Тройка

      Вселенная, словно желая помочь всем участникам их треугольника разобраться в себе, послала им одиночную миссию — для Барнса. В тихом и скрытном выслеживании цели ему не было равных. Удобно устроившись в ветвях высокой туи в ожидании слетевшего с катушек мутанта-суперзлодея, он предался воспоминаниям о далеком Бруклине тридцатых годов. Почему-то, несмотря на все обнуления, он прекрасно помнил события, из которых выросла его одержимость лучшим другом.       Баки помнил, что Стив постоянно болел, и днем тревога за его жизнь казалась чем-то обыденным, недостойным внимания. Однако ночью все менялось. Ночью он прислушивался к каждому шороху, опасаясь пропустить малейшее изменение в состоянии друга, вокруг которого крутилась вся его жизнь.       Возможно, потому что он часто оставался у Роджерсов на ночь, чтобы присмотреть за Стивом, возможно, потому что они временами тайком сбегали искупаться в океане, и нагота не была для них чем-то запретным и неизведанным. На вид. Только на вид.       Тем сильнее было потрясение, что на ощупь все оказалось совсем по-другому.       Это был год, когда умерла миссис Роджерс, им тогда было лет по восемнадцать-девятнадцать. И как-то раз Джеймс пришел к Стиву, чтобы выпить — у него был серьезный повод.       Подумать только, его, Баки Барнса, бросила девушка! Не то чтобы его раньше не бросали, но то были несерьезные отношения. Так, и не отношения вовсе, развлечение одно. А Вивьен, она была — особенная. По крайней мере, тогда ему так казалось. Сейчас он, конечно, понимал, что она была избалованной кокеткой, любившей манипулировать парнями, но тогда…       О, тогда он искренне страдал и шел к единственному другу заливать свое горе.       Стив честно сидел рядом с ним, утешал как мог, и даже за компанию сделал несколько глотков дрянного портвейна, отчего его совсем развезло. Баки, которому алкоголя досталось гораздо больше, тоже чувствовал, что сознание подернулось мутной дымкой, слегка размывая границы реальности.       Именно тогда они снова (последний раз был, когда им обоим было лет по десять) оказались в одной постели. Просто лежали, даже не в обнимку. Стив мирно сопел носом в подушку, даже не догадываясь, что его друг, снедаемый ревностью и обидой на всех ветреных красоток, сейчас перестраивал свою картину мира.        Девушки, думал он, прекрасные создания. С ними хорошо танцевать, целоваться, гулять по Кони-Айленд, выигрывая им плюшевых медведей. Но ни к одной из них он бы не спешил домой с работы, ни с одной из них не поделился бы ворованным апельсином, ни одной не пожаловался бы на ломоту в натруженной спине и размолвку с начальством. Нет! Для этого у него был Стив. Его родной, замечательный, ершистый, самодостаточный, принципиальный Стив, вечно влипающий в неприятности — самый близкий человек на земле!       Обуреваемый чувствами, Джеймс вознамерился немедленно сообщить Роджерсу о том, что надумал. Он обнял друга, так как такими вещами нужно делиться интимным шепотом, шепча прямо в маленькое, аккуратное ушко — и застыл, как громом пораженный.       У Стива была невероятно нежная кожа.       За свою, пусть и недолгую, жизнь Барнс успел перетрогать много девушек (за руку, во время танцев — не подумайте дурного), но ни у одной из них не было такой потрясающе гладкой, мягкой, бархатной кожи. Ни у одной из них не было таких изящных запястий, тонких ключиц, упругих ягодиц. Как в бреду, Джеймс скользил руками по телу друга, пока не почувствовал, насколько сильно возбудился.       Ощущение неправильности происходящего пробилось даже сквозь алкогольный дурман. Он выскочил из постели, молясь, чтобы мелкий не проснулся, бросился в крохотную кухоньку и долго брызгал в лицо ледяной водой. Ничего не помогало. Стоило хоть на мгновение вспомнить, каким соблазнительным и трогательным был Стив в его объятиях, как возбуждение накатывало с новой силой.       Наконец, он сдался, решив помочь своему телу, но представлять знакомых девушек было бесполезно. Тогда он попытался сосредоточиться на соблазнительном образе Присциллы Лейн, недавно увиденной в одном из фильмов — но и это не помогло.       Обмирая от чувства вины и отвращения к себе, он ласкал себя с мыслями о человеке, спящем в соседней комнате, стараясь хотя бы не особо детализировать свои фантазии, словно это могло помочь не слишком сильно замарать их дружбу, не разрушить ее окончательно. Но удовольствие было таким оглушительно интенсивным, что на миг затмило стыд.       Баки после этого вечера несколько месяцев бегал от Роджерса, пока тот не припер его к стенке. Конечно, добиться признания Стиву не удалось, но тот сумел заставить Барнса хотя бы для себя принять и признать свою одержимость, смириться с ней. С тех пор ему стало как-то спокойнее и, хотя он по-прежнему до дрожи в коленях хотел друга, это не мешало ему быть рядом.       После того, как Роджерс подвергся воздействию сыворотки, эффект, оказываемый им на организм Баки, только усилился. Возможно, доведенный до ручки сержант (а к тому времени они оба успешно служили в армии) признался бы — и заслуженно получил в морду, но он боялся трибунала. Не за себя, себя ему было не жаль, ведь он — урод, вожделеющий мужчину, да ещё лучшего друга. Ему нестерпимо было жаль Стива, который остался бы совсем один, да еще со своим характером вряд ли остался в стороне, полез бы отстаивать справедливость и запачкался в свете открывшихся обстоятельств.       Поэтому он не рискнул, унеся постыдную тайну в свою холодную могилу.       После освобождения из Гидры первые месяцы Барнс с трудом мог смотреть на Роджерса: сначала он думал, что из-за того, что тот был его целью, что на него давил «призрак» Зимнего Солдата, но по мере возвращения воспоминаний понял истинную причину.       Страшные кошмары, мучившие Баки во сне и наяву: неясные видения, полные иссушающего бессилия, боли и холода, в которых к нему приходили тени то его жертв, то палачей — начинали тускнеть, таять, заменяться эротическими фантазиями, принося в его душу долгожданный покой. В них он не смотрел на людей сквозь прицел, не ломал шеи, не отрывал руки — он просто любовался Стивом. Нежил его взглядом, мечтая о возможности прикоснуться. Не мимолетно, не случайно, не по-дружески — а имея полное право. Право целовать эти розовые губы, право провести языком по нежной коже груди, право попробовать на вкус его удовольствие.       Однако, после ночи с Рамлоу, несмотря на ничуть не изменившиеся трепетные чувства к другу детства, внутри Баки разгорелся нешуточный огонь желаний тела, соскучившегося без тепла. Теперь взбесившийся организм требовал от хозяина отправиться к Броку домой и жарко трахаться, пока из головы не исчезнут любые посторонние мысли.       Он совсем запутался.