Случайность - касание судьбы

— Твои веки тяжелеют под весом прохладной утренней росы. Первые мазки рассвета на небе делят горизонт, пронизывая лиловыми и золотисто-розовыми нитями пушистые комочки белёсых облаков. Ты наблюдаешь, но не видишь. Тебе не нужно смотреть, всё происходит внутри. Глубоко в твоём сердце распускается снежно-белая лилия, она настолько чиста и невинна, что создаётся ощущение блаженства. Этот прекрасный цветок — ты, запрятанный глубоко в недрах земли, под покровами грязи и бесконечного страха, усталости. На последнем издыхании он пьёт свет, тонкой струйкой льющийся из прорези в грунте. Почувствуй, как, насытившись теплотой и энергией, он растёт всё выше и выше, раскрывается в бесконечное количество лепестков и желаний, выходит на свободу, в мир… — И люди проходятся по нему своими стальными ботинками, втоптав в бетон. Отправив его на место, которое он заслуживал, но почему-то возомнил, что способен на большее. — Почему ты так думаешь, Рюноске? — спокойно спрашивает доктор Мори, совершенно не изменившись в лице. — Это всё глупо, — я лежу на кушетке, укутанный в клетчатый плед. Смотрю на идеально украшенный потолок без единой трещинки, с узорами виноградных лоз, искусно исполненных в позолоте, сплетающихся друг с другом. — Понимаешь, Рюноске, твои попытки закрыться от самого себя и от мира решаемы в том случае, если ты сам хочешь их решить. Травя себя всё больше и больше, ты внушил себе, что должен страдать. Это чувство вины будет преследовать тебя и дальше. Со временем, убегая от усталости и боли, ты поймёшь, что они идут за тобой по пятам. Единственный выход избавиться от этого — остановиться вместе с ними и подождать. Когда ты спокойно сможешь глядеть в глаза своим страхам, самому себе — это будет первый шаг к тому, чтобы начать нормальную жизнь. Тебе не кажется, что достаточно страданий? Для своего возраста ты уже пережил достаточно утрат и горестей, надо когда-то начинать менять положение дел, — чуть наклонившись вперёд, всё так же держа сложенные руки на коленях, Огай выжидающе посмотрел на меня спокойным и знающим взглядом. Мурашки по коже от того, как этот человек иногда смотрит: точно как книгу перелистывает твою жизнь, ручкой черкая на страницах какие-то свои слова, делая пометки. — Вы говорите мне то, что я и так знаю, — как-то механически пожав плечами, я перевёл на него взгляд. — Ты очень проницательный и умный парень, но вследствие своего подросткового периода ставишь рамки, и это нормально. Неужели тебя устраивает всё, что происходит? — Да, я в порядке, — неуверенно звучало это из моих уст. Ворвавшись в давно знакомый кабинет в панике, на грани, буквально полчаса назад, сейчас я снова ощущал какую-то апатичность. Практически пофигизм ко всему, что происходит вокруг, во всём мире, во мне.       Лёгкая улыбка коснулась губ доктора буквально на мгновение, как промелькнувший лучик солнца в пасмурный день, и его лицо вновь приняло привычное абсолютно спокойное выражение. Я считал его человеком непробиваемым. Иногда эта уверенность и непоколебимость выводили меня из себя. — Что ты почувствовал, когда коснулся того парня? Можешь говорить на эту тему? Если не хочешь, мы можем перейти к чему-то другому, — заботливо предложил Огай. Я настороженно перевёл взгляд на его фигуру, что расположилась в кресле. Свет из-за прозрачных занавесок заливал уютный кабинет, заставленный книгами и всякими интересными вещами по типу песочных часов, хронометров, настольных игр, коробочек с различными приспособлениями внутри и прочим. Свет лился из-за спины доктора так, что его лицо, руки и вечно идеально отглаженный костюм были залиты тенью. — Почувствовал отвращение. Чуть ли не жжение под кожей подушечек пальцев и всей ладони, — попытался воспроизвести в памяти я. — Отвращение к нему или к себе? Я немного сжал зубы, почувствовав ком в горле. — И к нему, и к себе, — сглотнул, собрал пальцы в замок и потёр друг о друга. — Почему ты его остановил? — без особого интереса заданный вопрос повис в воздухе, словно натянули ленту от мух по всей комнате — от одного неверного движения ты увязнешь в этой клейкости и яде, высохнув жарким летом. — Не знаю, — я смотрел на свои пальцы, глядел сквозь них. А нити мироздания щупальцами медуз вальяжно и плавно балансировали где-то за пределами моего понимания и сути. Спустя некоторое время я хотел добавить, мол: «Он мог умереть», — но почему-то не смог выдавить из себя больше ничего. — Хорошо, на этом, пожалуй, закончим на сегодня. Если что-то случится, ты можешь позвонить мне в любое время. И я бы хотел увидеть тебя ещё раз на этой неделе.       Настоятельная рекомендация была услышана, я сполз с кушетки, надевая ботинки. Накинул пальто и, кинув короткое «до свидания», направился домой.       По пути, сторонясь людей, я думал о том, что произошло, о том, что сказал доктор Мори. О том, что солнце для такого холодного дня предательски яркое — в голове не укладывалось, как при таком дубаре оно может искриться такими пронзительными лучами и не греть. Казалось, что этот презренный свет старался вскрыть мою сетчатку, а не подарить хоть каплю тепла. Меж камней по дороге забилась грязь, оттого ранее светлые полосы сейчас виделись буро-серыми, отталкивающими и какими-то испорченными. Не знаю, почему я постоянно думаю о такой херне, как трещины на потолке или полосочки между уложенными камнями на дороге. Куда уходят цвета, когда бензин высыхает на солнце? Эта дичь не должна забивать мою голову, но при этом я испытываю дикое сожаление, приступы ностальгии, какое-то сочувствие к этим незначительным мелочам. Кажется, что в этом и есть сама жизнь, что только я могу уловить этот подвох и воистину оценить.       Мать извечно на работе, холодильник пуст. Я завариваю травяной чай, режу хурму, что уже давненько лежит на столе, но её почему-то никто не ест. Зажигаю пару свечей с ароматом корицы. Наливаю в чашку чай и сажусь на стул, подогнув под себя ноги, гляжу, как ароматный пар флёром вьётся над чашкой; насыщенный жёлто-зелёный цвет переливается внутри. Легонько подув, делаю глоток и слышу звонок. С опаской покосившись в сторону входа, я резко ставлю чашку на стол и медленно передвигаюсь к двери. Раздаётся ещё один звонок, но более короткий. Взглянув в дверной глазок, сначала давлюсь воздухом, закашлявшись, затем громко, чтобы было слышно по ту сторону, говорю: — Ты что тут делаешь? — затем мысль о том, что лучше было вообще не отзываться и сделать вид, что просто никого нет, на миг проскальзывает в голове, но затем я подмечаю, что уже поздно. — И как узнал мой адрес? — Подошёл на кафедру и спросил. Но, знаешь, не пугайся, я не благодарить за спасение пришёл. Ты так распереживался, что рюкзак забыл на крыше, — нараспев осведомил меня бывший самоубийца. Я проклял себя ещё пару раз, тихо буркнув под нос «чёрт». — Так откроешь? Или конспект по вышмату и унылая книга Камю тебе уже без надобности? — ехидно донеслось из-за двери. — Ты лазил в моих вещах? Как ты посмел? У тебя нет на это права! — я не мог подобрать слов, меня прошибло недовольство. — Я не знал, что они твои, — с наивным сожалением пролепетал шатен. — Может ты ограбил кого-то, а когда появился свидетель в виде меня, испугался и убежал в панике, что преступление раскрыто. — Ты же нашёл мой студенческий, не трать время на глупые шутки и оправдания, — я был жутко возмущён и раздражён. Очень хотелось послать этого придурка, но, с другой стороны, именно «с другой стороны» находились мои вещи, и хотя бы книгу я хотел бы забрать. — Ладно, меня раскрыли, — обречённо вздохнул незваный гость. После чего он вдруг стал чуть серьёзней, или мне так просто показалось? — Дел по горло, не хочешь впускать и чаем поить — я и не напрашиваюсь. Твоё барахло цело и у порога, — послышались шаги по лестнице, я ухом прислонился к двери, чтобы наверняка определить, покинул ли раздражитель парадную.       Щёлкнув замком, я неуверенно открыл дверь, оглядевшись вокруг, посмотрел на лежащий у порога рюкзак. Как-то нехотя я взял его и закинул в прихожую, затем закрыл дверь. Прислонившись спиной к стене, я приподнялся на носках и тяжело вздохнул. Казалось, свечи в доме съели весь кислород. Но сладкий аромат, что лился из кухни, возвращал меня в какой-то баланс. Немного подумав, я открыл рюкзак и проверил, всё ли на месте. Да, всё было в полном порядке, однако я отыскал лишнюю вещь — небольшую книгу «О мышах и о людях». Покрутив её в руках, я открыл с самого начала, быстро пролистал все страницы. На пол выпала разрисованная какими-то загогулинами закладка, на другой стороне корявым почерком было что-то записано: «Твой бедный домик разорён; Почти с землёй сравнялся он… И не найдёшь ты в поле мхов На новый дом; А ветер, грозен и суров, Шумит кругом. И доля горестней моя: Вся в настоящем жизнь твоя; А мне и в прошлом вспоминать Ряд тёмных лет, И с содроганием ожидать Грядущих бед!»       Невольно я скривился, сунул закладку обратно в книгу и кинул ту на стол в своей комнате. Сложно было не заметить элегантную подпись, размашисто и изящно выведенную на последней странице книги: «Дазай Осаму, журфак», но я не заметил.