Everything it's too much

«Лютики, Лютики, Лютики, Цветочки, Поведайте мне под Луной, Кто суженный мой?» Близилось дыхание ранней осени. Оно проникало в щели под домами, ласкало ещё близко летними струйками воздуха босые пяты, заставляя нервно колотившееся от охватившего неизвестно откуда холода тело успокоиться, а сердце избавиться от тревожного чувства. То были последние дни её незримого пребывания в храме, прежде чем последовало безотлагательное изгнание. Однако горести Эллука тогда не чувствовала совсем, что было весьма странно. Шестое чувство, развитое с самого детства, в самый неподходящий момент подвело её. Оно будто споткнулось о невидимый барьер, рассыпалось звездами в коробках, где Кирилл, оказывается, хранил шестеренки — Эллука узнает об этом потом, не сейчас, пока не залезет во время уборки на антресоли, наглотавшись пыли вдоволь до конца жизни. В данный момент она была занята укладыванием вещей в мешок, схожий с походной сумкой — что первое попалось, то с собой она и захватила, когда пришлось в срочном порядке переехать на дни лечения Кирилла в его дом. Белое церемониальное платье с вырезами побольше, чем можно насчитать глубоких морщин у великого древа Элда, несколько свободных сарафанов спокойных серых оттенков и её излюбленный черный наряд с накидкой, расшитой золотыми нитями волшебного лука. В их храме вскоре должен был пройти праздник в честь прихода осени. Как бы Эллука ни хотела остаться подольше, но ей нужно было возвращаться. Обязанности сами собой исчезнуть не могли, даже если бы она приложила к этому чуточку магии со своей стороны. Однако уезжать она собиралась из гостеприимного дома семьи Клокворкер не одна. Ирина ненавязчиво намекнула ей днями ранее, что сама интересуется ритуальными праздниками, посвященными Левии — Бегемо, и магией, а потому была бы не прочь хотя бы послушать потом, если Эллука вообще ещё вернется к ним, как празднество проходит среди жриц. Эллука не могла оставить сестру её исцеленного пациента без благодарности: Ирина старательно помогала, делая все, что было в её силах, поэтому волшебница решила взять будущую золовку с собой. Зачатки HER Эллука в ней тогда не заметила. Как её внутренний компас сбился Не заметила. Она помогла сложить девочке вещи с вечера, буквально перед тем, как лечь спать. На утро, чуть солнце потянулось к зениту, они вместе отправились в храм, куда было послано прошение о разрешении запуска гостьи, за что Эллука ручалась взять полную ответственность, если Ирина умудрится как — либо стеснить или помешать другим жрицам. Хотя она была уверена, что такого уж точно не произойдет — она была уверена в ней, — но казусы случаются со всеми. Стоило подстраховаться. У неё в присутствии Ирины становилось как — то странно вязко на языке, словно его опутывали поточные нити сладостью. И сердце, будто по — тахикардийному выбиваясь из ровного ритма, пускалось в пляс, как позже будут уже они вместе — держась за руки, водя хороводы вокруг большого церемониального костра. Эта девочка была особенной. Эллука это чувствовала. Разве только не могла объясниться сама с собой, скидывая первые симптомы душевной связи на теплое, почти сестринское отношение к ней. Ирина смотрела иногда на неё исподлобья с укором, когда Эллука слишком много позволяла себе справляться о её самочувствии, впечатлениях, взглядах, видя в этом чересчур много заботы. Она же не ребенок. Нужно ли вообще такое отношение? «Вот моё сердце — взвешенное и измеренное. Вот старый шрам на нём — я пытаюсь зарубцевать его» От Кирилла ей такого отношения иногда не хватало, хоть он и выражал свою заботу, казалось бы, ни днем не меньше. Возможно, в безответной любви к брату для неё тоже был свой урок — любовь может быть куда страшнее, чем кажется на первый взгляд. Она прячется за масками тысячи и одной влюбленности, за которой следует лишь один одурманивающий запах из маргариток — в будущем Ирина всеми фибрами своей сгнившей души будет ненавидеть эти цветы. И с другого края, будто случайно уколовшись иглой во время перешивания одного из своих костюмов для неё на вечер, расцветает первый лютик с солнечными лепестками. Пропитанный ядовитым соком злобы чужой души. Ни Ирина, ни Эллука друг другу об этом, конечно же, при встрече не сказали. — Сегодня мы будем сжигать снопы и водить вокруг них хороводы с песнями, пускать венки по озеру, петь хвалебные песни. Я очень надеюсь, что тебе понравится. — Почему именно хороводы? — Этот танец уходит глубокими корнями в древность, ещё когда существовало поклонение Богу Солнца, — Эллука отнимает голову от ниток, поднимая глаза на Ирину, — Он символизирует восхваление времен года и дарует удачу королевству в безголодные времена. — А что насчёт магии? Колдовать — то вы наверняка же тоже будете. — Всё ещё впереди. В её голосе звучит малая доля мягкой насмешливости, схожая со снисходительностью, пока руки дотягивают последние стежки на серебристых шелковых штанишках. — Я ушила его на тебя, пока было время, — волшебница, мановением руки расставляя коробки с нитками по своим местам, протянула свободной рукой близкий к церемониальному наряду костюм, состоящий из свободной лунного цвета рубашки с абажурными короткими рукавами и штанов, прикрывающих, дай Левия — Бегемо, колени. Ирине он понравился, хоть она и не выразила особого энтузиазма в том, чтобы принаряжаться. — Спасибо. *** Сердце в груди стучит как сумасшедшее. Голова плывет от непроизвольной близости чужой ладони: мягкой, чуть влажной, тащащей её в неизвестном направлении. И ветер, как назло, бьет наотмашь по глазам, чтобы не смотрела слишком долго на то, как разрез белой юбки оголяет слишком бледное бедро — долго будешь смотреть, можешь ослепнуть, — Ирина ожидала, что у них в этом храме до редьки всё прилично, а разрезов в платье её будущей невестки оказалось куда больше, чем вообще, как ей казалось, предусматривалось. Как будто парочку из них она добавила уже сама. А бежали они далеко, перепрыгивая через сухие ветки и ямы, скрываясь с глаз глав храма — и Эллука скользила рядом как Северный ветер: руки у неё были холодные, волосы постоянно вились, как растрепавшиеся светлые ленты, а тело мерцало магическим мягким светом, подобно снегу. Она рассказывала Ирине много: от древних легенд до обычных приданий, что именно в эту ночь в лес ходить не стоит. Считается, что змеи, водящие в нём, передают вести усопшим, когда как живых, если заметят, могут утащить вместе с собой в царство мёртвых. Ирина называла её много дурочкой, а сама сильнее сжимала ладонь и тысячу раз жалела, что согласилась сбежать с Эллукой ближе к оврагу — лучше бы остались они у костра и попускали венки по мутному озеру, чем валялись на колкой, теплой траве, в непозволительной близости друг друга. Воздух трепетал под попытками волшебницы его захватить побольше. — Есть поверье, что змеи переселяются с птицами в другую страну. И где — то там, за полоской края света, находится вход в царство мертвых. — Откуда ты так много знаешь об этом? — Смерть является моим постоянным объектом изучения. Я люблю узнавать, что думали философы и сгинувшие народы о её незримом существовании среди нас, — Эллука соскальзывает чуть ниже по траве, будто вода вытекает из носика кувшина, придвигается к Ирине ближе и обнимает одной рукой, потирая по плечу, пока вторая бледная ладонь ложится ей самой под затылок, — А ты что думаешь сама об этом, Ирина? Взгляд золотистых глаз ожесточился, но ладонь все же Ирина с плеча не сбросила — больно не хотелось заболеть по инициативе этой своенравной девицы. — В смерти нет ничего интересного. Она так же скучна и конечна, как всё в этом мире. А вот ты куда интереснее. Про тебя ходят слухи, что ты встречалась с самим Богом Элдом. Не боишься, что за такое тебя выгонят из храма? , — Ирине хотелось уколоть её, убрать хоть чем — то расслабленную улыбку с разрумянившегося лица. Но Эллука, выдыхая теплый воздух Ирине на щеку, лишь сильнее смягчилась в чертах лица. — Пускай я и люблю вольничать, но я не настолько безрассудна. Многие из храма завидуют моим развитым способностям, поэтому и распускают самые разные слухи. Похоже, один из них дошёл и до вашей семьи. — Почему я обязана тебе верить? Вдруг ты… еретичка? , — в подозрения вложено слишком много от притянутых за уши слухов, и Ирина сама от этого кривится. Глупо было с её стороны говорить о подобном с таким придыханием. — Ты и не обязана вовсе. Стрекот сверчков убивал всякую тишину между ними, пока Ирина, прижавшись левым ухом к прикрытой цвета словной кости перевязками груди Эллуки, лениво водила взглядом по темному небосводу. На нём зажигались звёзды, как внутри Ирины вспыхивали сверхновые в ощущениях от поглаживаний в районе загривка. Эллука говорила теперь мало, а Ирина наконец стала цепляться за каждое её слово, как потом зацепилась на обратной дороге к озеру за сук, сильно разодрав при падении колени. Эллука бросилась сразу же к ней, но неожиданно встала на месте — её колени свело рваной болью, будто она проехалась ими по холодной, жесткой земле. Она, жмурясь в недоумении, приподняла легкую юбку, оголила их, заставив Ирину впасть в замешательство, а после — в ужас. Все рассуждения о нехватке родительского тепла, в особенности материнского, всё само — собой объясняющие, осыпались крахом. На коленях Эллуки выглядывали мелкие, но ярко — контрастирующие с её бледно — розоватой кожей лютики. На коленях Ирины горел ядовито — розовым цветом смех маргариток. *** Ирина ненавидела лютики. От их запаха её начинало тошнить, а к глазам подступали невольно слёзы истерики. В тот день их запах особо остро ударил ей в нос, как она ударила Эллуку в спину. Орудие убийства пахло потом ими. Лютиками пахло всё. — Ирина, ну что же ты, — на её спину легла широкая ладонь, а до ушей донесся до боли знакомый голос, — Теперь ты станешь нашей новой Мем — Алеф. Она повернула голову назад. Желтые лепестки цветов кусали её пальцы, расползающаяся лужа крови холодила дрожащие руки. Эллука еле заметно шевелилась под давлением её маленького, но такого теперь тяжелого для неё тельца. Тяжело и хрипло дышала. Изо рта её можно было заметить головки лютиков. — «Я не буду молить о прощении. Ведь за то, что я сделала, прощения мне быть не может» А она ведь могла догадаться. По попыткам Ирины после переезда привлечь её внимание нарочитым нанесением ран в области ладоней и кончиков пальцев. По колючей, слезливой боли в области глаз, когда от лепестков лютиков они обе не могли спать. Когда от стоячего ощущения цветов в горле было впору вешаться. "Ты же видишь, что мы друг другу предназначены. Так почему же продолжаешь Кириллу нагло врать в лицо, будто ничего не происходит?" "Ирина, ни ты, ни я этого не хотели. Я...мне так жаль" "Оставь свои извинения при себе, ведьма." На губах Эллука чувствовала привкус крови - не своей - и нектара. Горького, как и слезы любимой ею сестры сидящего в двух шагах от них, за стенкой, создателя грандиозных маленьких механизмов, приносящих людям счастье. В тот день Ирина пыталась поцеловать её: пылко, неумело, но так искренне, что у Эллуки подкосились колени от переизбытка чувств. "Не надо", - она сдавленно выдыхает, отнимая руки золовки от шеи и с глухой печалью во взгляде смотря в её глаза - "Это разобьет ему сердце." И эти слова тогда предрешили всё. «Я не верю, что она могла сделать это сама. Ирина на такое не способна!» По выглядывающим цветам на внутренней стороне фаланг пальцев от жесткого трения веревки, затянутой на шее той несчастной аловласой девушки, предупреждавшей её о надвигавшейся опасности. Последнего звена до её собственного убийства. Она должна была догадаться не только ради самой себя. Ирина любовно оглаживает дрожащими пальцами маргаритки на своих пальцах, пока сознании Эллуки окончательно не покидает её вместе с последним вздохом, оконченным ладонями Ирины на её шее. Сет не без улыбки дёргает букет расцветших маргариток на её спине.