петушиные бои в открытом космосе

— Меня каждый раз поражает, насколько тебе всё равно, что подумают другие, — Минхёк смеётся и снимает пиджак. Личный медицинский персонал президента и его сестры никогда не был обязан иметь собственные покои или оставаться на ночь в резиденциях — только в экстренных случаях, когда госпоже Соле, например, слишком уж нездоровилось после очередной выходки брата. Но когда семейный врач господин Со вдруг объявлялся на пороге и для таких визитов не было явной причины, никто не задавал ему вопросов, впуская в дом президентской семьи поздним вечером. Его успевали заметить лишь несколько зевак и пара журналистов... и в этом была своя доля пикантности. Никто не знал, к кому именно он ходит. — Ты разве не видел? — Ынкван садится на диван и разминает шею. — Вся жёлтая пресса Центральной станции так и пестрит заголовками о том, что у меня роман с генералом Соном. Минхёк смеётся: — Если ты забыл, у меня нет времени на то, чтобы читать подобные газеты, — он вздыхает. — И когда ты только успел? — Но есть время на меня, я польщён, — тот сладко улыбается. — Пару раз я просто поговорил с генералом Соном на приватных вечеринках и один раз мы уехали вместе после какого-то светского вечера на Каллисто. Минхёк вздыхает и берет бутылку вина, открывает её и разливает по заранее заготовленным бокалам, затем подаёт один своему гостю, а второй забирает сам и садится не слишком близко к Ынквану, сохраняя определенную дистанцию. Так даже интереснее. — Иногда я забываю, что ты не только врач, но и тот ещё светский лев. Для Ынквана это не представляло никакую проблему, потому что он не видел ничего плохого в том, чтобы работать в крупнейшей клинике Центральной станции и при этом получать от жизни всё, чего он только пожелает. В конце концов, кто ему может запретить? Ответа нет, как и того, кто мог бы это сделать. — В этом есть свои плюсы, знаешь, — Ынкван смеётся снова, его смех заливистый и приятный, Минхёку нравится быть с ним рядом. — Я становлюсь лечащим врачом многих больших людей, потому что знаю о них достаточно и они боятся, что я начну их шантажировать. Проще платить мне деньги легально, набивая мне и моей клинике репутацию за счёт элитной клиентской базы. Минхёк смеётся тоже. Тот всегда был искусным манипулятором, несмотря на своё поведение и подачу в большинстве ситуаций. Наверное, если бы Минхёк видел его только на приёмах у госпожи Солы, он бы так и продолжал думать, что Ынкван — всего лишь хороший, но чертовски неловкий и, наверное, чуточку забавный, но, к его счастью или несчастью (он так и не определился), ему дано знать немного больше, чем кому-либо ещё. Было ли то волей случая или тем, что Ынкван падок на большие мускулы и хладнокровное лицо, но когда Минхёк однажды словил на себе чужой заинтересованный взгляд, он почти догадался, что ему не получится выпутаться из него никогда. Этот момент был почти что равен смерти, всю свою службу на посту охранника госпожи Солы он не допускал проявления любых чувств. Наверное, поэтому Бёри вышла настолько идеальным клоном, ведь в нём самом не было ни одного изъяна. Если бы он согласился на эксперименты Хакёна прямо сейчас, что-то наверняка пошло бы не так — Ынкван как будто разрушает всё его внутреннее спокойствие изнутри, залезает туда, куда не нужно, тянется пальцами к самым далёким, закрытым уголкам сознания, будто в этом и заключается его главный секретный талант. — Ты же знаешь, что подслушивать за большими дядями нехорошо, — с сарказмом произнёс он и поднёс бокал к губам. — Я и не подслушиваю, — Ынкван подсаживается ближе и как бы невзначай касается ногой чужой оголённой лодыжки. — Они сами готовы рассказать хоть код от сейфа под кроватью, когда напьются. Я их ни к чему не принуждаю. Минхёку не привыкать к такому, он только почти ласково и снисходительно улыбается, совершенно игнорируя то, как от предвкушения блестят чужие глаза. Конечно, все вокруг так и будут говорить, что доктор Со ходит к госпоже Соле или, может быть, к господину Чунмёну, а может, и вовсе навещает кого-нибудь из тех, кто периодически гостит в резиденции, но никто даже не предполагает, что единственный, к кому Ынкван так часто заглядывает — личный телохранитель госпожи Солы. Один из. — И что тебе обычно рассказывают? — Минхёк намеренно останавливает его за мгновение до того, как тот вот-вот потянется ближе, чтобы сократить расстояние между ними. — Всякие глупости и сплетни, — отмахивается Ынкван почти разочарованно. — Многих сейчас беспокоят отношения между президентом и его телохранителем, знаешь об этом что-нибудь? — Не обращаю на это внимание, моя задача — охранять госпожу Солу, — тот вздыхает и переводит взгляд на бокал, вращая его меж пальцев, почти рискуя вылить на себя содержимое. — Президент и госпожа Сола живут в одной резиденции, но ты не замечаешь того, что его телохранитель у него чуть ли не ночует? — Ынквана пробирает на смешок, он не верит своим ушам. — Как-то раз я возвращался от госпожи Солы и увидел, как господин До выходил из президентского крыла в одних штанах. — Из крыла, а не из спальни президента, но не всем быть такими внимательными к деталям, доктор Со, — а Минхёк лишь снова кривит губы в усмешке, стараясь скрыть, что ему немного поднадоели подобные разговоры о светской жизни людей, которые его окружают каждый день. — Будь ты на моём месте, я уверен, ты бы знал всё про всех ещё до того, как они появлялись бы в твоём поле зрения. Любопытство может стоить очень дорого, сам знаешь. В этот момент Ынкван «неожиданно» слегка наклоняет бокал и вино выливается на рубашку Минхёка. Ткань моментально впитывает его и красное пятно кляксами расползается по чужой груди. Минхёк устало цокает языком: — Я только сегодня достал её из стирки. Эти слова как будто и вовсе пролетают мимо Ынквана, когда он отставляет опустошённый бокал на столик возле дивана и кладёт ладонь на чужую грудь, пальцами чуть сжимая мокрую ткань рубашки. — Попроси госпожу Солу, она тебе таких предоставит ещё десять штук, — говорит он, пока тянется к пуговицам. На мгновение Минхёку хочется его остановить, но пуговица его рубашки расстёгивается, а горячие губы припадают к влажной и слегка липкой от вина коже; он забывает, что в любой момент может вернуться Бёри. Они не договаривались сегодня о том, что ей не стоит возвращаться, потому что он будет не один. С другой стороны, по вторникам у госпожи Солы чистое расписание. Ынкван проводит языком по красным очертаниям пятна на коже и ведёт вверх, останавливаясь у ключиц и несколько раз мягко и невесомо прижимаясь к ним губами, чтобы в следующий момент подняться к шее и запечатлеть на ней влажный, горячий поцелуй. У Минхёка не получается сдержаться и он шумно выдыхает, едва подавляя стон. Такова их безмолвная игра: покажешь, что тебе приятно — проиграешь. Минхёк боится проиграть, потому что быть рядом с Ынкваном и показывать свои слабые стороны подобно пытке или смерти: тот их запомнит, а потом будет вскрывать раз за разом при любом удобном для себя случае, будет пользоваться ими и в конце концов доберётся до самого сердца. Минхёку это совсем не надо, опытным путём Хакён показал ему, что его фигуральное отсутствие — лучшее, что смогла подарить ему природа, чтобы превратить его в идеальный продукт для экспериментов. Никакой Ынкван не должен это разрушить, даже если он прямо сейчас на его коленях и его руки продолжают расстёгивать рубашку, путаться в складках ткани и небрежно касаться кожи. Это повторяется из раза в раз, но у Минхёка есть ощущение, что однажды он не выдержит и сорвётся в пучину сумасшествия от близости, прикосновений и глупого шёпота, доставляющего одни лишь проблемы. Он теряется в собственных размышлениях, когда в паре миллиметров от чужих губ ему кажется, что он на грани самой большой ошибки, потому что Ынкван улыбается почти победно, по-лисьи, но сам говорит без тени бахвальства: — Ты почти проиграл, — его тон можно было бы назвать разочарованным, ему нравятся их мелкие игры и не нравится их заканчивать. Минхёк успевает только подумать о том, что чужая проницательность убьёт кого угодно, но ему самому остаётся только взять себя в руки, сделав вид, что так всё и было задумано: — Ни в коем случае, — он кладёт ладонь на его затылок и притягивает к себе так быстро, чтобы не успеть подумать ещё о какой-нибудь глупости, что грозится свести его в могилу одной лишь идеей хотя бы попробовать приоткрыть сердце для такого человека, как Ынкван.