Случайность - касание судьбы

«Бог дал, — я растрачу! Крест медный — весь груз. — Отчего я не плачу? Оттого что смеюсь!»*

      В полной прострации я слушал шуршание пластинки. Иголочка, замкнутая в кругу последней бороздки, местами чуть подпрыгивала, от чего этот странный звук будто брал дыхание, заново сыплясь каким-то скомканным шорохом. Мои губы горели огнём, словно не глядя выпил глоток кипятка, словно обжёгся о раскалённый докрасна металл. Казалось, что тело и вовсе потеряло всякую чувствительность, оставив лишь дикий жар и жжение под тонкой кожей. Когда проигрыватель щёлкнул, замолкая, тишина эхом билась в ушах, я ощущал себя под толщей воды. Слышал, как, тревожа зеркальную гладь, кто-то кидает камешки, один за другим, неспешно и прямо в цель; круговыми разводами был сломан покой. Было страшно, я чувствовал себя безвыходно. Я не знал, что сказать, что теперь делать. Что это вообще было? Столько мыслей крутилось в голове, словно вся система полетела к чертям, а оповещающие об опасности окошки всё всплывали на экране сознания. В любом другом случае я бы сбежал, я бы расплакался или же постарался причинить себе боль. Попытался бы как-то остановить этот струящийся поток хаотичных мыслей, но именно в этот самый момент я продолжал молча стоять, даже не моргая. Чувствовал, как высохли глаза, и насколько переполняют эмоции. К горлу подступил всхлип и слёзы, что в любой момент были готовы вырваться наружу, но нет. Я был обездвижен, перегружен, в каком-то смысле обезоружен и сломлен. — Эй, — приятный тихий голос Осаму на мгновение вытянул меня из этого вакуума, — Акутагава, посмотри на меня, — требовательная просьба, мягко и заботливо, его голос обволакивал сознание. — Зачем ты это сделал? — едва сдерживая слёзы, промямлил я, поджимая губы. Сжав руки в кулаки, я наконец ощутил своё тело, почувствовал, как недлинные кончики ногтей впиваются в ладонь, насколько неустойчиво сейчас вот так стоять столбом, ведь колени невольно подкашиваются. В груди что-то, словно расплавленное, горечью обволакивало сердце, дышать было ужасно тяжело. — Ты хочешь услышать истинное побуждение или факт? — как-то сухо спросил Дазай. Сложно было сказать, какие именно эмоции он испытывает на данный момент. По выражению его лица можно было прочесть лишь какую-то безучастность в ожидании ответа. — Какая сейчас разница? Не морочь мне голову своими загадками! — выпалил я. Жуткая обида и гнев овладевали мной, и я прикрыл глаза рукой, лишь бы не заплакать. Грудь время от времени сжималась от всхлипов, которые я безуспешно старался сдерживать. — Разница колоссальна, но сейчас ты вряд ли сможешь в полной мере это осознать. Если брать во внимание факт, то шоковая терапия одна из самых действенных в твоём случае, но так же одна из наиболее непредсказуемых по своей методике.       Я едва улавливал смысл сказанного им. Слова обрывались и теряли своё значение, сейчас я действительно был не способен осознать их смысл и построить в голове ровную цепочку каких-то действий: начала, умозаключения и итога ситуации не было. — Если говорить о истинных побуждениях, — его голос стал чуть мягче и на мгновение смолк, будто он раздумывал над сказанным, а затем коротко и уверенно изрёк, — потому что захотел.       Эти слова показались жутко самодовольными и эгоистичными по отношению ко мне, но благодаря им я хоть как-то успокоил своё сознание. Точнее остановил то землетрясение, что происходило в черепной коробке. — Ты же знал, — опустошённо говорю я, — зачем же так? Моё мнение не важно? Не важны мои желания? — как-то несвязно я высказывал своё недовольство, от себя же стало гадко. Казалось, что смысл, который я обрёл буквально пару минут назад, просто распался, только я протянул руку. — Разве ты можешь сказать, что жалеешь? — спокойно спрашивает Осаму, глядя на меня. И в его мимике и голосе нет ни насмешки, ни злорадства, он говорит это серьёзно и уверенно, точно зная, что я отвечу. — Не в этом же дело… — я безвольно присаживаюсь на стул, уронив руки между колен. — Всё ведь было так хорошо. Я не просил тебя лезть в это, не просил помощи или содействия, ты не спрашивал, нужно это или нет, просто сделал так, как считаешь верным. Но я не хочу этого… — Акутагава, — он подходит чуть поближе и присаживается на одно колено напротив меня, пытаясь сохранить зрительный контакт. Сочувствующе и словно понимающе, — пока ты не вскроешь гнойники в своей душе, она не сможет исцелиться. Я только хочу, чтобы ты понял, кто ты и чего действительно хочешь. Если даже я вижу это, ведь ты, — я замер, глядя в его глаза, и страх навечно затеряется в этом омуте древесной коры и горечи бился в теле, словно метроном, — ты прекрасен, — изрекает он, едва уловимо улыбнувшись уголками губ. Сейчас его лицо выглядело настолько доверительно и добродушно, что я и забыл, какой гаммой эмоций он обладает. Насколько хорошо он может играть желаемую роль? Я ведь о нём ничего не знаю, только то, что он сам позволяет прочесть на поверхности, но каковы истинные мотивы этого спектакля? Каковы истинные его желания? — Нет, — я резко отстраняюсь, встав со стула, в спешке накидываю пальто, хватаю сумку и уже у входа разочарованно бросаю: — Я говорил, что не нуждаюсь в компании. Оставь меня в покое, — не хлопая дверью, выхожу на улицу, едва не поскальзываясь на ступеньках.       Жуткая метель чуть стихла, но снег всё равно валит нещадно. На фоне практически чёрного неба белые холодные снежинки похожи на осколки, на миллиарды осколков хрупких минималистичных фигурок, что исчезают быстрее, чем ты успеваешь насладиться их красотой вблизи. Падая на моё лицо, они сразу же тают, стекая холодными капельками. Но сейчас холод словно и не чувствуется, я лишь ощущаю, как всё ещё горят губы. Сердце бешено стучит, и я стараюсь идти как можно быстрее, сам не понимая, что устаю, что воздуха не хватает, что не имеет никакого смысла спешить, ведь за мной никто не идёт. Да и вряд ли такой человек, как он, воспримет всё это нормально.       Я многого не хотел говорить, но так уж получилось. Я действительно считал, что это было ошибкой, глупой опечаткой в идеально прописанном тексте, но подсознательно ощущал и нечто иное. Что-то новое. Чувство, которое впервые встрепенуло мою душу. Касание, которое впервые обожгло настолько сильно, но в то же время до дрожи аккуратно и, что ли, приятно? Я не ощутил отвращения, не ощутил ненависти, был напуган, да, опешив, не мог выдавить ни слова, но я не умер. Я так же продолжил существовать. Какая же каша в голове, противоречие на противоречии. Ощущение жуткой усталости давило. Я представлял, что в этом снегу, в эту ночь я сгорю буквально за секунду, как спичка, брошенная в костер, и развеюсь пеплом, подобно тысячам звёзд на небосводе.       Закрыв дверь, я опёрся о неё спиной и сполз на пол. У порога не было маминой обуви. На часах уже около трёх ночи, если я правильно посчитал, смотреть было невыносимо лень, да и без надобности. Сколько бы сейчас точно ни было времени, значения это не имело никакого. Я потёр глаза руками, стараясь дышать глубоко и свободно, как учил доктор Мори. Вдох, выдох, вдох, выдох. Пропускаю тот момент, когда сбиваюсь со счёта, когда свободное дыхание прерывается короткими судорожными вдохами и рваными выдохами. Сам не понимаю, отчего так жжёт глаза, и почему так горячит щёки. Отчаянно плачу, вцепившись пальцами в колени. Путаю волосы, оттягивая кончики, с силой сжимаю пальцы у корней. Позволяю себе практически заскулить, рыдаю навзрыд, не сдерживаясь, впервые с того дня. С того самого дня, когда моя жизнь превратилась в мутное болото, утягивающее меня всё глубже и глубже. Моментами, словно на испорченной плёнке, на лице проскальзывает безобразная улыбка, вымученная и паническая. Я ничего не понимаю. Не могу ни принять, ни отвергнуть переполняющие меня эмоции. Они будто сжигают меня изнутри, действительно кажется, что я горю в данный момент, в благоприятном для этих условий земном Аду. — Рю, — слышится мамин голос, раздражая. Глаза немного слиплись, я сам не помню, как уснул. Не хочу вспоминать прошлый день. Не хочу просыпаться. Спустя какое-то время тишины она снова зовёт меня, — послушай, нужно померить температуру.       Я игнорирую её до тех пор, пока не ощущаю лёгкое касание тыльной стороной ладони моего лба. — Не трогай меня! — гневно бросаю я, резко откинув руку. Встречаясь с её взглядом, я вижу страх. Эти, как должно быть в теории, родные и любящие глаза смотрят с сожалением и непониманием. — Прости, чёрт… — не понимаю, что на меня нашло. — Ничего-ничего, — успокаивающе говорит она, улыбаясь словно из надобности, эта улыбка, полная грусти и тоски, заставляет сердце щемяще сжаться, — ты проспал обед, уже почти пять часов вечера. Мне показалось, что у тебя температура, ты сильно ворочался во сне, — она говорила заботливо и волнительно. — Я принесла градусник, померь температуру, если что, я заварю жаропонижающий чай, — она положила на край кровати градусник в защитной коробочке. — Я вроде нормально себя чувствую, — вру нагло и в глаза, просто не хочу обременять её своим состоянием. — Ты прости, я вчера сильно задержалась. Как ты отметил? Ходил куда-то или дома был? — Встретился с одногруппниками. Мы недолго посидели в кафе, стало скучно, и я ушёл домой.       Для неё это было приятно услышать, наверно. Вечно уставшее лицо озарилось радостью. — Всё равно чудно, я рада, что ты куда-то выбрался. Кстати, я торт купила в кондитерской возле офиса, хочешь принесу кусочек?       Меня трогало её искреннее желание позаботиться обо мне, но сейчас всё было лишним. Это было пустым и картонным, я не хотел о чём-то говорить или о чём-то думать, просто бы поспать ещё хоть немного. — Спасибо, я не хочу. Может, чуть позже выпью чая, — я положил градусник под мышку и лёг на бок, прикрывая уставшие глаза. — Тогда когда захочешь, торт действительно очень вкусный, — она уже подошла к двери. — Позови, как померяешь температуру. И если что-то будет нужно — говори. — Да, хорошо, — когда она уже исчезает за дверью, добавляю, — спасибо.       Я неспроста ощущал, что горю, ведь градусник показывал тридцать девять с копейками. Мать принесла чай, ещё дала каких-то таблеток. Я выпил всё это на голодный желудок и быстро уснул. За ночь жутко взмок, проснулся в холодной постели. Пришлось около трёх раз менять одеяло. То я не мог заснуть от жары, то дрожал от холода с грелкой в ногах. Угораздит же. Но в глубине души я был счастлив пробыть в таком состоянии почти три дня. Это можно назвать полусознанием/полусном, так как мыслительный поток казался несвязным, я видел какой-то бред, не было ни сил, ни желания существовать. Я просто валялся в кровати, как на грани существования, когда существуешь, но и не существуешь одновременно.       На четвёртый день моей лихорадки мать паниковала, настоятельно рекомендуя и уговаривая меня лечь в больницу, но я лишь отнекивался, уверяя, что всё будет хорошо. На удивление, всё так и случилось: температура наконец опустилась, я постепенно чувствовал, как восстанавливаются силы. Но с выздоровлением пришло и самокопание. Вернулось осознание и то, от чего я так старательно убегал. Говорят, что перед смертью человек испытывает четыре состояния: отрицание, гнев, депрессия и принятие или же смирение. Как странно, что в своей голове я проходил примерно через то же самое.       Каникулы длятся до февраля, но мне надо было явиться в универ, чтобы забрать у старосты зачётку. Может, он уже занёс её в деканат, а возможно, что у него и не получилось закрыть все хвосты за меня. На самом деле, это последнее, что тревожило меня все эти дни, я ведь даже думал перевестись в другой универ. Может и вовсе прервать учёбу на некоторое время? Но разве это что-то даст?       Валяясь на кровати, я что-то лениво калякал в альбоме, всё не нравилось, линии казались слишком примитивными и какими-то кривыми. Дни тянулись однообразно, как в каком-то замкнутом круге. Я просыпался к обеду, заваривал чай, готовил что-то на скорую руку, без интереса смотрел телевизор, особо не вникая в происходящее, сидел у себя в комнате и думал о том, что делать дальше.       Произошедшая ситуация была обсосана со всех сторон, но, даже несмотря на это, я не мог прийти к единому мнению по поводу итога. Встречу с Мори-саном я переносил трижды. Сначала из-за болезни, остальные два раза из-за отсутствия желания куда-либо идти. По ощущениям, я покрывался корочкой пыли.       Сведя какие-то передвижения и действия к минимуму, я просто о чём-то размышлял, не сползая с кровати. От злости и возмущения из-за игнорирования моих чувств я перешёл к тому, что вообще в принципе ничего толком и не высказал. Пытаясь максимально встать на место Осаму, я всё больше и больше убеждался в доброжелательности его действий. Тем более, это вызвало скорее самую невинную реакцию из всех возможных. Внутренний голос говорил, что я был против, но подсознательно я понимал, что, если б положение дел меня не устраивало, я бы оттолкнул его. Я мог бы сразу уйти, мог бы закричать, разозлиться, но на деле же я ничего не сделал. Значит, меня все устраивало? Или ступор можно списать на непонимание происходящего, на шок? Нет же, глупо это всё.       В один из дней мне приснился странный сон. Проснувшись, я не мог отойти от пережитой иллюзии. Мне снился Дазай.       Мы стояли на крыше универа, а вокруг раскинулся благоухающий весенний сад. Столбы деревьев тянулись к небу из цемента, раскинув шуршащие от лёгкого ветерка кроны. Я стоял под одним из деревьев, под босыми ногами примялась свежая трава, а Осаму был так близко. Его глаза отражали эту идиллию и зелень, они были живыми и нежными, смотрели внимательно, словно сквозь меня. Казалось, что он любовался не погодой, не таким хрупким и мгновенным спокойствием, а моей прогнившей душой, и видел в ней чистоту. В его видении через моё безустанно бьющееся сердце прорастал синельник, лиловый, будто гладкие закатные облака, уходящие за горизонт. Разрастаясь всё шире, открывались бутоны-колокола, наигрывая какую-то несвязную мелодию. Я прикрыл глаза, едва почувствовал теплоту его губ на своих. Не было отторжения, не было страха, казалось, что всё так и должно быть. Я не думал ни о чём, кроме того, как неестественно мило он щурится от солнца, насколько приятные на ощупь его мягкие пряди волос между моих пальцев, и как от него пахнет чайной заваркой и чем-то пряным, будь то корица или сушёная гвоздика. Не знаю. В такой тёплый летний день, под сенью крон несуществующих деревьев, таких зелёных и пышных, он касался меня теплотой солнца, расплавляя кожу, как свечу.       А потом я проснулся, с ужасом отдёрнув в сторону одеяло, схватившись руками за голову в панике и диком испуге. Впервые я ощущал что-то подобное. Тянущее напряжение внизу живота, что я ощущал сквозь сон где-то на задворках сознания, оказалось реальным. Но вызвало во мне лишь отвращение и жалость к себе. Пришлось принять душ и привести себя в чувства. Делал я это как должное, будто обвиняя себя и свой поток мыслей в сложившейся ситуации. Было мерзко прикасаться к себе. — Это ведь естественный процесс в организме, — как по книжке говорил доктор Мори, подперев подбородок руками, его пальцы были переплетены между собой, а взгляд казался скучающим, но я знал, что это скорее признак усталости, чем отсутствие интереса. — Ты не должен стесняться своего тела и всего, что связано с ним. Хотя ключ проблемы всё тот же.       Мы давно закрыли этот вопрос. Многие темы оставались пройденными, но на деле так и не были решены. Потому что я не мог вернуться к истокам. Потому что моё сознание блокировало центр начала всего этого. Поэтому только недавно я перестал видеть перед собой во сне горящие фары и слышать скрип стирающихся об асфальт колёс. Едва я избавился от красного светофора, красной дороги, красных ладоней, от красного. Красный…       Стоя перед зеркалом, я резко дал себе пощёчину, сам не ожидая, что выйдет так сильно. Хлёсткий шлепок словно завис в воздухе, ударяясь о стены, обложенные плиткой. Или звенело только у меня в ушах? Звук лишь показался таким громким? Опёршись обеими руками о раковину, я стоял напротив зеркала, опустив голову. Ещё мокрые пряди, немного спутанные, падали на лоб. Щека наливалась теплом. Резко развернувшись, больше не встречаясь со своим отражением, я вышел из ванной.       Каникулы, пусть и небольшие, подошли к концу, и наступило учебное время. Я всё-таки заставил себя сходить к Мори-сану один раз. Ничего не рассказав о ситуации в кафе, я лишь отчитался о том, что выполнил его задания, и всё прошло успешно. Своё общее недомогание и усталость я спихнул на болезнь. С матерью мы общались как и раньше, только на бытовые темы. Иногда она рассказывала о работе, иногда о каких-то пустых новостях. Дазай мне больше не снился. Сны вообще перестали посещать меня ночью. Говорило ли это о переутомлении нервной системы или же просто о каком-то странном совпадении, я не знал. Просто старался не думать об этом. Я пытался жить как с чистого листа и стараться максимально не замазывать эту белизну грёбаными каракулями судьбы. Именно с таким настроем и уверенностью я пошёл в универ после каникул.       Зима, казалось, немного усмирилась. Солнце укрывали прозрачные облака, словно обрывки шёлковой пряжи, пропуская свет и искрящее тепло. От этого снег блестел, уже притоптанный и полежавший некоторое время. Затвердевший, он не казался таким магически нереальным и хрупким, просто переливался. Было скользко, пару раз я чуть не упал, хоть и шёл неторопливо и уверенно.       Уверенность распалась как раз у входа в универ. Это высокое серое здание, огромное по своим размерам, не выделяющееся чем-то особенным, но и не сказать, что похожее на остальные постройки. Людно. Компашки студентов у входа, какой-то парень обнимает свою девушку, всё сильнее прижимая к себе, целует у всех на виду. Громкий смех разливается по улице, а несвязный говор с разных сторон похож на жужжание пчёл. Отрывки каких-то фраз, разная высота и тембр голосов рассказчиков. В голове словно что-то щёлкнуло, и я стоял поодаль, собираясь с силами, чтобы просто пройти мимо. — Привет, Акутагава-кун, — неожиданно окликнули, от чего я сразу же повернулся в сторону знакомого голоса, сосредотачиваясь сейчас только на нём, ведь лишь это вытягивало меня из льющегося со всех сторон гула. — Да, привет, — растеряно ответил я. Ацуши лучезарно улыбался, выглядел отдохнувшим и каким-то бодрым, что ли. — Как провёл каникулы? Хорошо отдохнул?       Прокрутив в голове своё времяпровождение, я не удержался и саркастично ответил: — Замечательно.       Накаджима был удивлён моему ответу, но лишь порадовался, сказав, что тоже замечательно проводил время: они с одногруппниками ходили на каток. — Я отнёс твою зачётку в деканат, — ох, я уже совсем забыл об этом, — удалось всё закрыть, хоть есть пара троек, но ты сам говорил, что тебе не принципиально, — он сиял какой-то детской наивностью и добротой. — Спасибо, — отвечаю я, но потом решаю добавить, — трудно небось пришлось. — Нет, что ты. Даже легче, чем я думал. Не зря бегаю по всем кабинетам с ведомостями и засиживаюсь в профкоме до вечера. За это хоть какие-то поблажки да можно получить, — он рассказывал увлечённо и будто героически. Сам-то я понимал, что пост старосты — дело нелёгкое, и таких людей только и берут «принеси, подай, иди нахуй, не мешай», но и свои плюшки есть, оказывается. — Понятно, — тяжело вздохнув, я всё-таки иду на пары. Накаджима идёт рядом и рассказывает о замечательном времяпровождении на катке, ещё они выбирались на экскурсию, на какую-то гору. Я слушаю вполуха, не особо вдаваясь в сказанное, но и не полностью его игнорируя, ведь как-никак помог он знатно. Даже более того, сделал за меня то, на что меня бы просто не хватило с учётом сложившейся ситуации. — А ты с Дазай-саном не виделся?       Я резко остановился, подумав, что мне показалось. — С чего я должен был с ним видеться? — спрашиваю немного грубо, на что Ацуши лишь недоумевающе смотрит. — Я думал, вы общаетесь, просто их староста, — сердце пропускает удар. Я начинаю паниковать, показалось, что он знает, — он спрашивал, не видел ли его кто-то. Он ведь на сессии вообще не появился, даже зачётку не заполнил. — Мне-то какое дело? Никогда мы не общались, и я его не знаю, — резко выдаю я, стараясь быть максимально убедительным и поскорее закрыть эту чёртову тему. — Просто он искал тебя тогда, вот я и подумал… — Слушай, — грубо перебил его я, — пусть он сам решает свои проблемы. Своей заботой ты иногда обременяешь, если не понимаешь намёков. Не впутывай ещё и меня в это.       Ацуши непонимающе уставился на меня, в момент изменившись в лице, уголки губ опустились, и, казалось, он шокирован. — П-прости, — только и выдавил он из себя надломленным голосом и резко направился прочь. С одной стороны я поступил с ним слишком жестоко, возможно, но с другой просто сказал то, что думаю. Если я и чувствовал вину за сказанное, то полностью старался её подавить.       Началась пара по черчению. Место старосты пустовало.       В перерывах я уединялся в коридорах и повторял материал, старался найти максимально отдалённые уголки, где бы меня никто не потревожил. На третьей паре в аудитории появился Ацуши, от воодушевлённости и бодрости на его лице не осталось и следа. Хоть и улыбался он как обычно, подал журнал преподавателю, сослался на плохое самочувствие, когда его подруга Наоми спросила, что с ним. Но улыбка была вымученной, а покрасневшие глаза красноречиво говорили о том, что мои слова его ни на шутку затронули. «Вот же…размазня», — подумывал я, сравнивая его с собой же. Чувствовал себя причастным к его состоянию, что в принципе так и было, от этого не мог сконцентрироваться. По окончанию пар он, не глядя в мою сторону, покинул аудиторию и, походу, сразу ушёл домой. Чувством вины я мучился весь оставшийся день.       Больше он не подходил ко мне с целью куда-то позвать, заведомо зная, что получит отказ. О моём существовании и вовсе все забыли, как изначально я и хотел. Но теперь я чувствовал пустоту. Словно был мёртв, и лишь дух мой присутствовал в здании универа, неосязаемый и невидимый. Осаму не появлялся, а я не искал с ним встречи. Всё встало на свои места, но теперь меня это не устраивало.       Всё привычно, я добился своей цели, все оставили меня в покое, но этот самый покой покинул меня навсегда. Материал, что я старался заучивать до поздней ночи, не укладывался в голове как нужно. Приходя на пары, я едва что-то выковыривал из памяти, порой просто говорил, что не знаю, хотя учил эту тему на днях. Сверля взглядом библиотечные книги по основным предметам, я то скользил взглядом между строк, то разглядывал какую-то криво напечатанную букву или же загнутую кем-то страницу. Моя усидчивость и внимательность сошли на ноль. Конспекты я писал настолько отвлечённо и невнимательно, что потом порой не мог разобрать, что к чему. Альбом валялся на столе, заваленном книгами и какими-то обрывками листов, на которых по идее было что-то важное, но на деле не нужное мне. Потерялся интерес. Интерес не только к учёбе, но и к жизни.       Всё чаще листая какой-то учебник, я прокручивал в голове воспоминание, как Осаму рассматривал мой блокнот. Его изящные и тонкие пальцы, перемотанные пластырями, эстетично-музыкальные руки. Думаю, он бы замечательно играл на фортепиано. Я представлял, как легко и точно эти пальцы перебирают клавиши, наигрывая кусочек произведения того же Дебюсси. Несмотря на наше не особо содержательное и не длительное общение, он действительно умудрился поселиться где-то внутри меня. Это ощущение некой зависимости выворачивало меня наизнанку, и моё «Я» совсем потерялось среди различных его отражений, в кусочках разбитых зеркал, где-то в несуществующем мире. — Как твои дела, Акутагава-кун? — привычно спрашивает доктор Мори. В его кабинете новая люстра, множество прозрачных кристалликов свисают с потолка, словно капельки дождя, искрятся от света лампочки. Его пиджак всё так же элегантен, но прост, а рубашка отглажена, но не прям чтобы идеально. Он расслабленно сидит в своём кресле напротив меня, длинные чёрные волосы собраны в лёгкий хвост, но пара прядок, выбившись из причёски, спадают на лицо. Я больше не ложусь на кушетку, а, замерев, сижу на мягком пуфе, держа руки на коленях. — Паршиво всё, — предельно честно говорю я, безэмоционально глядя в его глаза. Впервые за долгое время я заставляю себя поддерживать зрительный контакт, ведь так нужно. — Что именно? — он смотрит внимательно и спокойно, как и всегда. — Я отверг тех немногих людей, что могли бы в теории стать для меня близкими, — я осёкся, затем добавил, — одного человека. — Почему ты так поступил? — он хочет, чтобы я сам анализировал свои действия, хорошо. С собой легче. Раскапывать всё это внутри себя, мешать и выискивать что-то одно. Говорить с кем-то для меня проблематично, а ещё и о таких вещах. — Потому что испугался, — уверенный ответ. — Ты боялся за себя, я правильно понимаю? — уточняет Мори-сан, скрестив пальцы. — Да, — я умолк, но доктор Мори внимательно смотрел в ожидании, словно знал, что это не всё. — Я не подумал о чувствах другого человека. С какой-то стороны это было эгоистично. Но он поступил не менее эгоистично по отношению ко мне. — Что же он сделал? — прозвучало с интересом. Сначала я думал, что просто не буду говорить, но затем немного приврал. — Он взял меня за руку. — Зная, что... — едва начал Мори-сан, как я перебил его. — Зная о моей проблеме, — чётко произнёс я. — Но я хочу всё вернуть, — будто самому себе начал рассказывать я, — благодаря ему я по-другому начал смотреть на многие вещи. Я сильно разозлился, но это не было похоже на то, как я сталкивался с людьми на улице, или как в школе одноклассники пытались вывести меня, специально хватая за плечи, или как иногда я случайно касался кого-то, забывшись в своих мыслях. — В тот момент, когда это произошло, что ты почувствовал? — Я... — максимально попытавшись воспроизвести то ощущение в памяти, я сильно замялся и сам не знал, как описать, что именно это было. — Я не почувствовал отвращения, наверно. К нему, — тихо добавил, после чего расслабленно выдохнул, словно эти слова стоили невероятных усилий. — Хорошо, — изрёк Мори-сан, на что я удивлённо раскрыл глаза. — Что же тут хорошего? — возмущённо спросил я. — Это очень большой прогресс в терапии, — он чуть улыбнулся, доверительно посмотрев на меня. — Ты оттолкнул его не совсем из-за страха, а скорее из-за неуверенности. Не думай, что ты всё испортил, хорошо, что прошло некоторое время, и ты выносил в себе это происшествие. Ещё более важно, что нашёл в себе силы рассказать мне. Поговори с ним, — прозвучало как предложение, но я слышал это, как задание, очередное и, по моим меркам, невыполнимое. — Я не могу. — Ты сейчас в подвешенном состоянии, из-за этого твоя жизнь смазалась в рутину, и апатия не даёт тебе существовать. Ведь сам ставишь свои слова и решение под вопрос. Когда ты точно убедишься в том, что выбрал правильно, — это пройдёт. Нужно расставить все точки, понимаешь? — объясняет доктор, чтобы убедить меня. — Я не прошу тебя делать это сегодня или на днях, но сам почувствуешь, насколько тебе станет легче. Пусть это и будет тяжело и покажется неосуществимым по началу, но ведь нет ничего невозможного. Тем более, ты не раз убеждался, как вещи, которые ты по началу делать не можешь, потому что кажется, что умрёшь, становятся привычными и лёгкими, когда сделал. Ты говорил, что не можешь ходить в университет, но, придя туда, попав в само здание, не думаешь ли ты, что это оказалось проще, чем ты представлял? — Оказалось, — соглашаюсь я, ведь такое случается постоянно. Я паникую за день до какого-то события, но когда оно происходит — словно камень с души. — Хорошо. На этом закончим на сегодня.       Он ещё раз напомнил, что я могу связаться с ним в любое время, а я покинул кабинет и направился домой, уже смеркалось.       На следующий день я, не подавая виду, был занят поисками Дазая. Всё уверяя себя, что он сам появится в нужный момент, я невзначай бродил по крылу журфака, но встречал лишь незнакомых студентов, сбившихся в компании или с конспектами в руках. Лишь завидев в начале коридора рыжего старосту, я быстро спустился на свой этаж и поспешил на пару. В прошлый раз этот парень показался мне немного агрессивным, а обзавестись ещё большим количеством проблем для загонов мне не хотелось.       К концу пар я поднялся на крышу, дверь стала немного заедать. Меня встретил лишь холод и нетронутый белый снег. Будто желая разрушить эту идиллию, я прошёлся вдоль и поперёк, истоптав периметр крыши, как-то разочарованно и зло ступая по хрустящей белой земле. Конечно же, это ничего не дало, и, будто потерпев поражение, я направился домой.       На полпути свернул к кафе. На улице не было людно, но прохожие встречались часто. Почему, именно выходя на улицу, я замечаю, насколько радостны и счастливы люди? Все заняты своими делами, кто-то идёт целеустремлённо и поторапливаясь, кто-то же, напротив, шагает медленно и с наслаждением, рассматривая украшенные гирляндами вывески и фонарные столбы, витрины. Кажется, что перед выходом на улицу люди собирают в себе все силы и эмоции, дабы поделиться с другими людьми, показать — вот, я живу, посмотри. Во мне говорила обычная зависть и отчуждённость. Глубоко в душе я понимал, что всё совсем не так, что каждый зациклен на своих проблемах, как и я в данный момент. Ведь люди эгоистичны. Но что-то эдакое не давало покоя. Я чувствовал себя лишним.       Закрыв за собой дверь, я прошёл в уже знакомое помещение. На моё удивление, за самым крайним столиком в уголке сидел какой-то дедок, читая книгу. Я резко подумал, что, вероятно, окажусь тут лишним, но затем, успокоившись, прошёл и присел поодаль от него, перед этим тихо повесив пальто на вешалку. Это всё же кафе, даже в таком месте бывают хоть и редкие, но посетители.       Сидел я молча и довольно долго. Затем, вспомнив, что обслуживающего персонала тут нет, я нехотя встал и настороженно прошёл к барной стойке. Чайник был на виду, я набрал воды и поставил кипятиться. Под стойкой на полочке стояли разные баночки с надписями, все с чаем, чуть ниже стояла большая банка с кофейными зёрнами. Я, усердно разбирая знакомый корявый почерк, выбрал зелёный цветочный микс. Взял с сушилки один из чайничков, в точно таком же Осаму делал чай в прошлый раз. Я насыпал немного заварки, просто залил кипятком и, взяв чашечку, аккуратно понёс к своему столику. Было непривычно и немного неудобно хозяйничать в чужом помещении, но дедок, сидящий в уголке, никак не отреагировал на мои действия. Казалось, что он даже не замечал моего присутствия или же не подавал виду. Я присел за столик, смотрел на то, как кружится заварка за прозрачным стеклом, и как постепенно темнеет вода, превращаясь в чай.       Послышался щелчок, и я с надеждой уставился на дверь за шторкой, но из-за неё вышла хозяйка, та самая пожилая женщина. Поприветствовав старика, она подошла ко мне и устало поздоровалась. Она выглядела чуть хуже, чем в прошлый раз. Глаза казались уставшими, а морщины стали словно глубже. — Позволишь присесть? — вежливо спросила она, указав на стул напротив меня. — Конечно, — я немного растерялся, — это ведь ваше заведение. — Не люблю нарушать чужой покой, ведь люди приходят в такие места побыть наедине, — она присела, а я решил предложить чаю. — Очень любезно с твоей стороны, — она улыбнулась, а я, резко подорвавшись, сбегал за ещё одной чашкой. Налив ей чай, я сидел молча, неспешно попивая свой. — Хороший выбор, — сделав глоток, говорит она, — очень лёгкий и простой чай, для любого случая и настроения. Не надо какой-то особой подготовки и умения. — Спасибо, я в этом деле не разбираюсь, — честно ответил я. — Простите, а давно заходил Дазай?       Отставив чашку на стол, она подумала про себя, а затем тихо ответила: — Бывает часто, бывает редко. Не можешь его найти? — будто знала, в чём дело. — Да, пожалуй, так. Вы не знаете, где он? Просто в университете у него проблемы, — я решил подкрепить свой интерес реально существующей причиной. — Что-то серьёзное? — обеспокоенно спросила хозяйка. — Нет-нет, просто пару экзаменов не закрыл, — я не хотел зря её накручивать. — В последний раз он сказал, что подумывает забрать документы, — невозмутимо произнесла она. — Из-за меня? — ошарашено спрашиваю, сам удивившись своему голосу. — Да вряд ли, он уже который год так говорит.       От сердца отлегло, и только спустя минуту я понял, что взболтнул лишнего. — Вы не знаете, где можно его найти? — хотел я спросить невзначай, но в итоге спросил в лоб. — Ты казался мне менее разговорчивым поначалу, — как-то совсем отвлечённо говорит женщина. — Простите, если надоел вам расспросами. — Нет, напротив я рада поболтать с посетителями, коль они сами расположены к беседе. Но чего не знаю, того не знаю. Если Осаму появится, то скажу, что ты заходил, — отпив ещё глоток чая, она прикрыла глаза, словно наслаждаясь вкусом. — Спасибо за чай.       Я так сильно смутился, что не сразу ответил, немного потерялся в своих мыслях. — Пустяки, вам спасибо за гостеприимство, — одевшись, я покинул кафе. Смешанные чувства остались на душе.       Вернувшись домой, я опять практически до полуночи просидел над учебниками, поглощая информацию сквозь страницы. Сосредоточиться не мог.       Прошла неделя, и ничего не изменилось. В универе Осаму не появлялся. Время от времени ненадолго я заходил в то кафе, но хозяйку встретил там лишь ещё раз, а так заведение пустовало. Пил там чай, испробовал ещё несколько сортов. Я отчаялся, и было до ужаса грустно. Ощущая обязанность перед ним, чтобы разобраться наконец со всем этим, я начал ощущать нехватку. Отсутствие того, что делало дни чуть краше, чуть уютней, может не совсем подходящее слово, но именно так и подумалось.       В один из дней я вышел на крышу, шёл сильный снег накануне, а вдоль парапета виднелись свежие следы ботинок. Как сам не свой я побежал в крыло журфака, но там на меня лишь удивлённо глазели встречные студенты. Я спросил пару человек, подавив стеснение и неловкость, ответ был тем же, что и раньше. Его не было в универе, и он в списках на отчисление. Я уже подумал, что выпал на паранойю, но каждый последующий день, как одержимый, ходил на крышу и ждал. Я не знал, что скажу, когда он придёт, но больше всего боялся того, что он действительно больше не появится. Ни в этом университете, ни в том кафе, ни в моей глупой жизни.       По окончанию четвертой пары в пятницу я, вымотанный и уставший, вновь направился на крышу. Солнце лилось рекой с небес, а облака словно обходили его стороной, проплывая где-то над ним, под, сбоку, но не закрывая этот чёртов свет, что заливал до боли знакомую фигуру в чёрном пальто. Я замер, так и стоя в дверном проёме. В момент охватило какое-то чувство дежавю. Показалось, что сейчас, как и в тот раз, когда я впервые его встретил, он наметил встречу со смертью. А может это всего лишь мираж? Но Осаму лишь развернулся, улыбаясь, и как-то радостно прокричал: — Долго же ты.       Я смотрел, не отводя глаз. Только что этот свет в момент развеял тени, сплетённые в душе.