался следовать советам. Грейнджер была не обычной больной. Не обычным перфекционистом, стремящимся к несуществующему идеалу. Она была особенной. Именно поэтому большинство исследованных абзацев можно вычеркнуть из своей головы. Гермиона Грейнджер была тупым львом, который ценил свободу.       Нужно показать ей. Обязательно показать и все же подтолкнуть к выходу. Именно подтолкнуть, а не подвести за ручку. Какой смысл действовать за нее, если после того, как он исчезнет, она может вновь впасть в свой личный Ад?       Только желание крылось не только в понимании ситуации. Мотивы были где-то глубже. Значительно глубже. Драко чувствовал сожаление. Но за что? Почему-то ему казалось, что это он виноват. Каким образом? Глупости, глупости!       Еще сорок минут.       Прием в Малфой-мэноре прошел, как и предполагал Малфой, пафосно и безотрадно. Он с большим удовольствием провел бы потраченное впустую время в одиночестве. Рождество не приносило ему никакой радости. Раньше он любил Рождество. А потом вырос. И праздник стал отвратителен.       Решив, что пора выдвигаться, быстро привел себя в порядок: расчесал непривычно растрепанные волосы, вычистил и без того блестящие ботинки, накинул зимнее пальто, сверху — зимнюю мантию, чтобы случайно встретившие его родители не начали задавать лишних вопросов, и вышел из комнаты. Оказавшись за пределами Малфой-мэнора, он преодолел антиаппарационный барьер, уменьшил мантию в размерах, спрятал ее в кармане и трансгрессировал. На секунду задумавшись: стоит ли идти?       Не стоит. Но все равно пошел.       Малфои получают все, что хотят, так ведь? А сегодня он хотел Грейнджер, которая уже дожидалась его чуть поодаль от дома. По телу пробежался незнакомый ему холодок. Драко остановился на несколько секунд, вглядываясь в ее силуэт. Долго она прождала?       В Гермионе чувствовался домашний уют, вызванный естественностью. Забрав волосы в косу, она засунула руки в карманы и потихоньку подпрыгивала, подрагивая от холода, и оглядывалась по сторонам. Малфой подметил про себя, что она не надела шапку, но вслух не высказал никакого упрека.       Это не его дело.       — Грейнджер, — кивнул юноша, делая шаг ей навстречу.       — Мал… — Гермиона запнулась, смущенно осматривая его. — Здравствуй, Малфой, — поздоровалась она, слабо улыбнувшись. Гриффиндорка сама подошла к нему, пытаясь преодолеть накатившее смущение.       Неужели он пришел?       Живот скрутило, когда Гермиона встала перед ним.       Очень опасная близость.       Почему нечто порхает внутри его тела? Дребезжит, щипает, будоражит?       На улице стало многолюдно. Отметив праздник за семейным столом, люди предпочли выбраться на свежий воздух. Некоторые то и дело оглядывались на странную парочку, но что случилось? Неужели в этом мире осталось место только для них двоих?       Что же сказать?       — Рада, что ты пришел.       — Я тоже.       Очередное затянувшееся молчание. Драко хотелось начать переминаться с ноги на ногу. Осмотревшись, он в отвращении скривил губы. Бейкер-стрит — это именно то место, где общественность предпочитала устраивать праздники и различные концерты. Издалека слышались звуки музыки. Досадно, потому что хотелось ощутить спокойствие и тишину. Насладиться обществом друг друга, а не ненужным шумом.       Насладиться… с каких пор он хочет насладиться грязнокровкой?       Насладиться… полностью и без остатка.       Насладиться… ее присутствием. Ее взглядом. Всем ее чертовым существом.       Малфой повел головой, безмолвно предлагая Гермионе двинуться в путь.       Они просто шатались по улице. Со временем навязчивые огни перестали раздражать и иметь хоть какое-то значение. Вновь говорили о школе, затем делились прочитанным. Драко рассказывал о своих неудачных попытках найти целителя, их методы лечения и цену на услуги. Гермиона лишь возмущенно раскачивалась в разные стороны, называя тех волшебников некомпетентными шарлатанами. Когда разговор зашел в тупик, Драко вновь принялся с отвращением разглядывать раскрашенные улочки и бродящих по ним Санта Клаусов.       — Как же это глупо — верить в магического человека, который за хорошее поведение вознаградит тебя подарком, — выплюнул он, скривив губы в ядовитой усмешке, когда бородатый мужчина в красном костюме помахал одногруппникам. — Никогда не интересовался маглами. Все они… недалеки.       Гермиона нахмурилась, опустив голову.       — Не всем дано жить в волшебном мире, где люди могут пару раз взмахнуть волшебной палочкой ради решения проблемы. И не каждому положено, Малфой, повстречать дракона. Но это не значит, что маглы недалеки. Людям нужно во что-то верить.       — Но не в пузатого очкарика. И не в бесполое существо, создавшее нашу землю просто потому, что ему когда-то было скучно. Грейнджер, надо трезво смотреть на мир и надеяться только на себя.       — Тогда жизнь станет сложнее.       — Возможно, — согласился Малфой, запихнув руки в карманы пальто. — Но продуктивнее. Вера во что-то искажает восприятие. Понимаешь? Вера в человечество, вера в Бога, вера в Мерлина, вера в Санта Клауса. Человек наивно полагает, что кто-то свыше, — юноша взмахом головы указал на небо, — ему поможет в решении проблемы. Но мало кто действительно поднимает свою задницу с дивана и идет пахать как проклятый.       — Надежда, Малфой, надежда. Бороться ради чего-то помогает надежда на удовлетворительный исход.       Драко неопределенно пожал плечами.       — Разве ты не надеешься на исцеление? Не надеешься навсегда распрощаться со своей зверской сущностью? Не надеешься на то, что человечество найдет лекарство?       — Нет. Не надеюсь.       — Тогда зачем тебе все это?       — Грейнджер, — Драко резко остановился и, повернувшись к Гермионе лицом, выставил указательный палец прямо перед ее носом, — я не надеюсь. Я знаю лишь два исхода: все получится или ничего не получится. Потому что если начну надеяться, но ничего не получится, сломаюсь. Кану в небытие. И ничего от меня не останется, потому что сожру себя со всеми потрохами. Чтобы искать, мне не нужна вера. Поэтому я не собираюсь молиться несуществующей материи.       — А ты уверен, что Его не существует?       Грейнджер отодвинула палец Драко и указала на небо, повторив:       — Ты уверен?       — Признаюсь честно: я был о тебе лучшего мнения. Мне казалось, ты не из тех фанатиков.       — Я не из фанатиков, — выпалила Гермиона, оскорбившись. — Но я не отрицаю тот факт, что Бог существует.       — Это говорит о том, что ты верующая. Такая же зависимая, как и остальные.       — Это говорит о том, Малфой, что я не принимаю никакую из сторон. Есть люди, которые готовы на весь мир прокричать: «Я не верю в Бога, потому что атеист», а есть те, кто глотку готов порвать за свою веру. При этом никто из них не способен доказать свою точку зрения. Я родилась в семье маглов, — гордо проговорила Гермиона, вздернув нос. — Но в одиннадцать лет мне сказали, что я волшебница. А в магию я никогда не верила. Так что… — девушка еще раз осмотрелась, а затем, махнув рукой, продолжила путь. — Кто их знает. Не хочу ни во что верить, пока мне не предъявят неопровержимые доказательства. Но ты, Малфой, если судить по твоим словам, не лучше тех самых фанатиков, потому что сам являешься фанатиком. Просто веришь в несуществование, а не в существование.       — Это не одно и то же, — не согласился Драко. — Я знаю, что не существует никаких сверхъестественных сил. Знаю, а не верю.       — А ты докажи.       — Нужны доказательства? Хорошо! — кивнул Малфой, выпрямившись. — Если не ошибаюсь, в семнадцатом веке жил патриарх по имени Никон. Кажется, да… — нахмурился юноша, приложив палец к подбородку. — Он провел церковную реформу после того, как перевел несколько, написанных на латыни, книг. Оказалось, что на протяжении нескольких веков люди неправильно проводили обряды: кланялись до земли, а не по пояс; крестились двумя пальцами, а не тремя; верили в Отца и Сына, но не знали о существовании Святого духа. Люди разделились на старообрядчиков и новообрядчиков. Произошел раскол церкви. Человек убивал человека из-за такой ерунды, Грейнджер! Ты думаешь, если бы Бог существовал, он допустил бы подобное? И это лишь единичный случай! Или, допустим, взять даже того самого Иисуса. Честно признаюсь, библию читал, но лишь обрывками — это так, ради интереса. И то, что он кого-то там воскресил, кажется мне очень странным. Я не отвергаю тот факт, что, возможно, мужчина по имени Иисус действительно существовал. Но что, если это просто маркетинговый ход?       — Маркетинговый ход? — удивилась Гермиона, пораженно раскрыв рот. — Ты сейчас серьезно говоришь?       — Конечно. Где доказательства того, что Иисус действительно существовал? А если существовал, для чего он хотел ввести веру в какого-то там Бога?       — И для чего же, интересно?       — Для того, чтобы запудрить людям мозги. Понимаешь? А якобы воскресшего он мог просто подкупить. Либо же воля случая. Тогда многих людей хоронили, потому что не могли отличить смерть от обычного обморока.       — Малфой, но ты же не очевидец. И не можешь знать наверняка, — вздохнув, проговорила Грейнджер. — Я не утверждаю, что Бог существует. Но прошлое навсегда останется для нас загадкой. Можно предполагать, но не утверждать. Потому что гипотеза никогда не станет научной без доказательств. Именно поэтому я и согласна, и не согласна с твоим мнением. Но оспаривать его не буду.       — Грейнджер, ты всегда выбираешь нейтралитет, — заметил Малфой, вновь остановив Гермиону. — Когда я оскорблял твоих драгоценных друзей, ты никогда не влезала в разборки, если не считать единичных случаев и пощечины, которой ты вознаградила меня на третьем курсе.       — Еще скажи, что ту пощечину ты не заслужил, — прищурившись, ответила Гермиона. — И я не всегда выбираю нейтралитет. В войне я выбрала сторону Ордена Феникса, а не убежала на край света.       — Потому что если бы что-то пошло не так, если бы твой святой Поттер не убил Волан-де Морта, миру пришел бы конец. Все маглы, грязнокровки и полукровки были бы уничтожены. Твоей жизни угрожала опасность. Именно поэтому ты встала на сторону Ордена Феникса.       — Нет. Просто я ненавижу дискриминацию. Кому-то приходится вливаться в новый мир, будучи совсем ребенком, а кто-то рождается с золотой ложкой в зубах и чувствует себя довольно комфортно. Кому-то приходится потом и кровью добиваться цели, а кому-то стоит лишь щелкнуть пальцами.       — Это правда жизни, — хмыкнул Драко. — Кому-то все, а кому-то ничего.       — Несправедливая правда жизни.       — Если бы все были равны, жить было бы скучно.       Гермиона вздохнула. И с кем она пытается спорить?       — Просто ты не знаешь что такое голод, Малфой. Не знаешь каково это — добиваться чего-то, не имея в запасе пару лишних галеонов. То, как ты рассуждаешь — даже не правда жизни, а самое настоящее свинство. Осуждаешь совершенно незнакомых людей, пытаешься внести в незнакомый для тебя мир свои правила. Но здесь ты никто и зовут тебя никак. Окажись ты на месте магла, и дня не протянул бы. Потому что пришлось бы работать. И никто не отполировал бы для тебя лысины несчастных, чтобы тебе было легче на них наступать.       — Так вот ты какого обо мне мнения?       Белесые брови Драко скрылись со лба.       — Да. Вот какого я о тебе мнения.       — Ты сама себе противоречишь.       — Почему же?       — Ты осуждаешь меня, но при этом ничего обо мне не знаешь. За все приходится платить, Грейнджер. В том числе и за золотую ложку. И я уже свое отплатил.       «Чем же ты отплатил, Малфой?» — хотела было поинтересоваться Гермиона, вложив в свой голос весь яд, на который только была способна, но резко себя оборвала.       Они шагали по побелевшему парку. Гермиона хотела хоть что-нибудь сказать, задать волнующие ее вопросы, но Драко выглядел озлобленным и… расстроенным? Грейнджер боялась, что он не хочет с ней говорить после небольшой перепалки, вытекший из спора. И девушка никак не могла перестать корить себя за то, что забыла. Забыла о том, что ничего не знает о его жизни и семье. О том, что ему пришлось пережить во времена войны. О том, что призраки прошлого до сих пор продолжают напоминать о себе.       Какое должно было быть у Драко детство? Грозный Люциус Малфой, с ранних лет навязывавший сыну свои взгляды и идеи, наверняка был не самым достойным отцом. Позже ему и вовсе пришлось принять метку, работать на два фронта, держать давление и неприязнь со всех сторон. Гермиона слышала, как в Хогвартсе некоторые студенты до сих пор обсуждают Малфоя и его мотивы за спиной. Что уж говорить о войне, после которой семья Драко до сих пор не приобрела устойчивое положение? И она хотела его осудить. Пыталась оспорить его взгляды на жизнь и право на своих тараканов.       Первая, вторая, третья… Грейнджер сбилась со счета. Крупные хлопья снега спадали с неба, с каждой секундой их становилось все больше, отчего на земле начали формироваться небольшие сугробы. Девушка вздохнула и взглянула на Драко, лишь слегка повернув голову. Подставив лицо снежинкам, Драко вышагивал рядом с ней, лишь слегка приоткрыв глаза. Редкие ресницы подрагивали каждый раз, когда их касался снег. Губы сжаты в тонкую полоску, крылья носа размеренно раздуваются и сдуваются, а воздух лишь иногда выходит изо рта, что сопровождается еле слышным свистом. Кажется, еще чуть-чуть, и из ушей Малфоя выплеснется горячий пар, после чего он взорвется, оставив после себя окровавленное месиво.       — Неужели твои взгляды на мир изменились, раз ты решил перейти на сторону Ордена Феникса? — осторожно поинтересовалась Гермиона, придвинувшись к Малфою на несколько дюймов.       Некоторое время Драко изучал лицо Гермионы, склонив голову. Раздумывал о том, стоит ей рассказывать или нет. Удивительно… Всего пару часов назад слизеринец жаждал выложить у ног Грейнджер абсолютно всю информацию о себе, рассказать обо всех вещах, что его беспокоят, а теперь не мог выдавить из себя ни слова. Что-то удерживало. Некий Старый Малфой, с которым Драко пришлось попрощаться чуть больше года назад, все еще имел свою крупицу власти.       — Неужели это как-то связано с тем, что ты оборотень? — продолжала Гермиона. Обойдя Драко, она остановилась прямо перед ним и приподнялась на носочки, вглядываясь в лицо бывшего неприятеля. — Малфой, не молчи. Ты смог мне помочь, потому что знаешь о моей проблеме. Так как я помогу тебе, ничего не зная о твоей?       — Грейнджер, чтобы мне помочь, тебе не обязательно знать подробности.       — А я хочу знать подробности.       — Боюсь, это не твое дело.       Грейнджер недовольно насупилась. Уперев руки в бока, она опустилась на пятки и выжидающе посмотрела на Малфоя.       — Что ж, хорошо. Раз это не мое дело, я отказываюсь от нашего пари.       — По-моему, это несправедливо. Не находишь? Я уже выполнил свою часть сделки, в то время как ты ещё не приступила, — заметил Драко, скрестив руки на груди.       — Ты сам сказал, что мир несправедлив. Уверена, ты и без меня отлично справишься.       Развернувшись, Гермиона направилась к выходу из парка. Она начала считать про себя, все же надеясь на то, что Малфой окликнет ее в самый последний момент. Но тот продолжал стоять на своем месте, явно не собираясь бегать за одногруппницей. Разозлившись на саму себя из-за чрезмерной мягкотелости, девушка развернулась и, приняв такую же позу, как и Драко, вновь посмотрела на него в упор.       — Я жду! — крикнула она. По уверенному лицу было ясно: Гермиона не уйдет просто так. Но Драко даже не шелохнулся. Топнув ногой, Грейнджер снова развернулась, собираясь уйти, но Малфой быстро преодолел расстояние между ними.       — Допустим, ты права. Все из-за того, что я стал оборотнем.       — Допустим? — уточнила Гермиона, приподняв одну бровь.       — Да, допустим, — раздраженно ответил Малфой, а затем осмотрелся. — Грейнджер, холодает. И я не отказался бы от чего-нибудь крепкого и горячего.       — Но я хочу подробностей!       — Если будешь хорошей девочкой, я, возможно, тебе и расскажу.       — Возможно?       — Грейнджер… — прошипел Малфой, который уже начинал терять терпение. — Не цепляйся к словам.       Он отмахнулся от нее так, как от надоедливой мухи. Схватив Гермиону за локоть, Малфой трансгрессировал в безлюдный переулок. Драко осмотрелся. Они оказались прижаты друг к другу благодаря близко стоящим домам, но его, казалось, это волновало в самую последнюю очередь. Удовлетворившись тем, что их никто не заметил, Драко хотел было выйти из укрытия, но решил взглянуть на мимолетно умолкнувшую Гермиону, смотревшую на него во все широко раскрытые глаза. Прижавшись к каменной стене, она раскрыла рот, но никак не могла выдавить из себя хоть что-нибудь вразумительное. Желудок, который в первую секунду взбунтовался из-за внезапной аппарации, унял свои возмущения, потому что его свело. Нечто порхающее возникло в животе и заполонило все тело Гермионы, из-за чего девушка не могла мыслить. Все, о чем Гермиона могла думать — это об восхитительной близости Малфоя, от которой перехватило дыхание, сердце ускорилось, пятки зачесались, а внизу живота, черт возьми, образовался тугой узел, требовавший разрядки. И немедленно!       Драко замер. Осторожно, еле заметно он еще сильнее притиснулся к Грейнджер, из-за чего она чуть слышно пискнула, освобождая легкие от давящего воздуха.       — М-Малфой… — дрожащим голосом прошептала Гермиона. Малфой отрицательно покачал головой и прижал указательный палец к ее губам.       — Мне кажется, нас кто-то услышал, — соврал он.       Гермиона нервно осмотрелась, но не заметив в радиусе двадцати миль никакой жизни, непонимающе уставилась на слизеринца. В другой ситуации Драко отпустил бы что-нибудь язвительное в сторону выражения лица Гермионы, но колкие замечания застряли в горле, как рыбная косточка. Юноша пытался сглотнуть накатившую остроту, и лишь спустя несколько минут осознал, что ему просто не хватает кислорода. Стоило отойти, глотнуть морозного воздуха, выровнять дыхание. Отогнать от себя весь тот жар, что завладел его телом, отчего на лбу образовались капельки пота. Малфой задышал еще чаще, когда Гермиона приблизила свое лицо к его, а руки неуверенно скользнули по его спине, скрытой под толстой материей. Он уловил слабо заметный запах, исходивший от ее волос. Сладкий, чуть приторный… девчачий. Странно, но Драко впервые взглянул на Гермиону, как на девушку, а не как на Грейнджер-в-каждой-бочке-затычка. Наклонившись, он еле заметным движением прикоснулся к ее губам, все еще не прерывая зрительного контакта. Гермиона приоткрыла губы, позволяя Малфою проникнуть языком внутрь, и прикрыла веки.       Все, что создано руками человека или природой, имеет как положительные, так и отрицательные стороны. В детстве у тебя есть лишь два цвета — черный и белый. Но когда вырастаешь, осознаешь: палитра красок не так скудна, как тебе раньше казалось. Существуют такие цвета, как темно-серый, светло-серые, нейтрально-серый, обычно-серый, прозрачно-серый. Драко старательно вырисовывал на листке бумаги все варианты серого цвета, будто от этого зависела его жизнь. И поэтому оказалось крайне необходимо узнать: какого цвета Грейнджер? Быть может, ярко-серая? Или блекло-серая? Но оказалось, что помимо белого, черного и серого, существуют еще цвета: желтый, красный, синий, голубой, розовый, зеленый… И все эти цвета смешались воедино, вдолбились куда-то внутрь, так далеко, что ни один из самых опытных колдохирургов не сможет выудить из груди эту гамму. Потому что если однажды это случится, Драко потеряет возможность видеть разноцветный мир.       Грейнджер оказалась чем-то ошеломительным. Ворвалась в его жизнь, завладела его мыслями. И Драко каждый чертов день проклинал себя за то, что чувствовует, но ничего не мог с этим поделать. В прочем, даже не старался. Сходил с ума, не спал сутками, думал, думал, думал… но ничего не хотел делать со своей маленькой зависимостью, потому что был уверен: стоит ему захотеть, как все пройдет. Обязательно пройдет, стоит только захотеть! Но хотел ли Драко — это вопрос.       Целовать Гермиону — это как спрыгнуть с метлы, находясь от земли на расстоянии нескольких тысяч миль. Страшно, хочется кричать без остановки, наложить в штаны. Но ты не погибаешь. В самый последний момент твоя метла приходит к тебе на помощь, подхватывает и опускает на твердую поверхность. Чувствуешь облегчение, не веришь в то, что все еще не распластался на земле, а адреналин еще долго играет в груди. А затем тебя заполняет непонятная радость, от которой хочется и засмеяться, и закричать, и пустить скупую мужскую слезу, а затем лезешь целовать твердую поверхность, не обращая внимание на комки грязи, что застревают между зубов.       Не сдержавшись, Драко издал тихий, еле слышный стон наслаждения, смешанный с тяжелым дыханием, ей в губы. Внизу живота нечто непонятно булькнуло, а затем кровь прилила к постепенно набухающему члену. Малфой углубил поцелуй, когда Гермиона придвинулась к нему еще теснее. Наскоро расстегнув ее пуховик, он подхватил ее за талию и приподнял, заставляя девушку обхватить его торс ногами. И если до этого Драко пытался держаться за остатки самоконтроля, то после ее слабого укуса все полетело в тартарары. Было так необходимо ощущать ее тело, ее губы, ее желание, ее тупые волосы, которые хотелось собрать в охапку и оторвать к чертовой матери! Она терзала его, убивала. Оба знали, что между ними нет и быть не может никакой любви, но от этого лишь сильнее разгоралось желание требовать. Не просить, не умолять, а именно требовать, ставить перед фактом, брать свое. Они целовали друг друга жадно, словно хотели напиться из вонючего, вязкого, но такого желанного водоема в самый жаркий день в Сахаре.       Руки Драко были черствыми, шершавыми, покрытыми маленькими шрамиками — последствия войны. Они были везде: гладили по голове, нежно проводили по мягкой коже щек, убирали противные волосы. Пальцы сжимали маленькие ладошки Гермионы, обхватывали маленькую грудь, талию, ягодицы… Действия Малфоя оказались такими уверенными, яростными, быстрыми, словно он заявлял права на свою собственность, но при этом боялся, что эту самую собственность кто-нибудь украдет. А Грейнджер все теснее прижималась к его груди, крепче сжимала затылок Драко, тихо постанывая от каждого сплетения губ и языка. Тело отзывалось на любое прикосновение, требовало добавки.       Постепенно их поцелуй принял совершенно другие обороты. Малфой принялся целовать Гермиону яростно, с привкусом горячей ненависти и горького отчаяния. Прикусил ее губу, почувствовал металлический привкус на языке. Грейнджер вскрикнула от резкой боли, после чего резко оторвалась. Но уже через секунду сама припала к его рту, отвечая на самый зверский поцелуй в ее жизни, при этом все еще вглядываясь в свое отражение, отобразившееся в глазах Малфоя, что в ночной темноте казались практически черными. Она медленно подхватила зубами его нижнюю губу и оттянула, одновременно передернувшись всем телом от нетерпения. Это была некая борьба двух раненых, но все еще презирающих друг друга людей, единственным желанием которых было уничтожить. Стереть врага с лица земли, а затем отправиться вслед за ним. Потому что какова будет их жизнь друг без друга?       Большой палец медленно прошелся по острой ключице. Драко скинул с Гермионы пуховик и залез под красный свитер.       Говорят, красный цвет для быка — это то же самое, что разрешить ему растерзать себя. И если это действительно так, Малфой превратился в самого настоящего быка. Потому что он ненавидел красный. Не выносил. Презирал так сильно, что разорвал толстую материю ко всем чертям.       Услышав, как ткань трещит по швам, Гермиона вскрикнула и попыталась оттолкнуть Драко, но тот перехватил ее руки, вжал в каменную стену и, слегка отстранившись, сжал не выпирающий кадык девушки. Грейнджер почувствовала, что не может дышать, но смиренно замерла на несколько секунд. А затем, освободив одну из ладоней, схватила Малфоя за волосы, накрутила пряди на пальцы и крепко сжала, отчего юноша еле слышно зашипел.       Очередной умопомрачительный поцелуй. Гермиона была уверена: если бы не поддержка Драко, она точно упала бы, потому что коленки нетерпеливо задрожали.       Внезапно Грейнджер почувствовала нечто острое на своих губах — это клыки? Девушка охнула от неожиданности, когда Малфой резко переметнулся к ее плечу, после чего по телу пробежалась волна острой боли. Девушка заскулила и откинула голову назад, ударившись затылком об стену, а из глаз брызнули слезы.       Он укусил ее? Действительно укусил?       Гермиона почувствовала привкус своей крови. Такая же, казалось, как и ее, но четко ощущалась некая грань. Это было зверски, по-волчьи, жестоко. Обидно. Но крайне восхитительно. Она углубила поцелуй, практически силой пробивая преграду в виде острых клыков для своего языка. Кончик провел по небу Малфоя, окровавленным зубам и маленьким ранкам на внутренней стороне щек.       Голова кружилась. Драко всем телом влился в Грейнджер, позволяя делать ей все, что той вздумается. На короткий миг позволил взять флаг в руки, разрешил покомандовать. Руки же продолжали блуждать по ее телу, поглаживать, сжимать, сминать. Делал с ней все, что хотел. Мог пересчитать ее ребра, пощупать тазовые косточки. Если удавалось слабо отстраниться, проводил ладонью по внутренней стороне бедра, кончиками пальцев касаясь промежности, скрытой за плотной тканью джинс. Его член, давно вставший в полную боевую готовность, нетерпеливо подергивался, ожидая своего звездного часа. Трусы, зажатые штанами, сдавили агрегат, из-за чего уже было больно, но Малфой никак не мог выбрать удобный момент, позволивший ему освободить половой орган из тисков.       Хотелось. До жути хотелось отодрать Грейнджер возле грязной и холодной стены. В Рождественскую ночь, на улице, когда к ним может в любой момент нагрянуть незваный гость. Заставить ее стонать. Так громко, чтобы слышали все. Слышали, заглядывали, шикали, возмущались, пусть Малфой и понимал, что это невозможно, потому что где-то там, находясь в какой-то прострации, ему удалось наложить на их место отводящие и заглушающие чары. Но даже если бы кто-то их побеспокоил, Драко, кажется, даже тогда бы не остановился.       Ему необходимо попробовать. До одури, твою мать, необходимо!       Выдохнув в ее губы что-то невразумительное, Малфой расстегнул ее джинсы, ругая ее за то, что она все же поменяла платье на более «неудобную» одежду. Спустив штаны до колен, Драко развернул ее к себе спиной, просунул свой член через ширинку и резко вошел, заставив Грейнджер вскрикнуть. Внизу живота тут же образовался комок медленно рассасывающейся боли. Гермиона зажмурилась и попросила слизеринца остановиться, но тот, казалось, ничего не слышал и ничего не видел, кроме голой задницы Грейнджер и смачных шлепков.       Чем быстрее Драко двигался, тем громче хотелось кричать. Гермиона прислонилась лбом к холодной стене и зажмурилась. Резкая боль притупилась, а спустя несколько минут и вовсе пропала, оставляя после себя почти забытое ощущение наполненности. Горячий, твердый, большой. Растягивает стенки ее влагалища, пронизывает, как острый меч своего врага. Заходит так глубоко, что колени резко подкашиваются, а рот и горло требуют хотя бы глоточек, капельку чистой воды. Промежность от нетерпения и желания пульсирует, просит, просит, уже практически умоляет трахать ее еще быстрее, еще сильнее.       Драко схватил Гермиону за запястье и завел их за свою шею. Руки скользнули на талию. От горячего, мелкого, но быстрого дыхания захотелось либо что-нибудь сказать, либо отодвинуться.       Все пульсирует, пульсирует, пульсирует… Все кружится, кружится, кружится… Перед глазами Малфоя темнеет, становится жарко, пот из-за быстрого и сильного, требовательного темпа катится градом. Он глотает ртом воздух, но его катастрофически мало. Хочется еще, еще, еще… Чувствует, что разрядка уже близко, и ругает себя за то, что из-за перевозбуждения хочется кончить так скоро. Нет, надо еще потерпеть… надо продержаться хотя бы еще пять минут, иначе придется покинуть Грейнджер. Прекратить. Надолго ли? Навсегда ли?       Паника накрывает с головой. Выгнув Гермиону, он нашел своими губами ее губы и прижался. Девушка хотела ответить на поцелуй, но из-за неудобного положения сумела лишь застонать и слабо двинуть ртом. Резко вскрикнув, Грейнджер расцепила руки и упала прямо на стену, призывая Малфоя двигаться еще быстрее. Да, вот так… Только не останавливайся, пожалуйста… Если остановится, то восхитительное чувство внизу живота, незнакомый пузырь, от которого очень хочется избавиться, никуда не денется. Будет преследовать ее и во сне, и наяву. Ей нужно… нужно, чтобы он взорвался. Хочется, чтобы по всему телу прошлась новая волна дрожи, а изо рта вырвалась новая порция стонов. Гермиона нетерпеливо шевельнула бедрами, попытавшись двигаться в такт, за что получила озлобленный рык и смачный хлопок по заднице.       — Не умеешь — не лезь, — прошипел Малфой.       Последние толчки. Раз… два… три… шесть… ох-х…       Незнакомая судорога сковала все тело. Гермиона выгнулась и со всей силы ударилась лбом об стену, кусая запястье. Тело рассыпалось на мелкие кусочки, взлетело на воздух, а затем его разбросало в разные стороны. Где-то издалека послышался стон Драко, но ее практически полностью оглушило и парализовало. В ушах стоял шипящий звук, перед глазами потемнело. Грейнджер прикрыла веки и, кое-как перевернувшись на спину, принялась сползать по стенке вниз. Если бы не Малфой, который явно устал посильнее ее, не подхватил обмякшее и неспособное на что-либо тело, задница Гермионы точно оказалось бы в холодном и грязном сугробе.       — Вправь шестеренки… Гренджр*…       Драко все еще задыхался. Потребовалось не меньше двадцати минут, чтобы привести свое дыхание в порядок и надышаться всласть. Ему и самому хотелось скатиться не землю и утонуть в сугробе, чтобы остудить нескончаемый жар и избавиться от пота, что пропитал его белую рубашку. Но юноша понимал, что ни к чему хорошему это не приведет. Как минимум — к простуде.       — Ох, Малфой, отвали… — прошептала Гермиона, непослушными руками натягивая на ягодицы нижнее белье и джинсы.       На лице слизеринца образовалась довольная усмешка, говорящая что-то по типу «Ага! Понравилось!». Но Драко, за что Гермиона была ему очень благодарна, по поводу внезапного секса не сказал ни слова.       Приведя себя в порядок, вытолкнул девушку из маленького переулка.       Молчание не угнетало. Позволяло насладиться свежим воздухом, освежиться, ни о чем не думать и не беспокоиться. На душе было спокойно и умиротворенно. Коленки все еще дрожали, ватными ногами оказалось трудно передвигать. Но это казалось такой мелочью, что Гермиона даже улыбнулась. Она исподлобья посмотрела на Малфоя, который, как и около полутора часа назад, запрокинул голову и наслаждался падающими на его лицо снежинками. Внезапно он показался таким родным…       Гермиону передернуло. Она несколько раз мотнула головой, отгоняя от себя подобные мысли. Грейнджер уже приняла тот факт, что Малфой ей нравился. Но ей не хотелось продвигать свои чувства дальше, потому что не знала что ее ждет. А чего-то не знать Гермиона ненавидела больше всего на свете, потому что сразу ощущала себя слабой и никчемной       У них с Малфоем не было будущего. Моменты — да, но не будущее. Не стоит ждать от него чего-то большего…       Грудь неприятно сдавило, отчего Грейнджер чуть было не поперхнулась. Она вопросительно посмотрела на Драко, казавшийся непривычно спокойным.       — Я хорошо вела себя, Малфой. Не стоит меня шантажировать.       — Нет, Грейнджер, ты была очень плохой девочкой. Ну же, давай! — начал уговаривать ее Драко, продолжая гадко ухмыляться. — Ничего с тобой не случится.       — Нет, Малфой, нет! — твердо заявила Гермиона, инстинктивно схватившись за новенький браслет.       — Ладно, — сдался Драко, безразлично пожав плечами. — Умирай дальше от своего гре-ейндже-е-еровского-о-о-о любопытства.       — Малфой, черт бы тебя побрал! — возмутилась Гермиона, топнув ногой. — Ты же обещал!       Слизеринец фыркнул.       — Ничего я тебе не обещал. А сейчас могу пообещать.       — Но это же нелепо — есть мороженое! Зимой! В Англии! На улице восемь градусов — это же катастрофа! Решил отморозить себе оставшееся полушарие?       — Сэр, два рожка, пожалуйста…       — Малфой, я же сказала: нет!       — Грейнджер, тебе шоколадное или клубничное?       — Никакое, Малфой. Вообще не смей меня трогать… — прошипела гриффиндорка.       — Да, два шоколадных.       — У-у-ух! Малфой! — рявкнула Грейнджер, затоптав ногами. — Если ты сейчас же не прекратишь, то…       — Что? — поинтересовался Драко, запихнув в руку девушки рожок с шоколадным мороженым. — Грозная, отважная, смелая Грейнджер!       Щеки Гермионы залились краской. Девушка готова была остановиться и расплакаться прямо посреди тротуара, не обращая внимание на прохожих. Из глаз уже вытекли первые слезинки, губы надулись, а брови слились воедино, когда Малфой, громко — и искренне! — рассмеялся, после чего испачкал кончик носа Грейнджер мороженым. Секундный ступор заставил на мгновение позабыть об обиде. Но затем, громко выругавшись, Гермиона накинулась на Малфоя, пытаясь испачкать все, что только можно: и его дорогое пальто, и волосы, и, что самое главное, лицо! Огромный кусок холодного десерта оказался прямо на том месте, где Драко оставил свой автограф на ее. Все это сопровождалось громкими ругательствами, шипением, недовольством и проклятиями, что сыпались на светловолосую макушку Малфоя так стремительно, что он даже не поспевал за ходом ее мыслей.       У них еще много времени. Целая ночь впереди, чтобы обо всем поговорить и все обсудить. А если не все, то хотя бы большую часть из накопившихся тем.