Случайность - касание судьбы

      Я колебался между желанием послать его к чёрту и просто промолчать, не взяв во внимание задевшую меня фразу. В душе всё перевернулось, но всё же отлегло. Почему он столь спокоен и весел? Я ведь места себе не находил столько времени. — Это я ещё долго? — обиженно выкрикиваю, подходя чуть ближе. — Где тебя носило все эти дни? Я уже подумывал, что тебя отчислили. Специально ведь изводил меня? — я действительно злюсь, насупив брови, ожидаю ответа, но Дазай будто и не слушает. Он всё так же расслабленно смотрит, губы изогнуты в едва уловимой улыбке. Сейчас он выглядит как ехидный и наглый кот, пригревшийся на солнышке в морозный денёк. — Равзе? — отвлечённо протягивает, глядя непонимающе наигранно. — Ты ведь сам сказал, что не хотел бы видеть меня. — Я ведь не это имел в виду, — отчаявшись, тяжело выдыхаю. — Ах, да, — в его голосе послышалась насмешка и какое-то оживление, — цитирую: «Я не нуждаюсь в компании, оставь меня в покое», — вроде так и было, да, точно, слово в слово? Трактовать можно и как «Я не желаю тебя видеть», — рассуждая, он будто вспоминал на ходу и говорил сам с собой, передразнивая меня. — Не смей винить меня за мои слова, я был шокирован! — недельную тоску и переживания как ветром сдуло. Не так я представлял нашу с ним встречу, совсем не с этой злободневной темы хотелось начать разговор. — Шоковая терапия на то и шоковая, чтобы шокировать, — безучастно пожимает плечами, саркастично улыбаясь.       Я вечно искал в его словах какой-то подтекст, думал, что он хочет задеть, но я и на секунду не задумывался о том, что может он просто такой человек. Мудак, в каком-то смысле. — Ты не предупредил, я просто… — едва я хотел сформулировать мысль, не сказав таки прямо «испугался», как он меня перебил. — Я и не должен был, тогда попросту не было бы никакого смысла.       Он ведь прав, с какой стороны не глянь. Становится обидно за себя и за всю эту ситуацию. Я засовываю руки в карманы джинс, чуть поджимая пальцы. Стараюсь придумать какой-то выход из всей этой истории. — Это глупо, я не это имел в виду, — говорю тихо, немного опустив голову так, что пара прядей волос спала на щёки. Неловко как-то. — Вот как. Чего ты сейчас хочешь? — он спрашивает прямо и будто желая избавиться от меня, как кажется. — Я… — задумавшись, я опешил. Не знал, зачем в действительности я вообще его искал. За последнее время он просто поселился в моей голове, я думал о нём постоянно, в какой-то степени я бредил этой встречей, а теперь тупо стоял столбом, не в состоянии связать два слова. — Ничего. Просто переживал, что тебя отчислят. — Знаешь же, что этого бы не произошло, плюс для меня было бы достаточно легко восстановиться. — он говорит отвлечённо, медленно ступая по парапету, смотрит под ноги, не вынимая рук из карманов, словно вообще не расположен к этой беседе. — Наверное, но всё же… — становится не по себе, и понимание того, почему же он сегодня столь апатичен, до меня не доходит. — Акутагава, — Дазай резко останавливается, смотрит на меня устало, улыбка вновь появляется на его губах, но столь грустная и какая-то далёкая, — зная меня сейчас, зная обо мне чуть больше, чем просто о случайном человеке, который хочет покончить с собой, ты бы поступил так же, как и в первую нашу встречу? — Почему ты спрашиваешь? — в недоумении я не отвожу от него взгляда. Стоит на самом краю.       По спине с порывом ветра прошёл нервный холодок, я максимально постарался мысленно собраться. — Мне просто интересно услышать твой ответ, — его взгляд потухший, но всё такой же внимательный, будто видящий насквозь. — Скорее всего так же.       Едва он отклонился назад, я резко сделал шаг в его сторону, как звонкий смех залил пространство, Дазай на мгновение прикрыл глаза рукой, а затем сошёл с парапета на крышу. — Шучу я, ты слишком серьёзный, — говорит он на ходу, поднимая с пола свою сумку для ноута.       Я буквально мгновение стою в полном недоумении, затем отчаянно выкрикиваю: — Да ты издеваешься?!       А он спокойно отвечает: — Вовсе нет, — чуть улыбаясь, легко направляется в мою сторону.       Коралловый закат залил горизонт, едва выглядывающий из-за серых высоток, а небо такое странное: рыжевато-пепельное, такое далекое и меняющееся на глазах. Застыв на месте, я ждал его дальнейших действий или же слов, но Дазай лишь стоял передо мной, молча глядя в глаза. Стало как-то неловко. Не знаю, что делать, да и делать ли что-то вообще? Я просто молчал, размышляя о том, что может взбрести ему в голову. Воздух казался холодным и пыльным. — Протяни руку, — тихо донеслось до меня. Его глаза отливали багровым, точно налитые кровью, но такие спокойные и уверенные. С опаской я, сам не зная зачем, не отдавая себе отчёта в происходящем, протянул к нему дрожащую ладонь. Он плавно и медленно поднял руку, вытягивая над моей, только тыльной стороной вверх. Между нашими ладонями оставалось пару миллиметров, где-то в воздухе билось несовершённое касание. Я был почти спокоен, почему-то глубоко в душе знал, что он не посмеет.       Вновь, словно мотылёк, летящий на свет, зная, что это безрассудно и опрометчиво, что я без труда буду пойман, и глупый ребёнок чисто из интереса оторвёт мне крылышки; я играл с огнём, ведь свет жалкой лампочки, освещающей оставленный людьми причал, прекрасней солнца, прекрасней звёзд, небрежно раскинувшихся в далёком и недостижимом небе. А свет — вот он, тут, так близко, такой желанный и доступный сейчас, но не без риска. Не без огня, не без ожогов.       Я кожей чувствовал тепло его руки, а в голове вдруг начали проскальзывать картины из недавних странных сновидений. Сам не заметил, как вечно бледные щёки залил едва уловимый румянец. Мне стало немного не по себе и жутко душно в такой холодный зимний день. — Страшно? — как-то игриво и с улыбкой спрашивает Дазай. Его забавляет эта ситуация, ведь сейчас именно он манипулирует мной. Именно так я пытаюсь себя успокоить. Что всё, что я делаю, — это не по моей воле, а потому что он манипулятор. — Нет, — неуверенно говорю я, стараясь уверить его в своём спокойствии и уравновешенности, сам не знаю зачем. Мы стоим вот так: тупо протянув друг другу руки в полной тишине, я не отвожу от него взгляда. Кажется, что он не спал сегодня: каштановые волосы чуть спутаны, с правой стороны немного примялись, а под глазами едва заметны синяки. Я чувствую, как подрагивают его пальцы, это едва уловимо зрительно, но телом я словно ощущаю его ауру. Глупо, наверно, я не верю во всю эту фигню, но что-то такое всё же есть. — Можно? — еле слышно произносит Дазай, его губы разомкнулись буквально на мгновение.       Я нервно сглатываю, не отводя взгляда от его глаз, и чуть киваю, не двигаясь с места. Его ладонь опускается на мою, на запястье ощущаются шершавые пальцы, замотанные пластырями, а я млею, закрыв глаза, словно вижу очередной горьковато-сладкий сон, но позволяю ему продолжаться, наблюдая со стороны.       Осаму подходит чуть ближе, опуская руку вместе с моей. Наши пальцы переплетаются, а сердце бьётся ужасно быстро. Словно слышу, как каждый удар отдаётся эхом в голове, разбивая едва зарождающиеся мысли. Не могу думать, я и дышу с трудом. Дрожь в коленях рассыпается приятной истомой по всему телу, пробежав по ступенькам позвонков, она селится в сердце, заставляя то чуть сбавить обороты. «Всё хорошо», — мысленно убеждаю себя я. Приоткрываю глаза, немного жмурюсь от яркого света, но затем силуэт Дазая заслоняет собой солнце, и я смотрю на него, как на что-то нереальное, павшее с небес. Из-за его спины льется яркий свет, а пелена тени лежит на лице, но глаза его всё так же пронзительно-яркие и глубокие. — И как? — будто заботливо и с интересом спрашивает он. Приглушённый бархатный голос разливается по воздуху, а я словно прихожу в себя, легко отдёрнув руку. — Очень странно, — говорю я, замешкавшись, первое, что пришло в голову. — Странно ведь не значит что-то негативное? — решает уточнить Дазай, а я сам пока не понял, что в этом ключе для меня было «странным». Это скорее было чем-то нереальным, спонтанным и опрометчивым. — Я не знаю, это сложно, — опустив голову, я поглядываю на свою руку и пытаюсь воссоздать только что покинувшие меня ощущения. Это прикосновение не вызвало отвращения, агрессии или же паники. Я сам протянул ему руку. Потому что хотел? — Нет. На мгновение я почувствовал себя абсолютно нормальным человеком, в какой-то степени социальным, который не ограничивает себя ничем, свободным? — Ну, ты же не начал паниковать или биться в истерике, это уже показатель улучшения твоего состояния, — вновь он как-то безучастно пожимает плечами, проронив смешок. — Когда это я вёл себя так при тебе? — раздражённо спрашиваю, резко запахнув пальто.       Ветер усилился. — Даже если не при мне, это тоже идёт в учёт, — бросает он, чуть зевая. — Ты опять всё портишь своей излишней прямолинейностью.       Он, что, действительно не воспринимает всё это всерьёз? А может я просто слишком зациклен на себе? — Я не хотел тронуть твоё хрупкое сердечко, уж прости, — театрально поднося ладонь к сердцу, Осаму закатил глаза, но едва я успел возмутиться, как он закинул сумку на плечо и спросил, — не хочешь чаю выпить?       Я никогда не свыкнусь с этими его мгновенными переходами от темы к теме. Но пары закончились, я даже не обедал сегодня. Ненаписанные конспекты и непросмотренные вопросы провалились куда-то на дно своей значимости, и я как-то слишком спокойно ответил: — Ну можно.       Колючий ветер пробирался под воротник, словно электрический разряд, заставляя вздрогнуть. Я подтянул ворот пальто, кутаясь сильнее. Обдувало лицо, от чего нос уже начал казаться маленьким кусочком льда, наверно покраснел. Дуло настолько сильно, что мирно лежащий снег вздымался в воздух, подобно пыли, кружил вдоль дороги, под моими ногами, извивался бесформенной лентой над сугробами, а затем также неожиданно просто оседал на новом месте.       Улицы людные, освещённые рекламными вывесками и высокими старыми фонарями. Мы идём близко друг к другу, идём молча. Я излишне сосредоточен, как для прогулки, а Дазай словно задумался о чём-то. По пути он случайно задел плечом какого-то прохожего, на что тот злобно бросил: «Что, места мало, что ли? Смотри, куда идёшь!», — но Осаму даже не извинился, молча продолжив свой путь. Его лицо было расслабленным, а взгляд будто направленный за пределы того, что видел перед собой я. Шёл он скорее по инерции, чем глядя под ноги, уже давненько запомнив дорогу.       Зайдя в то самое кафе, которое стало для меня каким-то родным, что ли, я снял пальто, повесил на вешалку и присел, потирая руки. Пальцы занемели, лицо казалось каменным, а зубы невольно постукивали. Я замёрз не на шутку, хотя, когда мы стояли на крыше, погода казалось сказкой. Такие резкие перемены удивляли и даже немного пугали. Дазай небрежно бросил верхнюю одежду на стул рядом с собой и лениво протянул: — Какой чай будешь? — он поднял руки вверх, устало потягиваясь. Я верно подметил, что, видимо, времени на сон у него этой ночью было крайне мало, если было вообще. — На твоё усмотрение, — тихо ответил я, уже настраивая себя на какой-то серьёзный разговор, хотя Осаму вполне расслабленно и буднично прошел к стойке и молча начал возиться с водой и заваркой. Я поднёс ладони к лицу, стараясь согреть дыханием. Постепенно тело наливалось теплом, и эта заторможенность и онемелость после мороза отступали. Мне хотелось спать, но эту мысль я гнал прочь, ведь оставалось ещё много незаконченных дел. Надо было наконец-то закончить чертёж пробного проекта и подготовить хоть что-то на грядущий семинар по вышмату. Я слишком уж забивал на учёбу в последнее время, хоть пока это никак не проявлялось, но уже ощущались какие-то пробелы и потери в материале. Тем не менее, вместо того, чтобы заниматься всем этим, я просто сидел сейчас в кафе, думая о том, что мне дико не хватало этого странного уюта. Да и общества Дазая в целом. Признаваться себе в этом не хотелось, поэтому я гнал все эти мысли, рассматривая кружевные салфетки в салфетнице на потёртом деревянном столике, который изучил уже не раз и не два. — Прошу, — легко улыбнувшись, Дазай поставил передо мной чашку с чаем, также стеклянный чайник и бронзовую сахарницу, видно, очень старую, раритетную. Он прикрыл глаза и сделал глоток чая, словно погрузившись в забвение на какое-то мгновение, а потом, как и обычно, подпёр подбородок рукой и куда-то уставился, будто сквозь пространство. Сегодня он был молчаливым, не то чтобы ничего не говорил, просто обычно его трёп не затихал ни на минуту, а сейчас он оговаривался лишь какой-то незначительной фразой и вновь продолжал о чём-то думать, как мне казалось.       Чай был ароматным, с какими-то ягодами, может с клюквой или ежевикой, может и со сбором ягод. Цвет слегка розоватый, с каким-то багровым отливом, а пар лёгкий и пахучий, насыщенный. Я действительно наслаждался этим моментом, вкушая такой тёплый и уютный напиток, в таком замечательном тихом месте. — Расскажешь что-то? — как-то без интереса спрашивает Дазай, покручивая в руках ложку. — Я не очень хороший рассказчик, да и мало что происходило за последнее время, — я немного опустил голову, разглядывая танцующие чаинки, но сказанное действительно было правдой. Я не знал, что бы было ему интересно услышать, а просто трепаться про какую-то фигню не хотелось. Я не знал, как обычно заводят беседы, с чего люди начинают диалог. Неловко как-то. — Может ты хочешь что-то спросить? — не меняя тона, вновь спрашивает Осаму. — Вряд ли ты ответишь на мои вопросы, да и кажется, что то, что мне раньше хотелось знать, уже потеряло всякую важность, — я сильно растерялся, забыв вообще обо всём, что происходило и происходит. — Есть много чего, что стоило бы рассказать. Возможно, — он смолк, задумавшись, но так же спокойно продолжил, — это прольёт некую ясность на наши взаимоотношения и на нас самих. — Разве нас связывает что-то, кроме учёбы? — не знаю, зачем я говорю это, но хотелось услышать, что он думает на этот счёт. Затем я быстро добавил, — и того, что ты постоянно пытаешься разрушить мою зону комфорта. — Думаю, что да, — Осаму зевнул, прикрыв рукой рот, потянулся на стуле, а затем перевёл свой усталый взгляд на меня. — Ещё в тот день, когда ты помешал мне покончить с собой, между нами образовалась некая связь. — Почему такой человек, как ты… — Как я? Что ты имеешь в виду? — он перебил меня. Замешкавшись, я попытался донести то, что имел в виду. — Ты ведь популярен среди девушек, довольно успешен в своих начинаниях, в учёбе, вероятно, у тебя много знакомых, с которыми можно провести время, так почему ты тратишь его на меня? — едва я закончил своё предложение, со стороны понял, какую чушь я несу. — Из-за чего в тот день ты вообще решился на подобный шаг? — чуть сжимаю в руках горячую чашку, от чего ладони даже немного жжёт. Дазай отводит взгляд, и я начинаю жалеть, что заговорил о подобном. — Один великий человек говорил, что смерть не порок, смерть — и есть жизнь. Что когда кто-то рождается, он уже умер. Жизнь — это процесс, а смерть всего лишь его окончание. Если человек боится смерти, значит он никогда не знал жизни. Получается, что смерть — своеобразное исцеление. Но если человек не успел толком прожить саму жизнь, если не знал в ней ничего светлого и воистину ценного, если он просто не успел? Будет ли смерть для него счастьем, исцелит ли она его? Один из вопросов, на который я хотел бы узнать ответ.       Он говорил спокойно и тихо, а в его взгляде была лишь всепоглощающая пустота. Я почему-то почувствовал это, всем своим нутром ощутил эту томящуюся боль глубоко внутри его сознания. Какая-то безразличная скука ко всему вокруг, презрение, потеря чего-то важного. Потеря самого себя. Я отражался в осколке его отчаяния, в одном из десятков, разбросанных по душе, пыльных, искажённых, но таких острых. — Знаешь, в самом деле мне стало интересно. Не пойми неправильно, сначала просто стало интересно, способен ли я на что-то подобное, и выдержишь ли ты нечто такое? Сможешь ли ты переступить через бессознательные защитные установки, поборов свой страх? И, как видишь, довольно успешно. Но ещё один забавный факт, при всей своей внешней отчуждённости и отторжении, внутри ты такой хрупкий, даже невинный, — Дазай опять настолько непринуждённо поменял тему, да и сам словно изменился в лице, слабая улыбка расцвела на его губах. Он сделал глоток чая, почти беззвучно поставив чашку на блюдце. — Значит, тебе стало интересно, как я выдержу подобное? Это, можно сказать, эксперимент? — я потупил взгляд, стараясь как можно внимательнее вникнуть во всё сказанное им, но Осаму лишь устало закатил глаза. — Не говори так, будто не слушал, что я сказал только что. Ты мне нравишься, Акутагава-кун, не знаю, насколько для тебя это реально или нереально, уверен, что страшно, но это так. Готов поспорить, что ты понимаешь, не прикидывайся дурачком, сам ведь в панике искал меня, а потом вновь замкнулся. Отвергаешь то, что может потревожить твоё самобичевание, как-то изменить твою жизнь. Ты парализован из-за страха, при чём сам себе не отдаешь отчёта в своих поступках и чувствах, — вот так вот просто он сказал подобное, а услышанное и вправду казалось нереальным. — Я вовсе не искал, я просто…       Всё вокруг начало давить, подступала паника. — Хорошо, зачем же тогда? — он вопросительно смотрит, ожидая моего ответа. — Я не знаю… — как-то машинально говорю я. — Всё это кажется таким сложным, всё было привычно, понятно, а теперь я не улавливаю, что происходит со мной. Верно, я не понимаю своих чувств, но что с того? Чего ты хочешь? — я стараюсь сдерживать эмоции. Чувство дикого стыда охватывает тело, я ощущаю его физически, с жаром и какой-то неприятной дрожью оно охватывает руки, грудь, улаживается комом в горле и мешает дышать. — Тебя, — эхом отдается в голове, и я широко раскрываю глаза, думая, что это очередная его глупая шутка и сейчас последует звонкий саркастичный смех, ведь я поверил. Но нет, Дазай сидит ровно, его руки придерживают чашку, а взгляд столь внимательный и глубокий, на лице ни тени сомнения. — Хочу касаться тебя и пить чай вот так вот, сидя в свободной тишине, хочу прогуливать пары в пустых парках и обнимать тебя в апатичные вечера под тёплым пледом. Хочу, чтобы ты не боялся ни меня, ни себя. Чтобы делал то, чего желаешь. Теперь ответь, чего же ты хочешь?       Я не знал, как выдавить из себя слово. Казалось, что от моего решения сейчас что-то сломается, что-то неправильное. Жуткая неуверенность. Опять эта ломка в суставах, словно меж костей рассыпчатый сахар. Всё сыпется по телу, непонятно откуда, непонятно как. — Не могу ответить, — едва промямлил я, — дай мне некоторое время.       Подступала паника. Дазай привстал из-за стола, медленно подошёл ко мне. Весь сжавшись, я ожидал чего-то плохого. Чего-то непривычного, что можно было отвергнуть, истребить на корню, но он лишь чуть наклонился ко мне и просто посмотрел в глаза. Его улыбка вскрывала душу, такая красивая, лёгкая, добрая. Отражение прошлого промелькнуло в его глазах, и в моей груди кольнуло. — Подумай над тем, о чём я сказал, и оповести меня о своём решении, — Он отстранился и, сдерживаясь, зевнул. — Ну а я покину тебя сейчас, если позволишь, спать охота, жуть просто, — буквально в момент он сменил тон и будто вернулся всё таким же, беззаботным, странным и вечно шутливым. Я лишь кивнул, сглотнув слюну, горло пересохло, и казалось, что я потерял дар речи. — До скорого, — он махнул рукой на прощание и скрылся за дверью, на ходу накидывая на плечи пальто.

***

      Меня мутило всю ночь, и чувство ответственности словно давило на грудь. Я должен был что-то решить, от моего решения должно было зависеть дальнейшее наше общение, но ведь я сам не знал, в каком ключе хотел бы этого. Эти странные сны, его слова. Я никогда не испытывал влечения к людям своего пола. Хотя, если подумать, я никогда не испытывал подобного ни к кому за всё своё существование. Мне казалось, что всё это глупо: друзья, пары, семьи, коллеги. Это лишняя трата времени и сил. Всем существом я отторгал саму суть того, что Дазай стал чем-то вроде идола для меня за столь короткое время. Я действительно восхищался им, как человеком, его интеллектом и умом, его странной грацией и бесподобной улыбке, приходил в восхищение от его тонких пальцев, что скорее всего аккуратно перелистывают сейчас страницы какой-нибудь книги. Даже когда была возможность узнать о нём больше, узнать его получше, я ступил, завис и потерял её, возможно, навсегда, ведь мне не хватит решимости и сил сказать ему о своих чувствах. Да и можно ли это вообще назвать чем-то подобным?       Я думал, что умру, когда он поцеловал меня. Этот поцелуй был пропитан дрожью и отчаянием, мой первый и, возможно, последний поцелуй в жизни, но, не смотря на страх, не смотря на боль, истошно вопящую где-то на затворках сознания, я познал что-то новое, не ощутил отвращения. Я… пережил некую близость, такую интимную и волнительную для меня. Действительно ли тот, кто познал жизнь, не боится смерти?