Случайность - касание судьбы

      На следующий день я проснулся приободрённый каким-то странным ощущением грядущих перемен и событий. Стянул с тела свободную спальную футболку, потянулся, устремляя руки вверх, и направился в ванну. Быстро привёл себя в порядок. Надел выглаженную рубашку, сверху натянул мешковатый свитер, и всё те же чёрные джинсы. Зачем я обычно прилагаю столько усилий, гладя одежду, чтобы на ткани не осталось ни единой складочки? Всё равно ведь потом сверху надеваю что-то ещё, а сейчас ещё и не тёплое время. Она сразу же мнётся, какой смысл? Сам процесс успокаивает в какой-то мере. Или же проклятый перфекционизм не даёт мне забить на свой внешний вид. Нет, даже не так. Это ведь в последнюю очередь в действительности меня волнует. Просто если уж и делать что-то (будь то глажка, рисование или же написание сраного конспекта по вышмату, который в итоге никто не проверит), то делать это наилучшим образом. Жаль, что данное стремление к идеализму никак не влияет на мои социальные отношения. Сегодня начинались занятия.       Захватив ключи и накинув на плечо свой рюкзак, я вышел из дома. Мать уже была на работе, так что мне не пришлось обмениваться с ней любезностями. В парадной пахло сыростью и чьей-то приторной стряпнёй. Быстро перебирая ногами по ступенькам, я думал о том, что предстоит сегодня сделать. Из ниоткуда нахлынувшая мотивация и какое-то светлое чувство готовности к работе почему-то не оставляли меня. Казалось, что кончики пальцев покалывает, а тело переполнено энергией. Слишком давно я не ощущал в себе подобного.       Из открывшейся двери парадной на меня хлынул солнечный свет, заставляя прищуриться и невольно отвернуться. «Словно сраная вспышка новой жизни», — с чего-то подумалось мне, как в каких-то дурацких фильмах: герой, пройдя через множество препятствий, вдруг находит то, что так давно искал — хэппи энд. На улице тепло, а в редких лужах искрит солнце, делая их какими-то волшебными, невзирая на грязь и слякоть вокруг. Снег растаял, но весна ещё не торопилась вступать в свои права, озеленяя всё вокруг, поэтому общая картина выстраивалась странная. Раздетые деревья, неподвижно и безмолвно разбросанные по парку, делали его пустым. Пустующие скамеечки, покрытые подтаявшим инеем, ещё горящие тусклые фонари, небо в кисельных рваных облаках, которые солнце словно прорезало своими лучами, от чего те всё редели и таяли на глазах. Воздух прохладный, но приятно обдающий свежестью лёгкие, словно мятная жвачка. Едва ощутимый ветер не старался пробраться под ворот куртки, а лишь ласково развевал волосы, будто заботливо открывая миру моё лицо, чуть вздымая вверх короткую чёлку. Эта прогулка действительно только улучшила расположение духа, я и не заметил, как передо мной уже виднелся универ.       У входа как обычно была куча студентов-курильщиков, которые, не взирая на вывески с просьбой «Не курить», спокойно себе дымили у этого самого знака, да ещё окурки тушили прям о стены универа, затем беззаботно бросая на пол. Жидкий галдёж сразу окутал меня неприятной вуалью, заставляя чувствовать какой-то дискомфорт и небольшой страх. Я не любил шумные места, не любил скопление людей и тем более не любил общение в каких-то компаниях. Чуть напрягшись, быстро зашёл внутрь, стараясь никак не обращать внимание на вездесущую оживлённость и пустой трёп о проведённых каникулах, каких-то тусах и выебанных шкурах с каких-то там факультетов. Мне было плевать. Мне было не интересно, чем сейчас живёт безрассудная молодёжь, хотя на самом деле и так всё знал, ведь это не являлось чем-то сверхъестественным.       Уже находясь в своём крыле, подошёл к доске объявлений, пробежался взглядом по расписанию, про себя отмечая, что немногое-то изменилось. Сфоткал. Присел на один из стульев вдоль стены, как и обычно, уставился в потолок, пока холл наполнялся моими одногруппниками и какими-то ребятами с потока. Я не знал всех в своей группе, и сейчас, оглядывая мельком толпу каких-то парней, что воодушевлённо о чём-то говорили, я с трудом мог сказать, учатся они со мной или же нет.       Раздумья прервал силуэт добродушного старосты, который виднелся в конце коридора. Всё в той же дутой куртке и длинном мятном шарфе тот шёл, улыбаясь своей глупой улыбкой, приветствуя всех и каждого. Я резко встал, вспомнив о том, что хотел сделать, как он сам подошёл ко мне и коротко поздоровался. — Привет, — с его лица сошла улыбка, заменяясь каким-то сочувствующие-грустным выражением.       Было видно, что он хотел сказать что-то ещё, как я сам резко высказал: — Я хотел бы извиниться, — на это его глаза округлились, словно только что увидели что-то паранормальное, но я быстро продолжил, — привет. Мне не стоило тогда говорить того, что сказал. Мне жаль, что тебе пришлось выслушивать это, на самом деле я так не думаю, просто много всего происходило, и я был зол на самого себя. Ты так помог с сессией, — на мгновение замолкаю, глядя на реакцию Ацуши, который, кажется, сейчас расплачется, — мне правда жаль, прости.       Светловолосый тепло улыбнулся, чуть краснея, будто от смущения, а затем ответил. — Я и не думал, что ты сможешь сказать что-то подобное. Всё хорошо, не переживай. Я не обижаюсь, — он чуть почесал затылок, — честно, мне показалось, что ты тот ещё мудак.       Эти слова заставили меня немного вздрогнуть. Он издевается? Я же извинился. Да у этого придурка совсем язык без костей. — Но на самом деле я так никогда не думал. Ведь я и правда иногда бываю слишком болтливым, так что мне стоит так же извиниться за излишнюю настойчивость. Теперь мы квиты? — лучезарно улыбаясь, он протянул мне ладонь. — Квиты, — неуверенно говорю я, едва поднимая руку, затем сразу же засовываю в карман куртки, — только давай обойдёмся без рукопожатия, — выдавливая из себя глупую улыбку, на что белобрысый кивает, всё так же сияя. — Хорошо. Идём, там препод уже пришёл, — с этими словами Ацуши направляется к аудитории, а я мысленно чувствую, как избавился от одного из тяжелейших камней, лежащих на моей совести.       С другой стороны: теперь он, возможно, будет «слишком настойчив» в квадрате, но сейчас это наименьшее из того, что меня волнует.       Пара тянулась чёртову вечность. Рука отчаянно болела уже от шестой страницы бесполезного конспекта. Писал я лишь из-за знания того, что без полного штудирования слово-в-слово этот преподаватель не допускает к экзамену.       Как только мелодичный звон оповестил об окончании пары, я действительно облегчённо выдохнул, позволив себе на мгновение разлечься на парте, чуть потягиваясь. Затем быстро собрал письменные принадлежности в рюкзак, вставая из-за парты. — Сейчас окно, не хочешь в столовую сходить? — буквально в мгновение оказавшись возле меня, лепетал светловолосый староста, как-то неловко улыбаясь.       Быстро поразмыслив в голове, я прикинул, чем бы убивал время, но в итоге, как-то сам того не ожидая, согласился. Аудитория опустела, а мы на пару с Ацуши направились по направлению к столовой. Тот что-то рассказывал мне о том, как они с одногруппниками отмечали рождество на хате одного из его друзей, и кто-то напился настолько сильно, что блевал из окна под звон праздничных колоколов. Интересно это было на процентов пять из триллиона возможных, но я не перебивал его, даже создавая видимость того, что слушаю.       В столовой было много народа, но некоторые столики пустовали. Через высокие новые окна, не украшенные шторами, лился солнечный свет. Пройдя к стеллажу с едой, я взял поднос, разглядывая имеющийся ассортимент. В итоге я взял себе лишь мисо с угрём и баночку пепси. Ацуши же собрал себе целый шведский стол из рамёна, онигири, каких-то пончиков, вяленых томатов и клюквенного морса.       Расплатившись, мы сели за свободный столик и стали уплетать еду. Даже с набитым ртом этот белобрысый умудрялся более-менее разборчиво рассказывать мне о какой-то фигне. Я ел медленно и сосредоточенно, изредка поглядывая на него, дабы не создавалось впечатления, что он говорит со стенкой. — Наоми такая злюка, — бурчал Накаджима, запихивая в рот очередную порцию лапши. — Предлагал ей выбраться в горы с группой, организовать поездку, так она ни в какую, всё конкурс да конкурс, — когда он говорил о чём-то таком, обиженно поджимал губы, а с набитым ртом был похож на глупого жадного хомячка, который сразу запихнул в себя все семечки, что были в кормушке. — Почему бы не съездить в горы и не устроить конкурс? — без интереса спрашиваю я, открывая баночку пепси. Короткие ногти никак не могли ухватить железную петельку, от чего я чуть раздражённо поморщился. — Так она настаивает, чтобы сначала провели конкурс, а с поездкой медлить нельзя: снег растает, не выйдет уже покататься на лыжах. — его недовольство действительно выглядит забавно, какой же он ещё ребёнок.       Всё это возмущение и глупые нарекания были по поводу конкурса красоты. Ну, это то самое никому не интересное событие, когда выбирают короля и королеву универа, а потом все веселятся в каком-то ресторане, на который придётся скинуться. Наоми, которую я вроде бы видел, точнее, примерно помню, кто это и как выглядит, жутко хотела поучаствовать в этом конкурсе, а Накаджиму пилила, чтобы тот, поспособствовал, как член студ. совета. Глупый староста планировал устроить поездку в горы для улучшения межколлективных отношений одногруппников — цель у него, видимо, в жизни такая — людей сближать, чтоб все общались и были счастливы в этой социальной мясорубке. А Наоми, как его заместитель, наотрез отказывалась, придавая важности как раз самолюбованию и самоутверждению на том самом конкурсе, который подождать неделю-другую ну никак не мог. Самый дебильный спор, о котором я когда-либо слышал. — Можно поехать и весной, — бросаю я, наконец справившись с пепси, которая, бурля и шипя, чуть вылилась за краешек банки, стекая на стол. Теперь и руки в сладкой и липкой жидкости. Зачем я вообще взял жестяную банку, а не пластмассовую? Философский вопрос однако. — Но весной там нечего делать. — Устроить турпоход на вершину. Вид красивый, — зачем-то убеждаю старосту, тем самым неосознанно принимая сторону глупой девушки. — Что-то в этом есть, — сомнительно соглашается Ацуши, будто раздумывая над плюсами и минусами моего варианта. — А покататься можно на дельтаплане. Такая себе замена лыжам, но созидание и любование иногда поинтересней физических усилий и скорости.       После моих слов парень напротив будто резко что-то осознаёт; ещё мгновение мне кажется, будто над его головой горит лампочка, оповещающая о новой гениальной идее. — Точно! — вдруг вскрикивает он так, что пара человек разворачивается, уставившись на наш столик. — Можно же с палатками поехать. Еду самим готовить, типа как несколько дней выживания в дикой природе. У костра там с гитарой, я не знаю, умеет ли кто-то играть, но что-то можно придумать. Это замечательная идея! И так все будут довольны, — озарённый и ещё более счастливый, он улыбается во все тридцать два и продолжает уплетать за обе щеки свой обед.       Я лишь безучастно попиваю свою пепси, стараясь как-то собрать мысли в кучу.       После окна ещё пара. Потом пойти домой? Чем бы себя сегодня занять? Осаму ещё на отчисление? Резко чуть мотаю головой, отгоняя не нужные сейчас воспоминания, но уже не могу избавиться от настырно лезущего в сознание образа Дазая. Чем он сейчас занимается? Может пишет какую-то курсовую на заказ у себя дома? Сидит на диване, скрестив ноги в позе лотоса, и сосредоточенно что-то пишет: изящные длинные пальцы быстро перебирают по клавиатуре, волосы чуть растрёпаны, на нём свободная домашняя футболка с пятном от кетчупа, с которым он ел заказную еду, потому что готовить что-то нет времени, потому что его не волнует, как он выглядит дома. Губы чуть приоткрыты, время от времени он легко прикусывает нижнюю, немного щурит глаза, глядя в монитор, вчитываясь в написанное предложение, слово… — Ты поедешь? — воодушевлённо лепечет Накаджима, отпивая клюквенного морса и уставившись на меня в ожидании. — Что? — я прослушал, о чём он говорил добрых пять минут, совсем провалившись в свои мысли. — Поедешь с группой? В горы, весной, — спокойно повторил он. — А, в горы, — в момент я почувствовал себя жутко потерянным, что даже не сразу понял, что он имеет в виду. — Нет. — Ну почему? — грустно протянул Ацуши, казалось, он сейчас заскулит от разочарования, — я был бы очень рад, если бы ты… — У меня со здоровьем проблемы, — перебил его я, затем на мгновение осёкся, сплёл пальцы в замок, чтобы чуть собраться. — Так что не в этот раз. — Раз так, то без вопросов.       Похоже, мои слова заставили его чуть обеспокоиться. Он сразу замолк, как-то понимающе закивав головой. — Что-то серьёзное? — спустя какое-то время опасливо спросил староста, будто не желая меня задеть, но из любопытства. — Не хотел бы говорить на эту тему, — серьёзно сказал я, отводя взгляд на свои пальцы. Он ничего не ответил, уже допивая морс.       Просидев в столовой в обществе горе-старосты, я и не заметил, как время подошло к началу пары. Этот предмет я любил и слушал с интересом. Скоро должна была начаться практика, так что я внимал каждое слово, попутно записывая то, что могу забыть, и то, что действительно являлось важным при создании экзаменационного проекта. Это только начало второго семестра, но ведь времени не так много, как кажется, глядишь — вот уже и летняя сессия. Нужно было заблаговременно понять, что и как делать, чтобы опять не просить у кого-то помощи и затягивать со сдачей. Люблю, когда всё вовремя.       По окончанию пары я быстро собрал вещи и направился к выходу. — Ты домой? — окликнул меня староста, когда в аудитории уже почти не осталось людей. — Наверно, — коротко бросаю я, не понимая, с чего он интересуется. — Ладно, тогда до завтра, — Накаджима, улыбаясь, машет рукой, а потом зачем-то удручённо добавляет, — у меня ещё допы по черчению. — Удачи, — говорю я, уже скрывшись за дверью.       На самом деле домой идти не хотелось. В душе закралось какое-то жутко тянущее желание случайно так встретить в коридоре знакомую высокую фигуру в длинном чёрном пальто. Я пошёл по направлению к крылу журфака. Поднялся на пятый этаж, нашёл их доску объявлений, на листочке с надписью «На отчисление» в первых рядах до сих пор красовалась имя и фамилия — Дазай Осаму, а некоторые уже были густо зачеркнуты чёрной ручкой. Я как-то грустно вздохнул и пошёл на крышу. Почему-то в коридорах было мало студентов, хотя следующая пара ещё не началась. Я чуть толкнул заедающую железную дверь, и меня встретил свежий и немного прохладный уличный воздух. Солнечные лучи уже не были такими яркими и колючими, как утром. Сейчас сквозь объёмные серые облака им было пробиться гораздо сложнее, так что вокруг было как-то тускло.       Я присел на возвышенность у парапета и стал разглядывать дома перед собой, небо, маленьких людей внизу и не мог налюбоваться этой ничем не примечательной обычностью. Ветер слегка развевал мои угольные волосы, прокрадываясь за шиворот, от чего меня слегка передёрнуло. Я подогнул одну ногу так, что колено чуть коснулось груди, и обнял её руками. Вдруг стало так тоскливо, что невольно хотелось всхлипнуть. Хотелось увидеть вновь кружащийся лёгкий снег в тусклом солнечном свете, что хрупкими крупинками оседает на коже и в мгновение тает. Который припорашивает улицы, придавая им какой-то чистоты, невинности и одинокой хрупкости…       Я достал блокнот, покручивая в руках недавно заточенный карандаш, и медленно стал выводить плавные неглубокие линии. Как-то сами собой они соединялись в цельное очертание чуть повёрнутого вбок лица. Пряди волнистых волос хаотично закрывали лоб, висели по бокам, а изящная шея кончалась на краю листа. Тонкая линия сомкнутых губ, аккуратный ровный нос с красивым острым кончиком. Пушистые ресницы на веках чуть суженных глубоких глаз. Островатая линия скулы… Я зажмурился, резко закрывая блокнот. Сунул его в рюкзак, следом и карандаш. Встал и направился домой.       Пустая квартира встречала меня погашенным светом и какой-то предательски давящей тишиной. Скидываю обувь у входа, вешаю в шкаф верхнюю одежду. Стягиваю с тела свитер, попутно удерживая рюкзак, направляясь в комнату. Быстро переодеваюсь в домашнее, заваливаюсь на кровать. В голове пустота, а в комнате бардак. Чуть хмурюсь, понимая, что рано или поздно нужно будет убраться, но откидываю эту мысль до лучших времён и иду на кухню. Делаю травяной чай с ромашкой и засиживаюсь за конспектами до ночи. Пытаюсь закончить чертёж, который мы начали на паре. Едва ли получается.       Разозлившись на самого себя от того, что учёба нихрена не идёт, решаю тупо посидеть в тёплой ванной и направиться спать. Горячая вода обнимает тело, я расслабляюсь, закинув голову на бортик. Приятно. Спокойно. Внезапно чувствую, насколько вымотался за этот не особо насыщенный день. Глаза потихоньку закрываются. Заставляю себя вылезти из тёплой воды, сразу оборачиваясь в полотенце. По коже бегут мурашки от резкой смены температуры. Снова надев ту же растянутую серую футболку и такие же пижамные штаны, заваливаюсь на кровать и практически сразу отрубаюсь. BTS — Stigma       Запах цветов, такой сладкий и лёгкий. Вокруг всё цветет, всё искрит жизнью и теплом. Я пытаюсь понять, где нахожусь. Закатное солнце, горячее и красное, лениво сползает за горизонт, утягивая за собой шлейф ало-оранжевых облаков. Едва ощутимый ветер, такой нежный и воздушный, заставляет всё вокруг переливаться шелестом, шуршать, словно пошёл лёгкий дождик.       Я сижу на зелёной траве, опираясь сзади на ладони. Чувствую, насколько она свежая, насколько приятная на ощупь. На мою ладонь ложится чья-то рука, поворачиваю голову — рядом со мной сидит Осаму. Он до невозможности красивый. Улыбка на его лице настолько тёплая и родная, такая волшебная и манящая. А в глазах — безграничная нежность и тепло; теплее солнца, теплее раскалённой липкой лавы в жерле вулкана, теплее крови, что безостановочно гонит моё сердце по венам, сейчас отчаянно пропуская тяжёлые удары, которые отдаются в теле, словно землетрясение.       Его волосы — касаюсь рукой — мягкие, такие непослушные, растрёпанные. Провожу пальцами, зарываюсь ладонью, наматываю на указательный палец короткую прядь. Падаю. Спиной ощущаю мягкую прохладную траву, а его ладонь до сих пор сжимает мою. Дазай наклоняется надо мной, касается щеки, легко проводит своими длинными пальцами по скуле, шее. И ничего не существует за пределами его касаний. Нет ничего более важного в этом мире, нет ничего более ценного и личного. Я зажмуриваюсь, стараясь дышать глубже. Сердце бьётся, как заведённый мотор, всё проваливается куда-то вниз. Губы Осаму накрывают мои, его язык легко очерчивает нижнюю, проникая в мой рот. По телу проходит дрожь, а я перестаю дышать, чувствуя, насколько легко и мягко он меня целует.       Так проходит вечность. Несколько триллионов мгновений взрываются в сознании, расползаясь искрящимся фейерверком по телу. Я сгораю. Он отстраняется, чуть улыбаясь: как-то горько, словно виновато, и шепчет лишь губами: «Прости». Я вижу, как трескается его кожа, как закрываются глаза, а улыбка не сходит с губ. Резко подаюсь вперёд, прижимаясь всем телом, сомкнув руки на его спине, обнимаю. — Нет! Прошу! — кричу я, не осознавая, насколько жжёт глаза от горьких слёз. Паника накрывает меня. Треск — и Дазай исчезает, и маленький рой светлячков парит передо мной, лениво разлетаясь к небу. На ладонях, в ногах алмазные осколки, переливающиеся в ярком свете огромной холодной луны. Пустота поглощает меня. В руках пустота.       Я резко вскакиваю, принимая сидячее положение, с силой хватаюсь за край одеяла. Бешено стучит сердце, будто сейчас остановится, по телу проходит жутко болезненная волна страха, такое ощущение, что сейчас я схвачу сердечный приступ. Рвано дышу, открыв рот, и пытаюсь сфокусировать взгляд хоть на чём-то. Из-за чуть прикрытых штор на пол падает тусклый свет, от чего пыль в воздухе видна в своём безмолвном танце.       Я потираю рукой лицо — глаза на мокром месте, я ощущаю на щеках влажные дорожки. На подушке видно пятно от влаги. Мотаю головой, всё ещё не в состоянии вернуться в реальность, осознать, что это был всего лишь сон. С минуту сижу, комкая край одеяла, и в мгновение срываюсь на истерику. Всхлипываю сквозь зубы, давая слезам спокойно течь по щекам, стекать по подбородку и капать на мои руки, до боли сжимающие одеяло. Так страшно. Я давно не испытывал подобного, чтобы настолько паралитический страх перерезал всякую связь с реальностью. Подскакиваю на кровати, едва звон будильника отскакивает от стен, казалось, я оглохну от того, насколько он громкий.       На паре клевал носом, едва улавливая суть лекции. Собрал себя по кусочкам, как разбитую вдребезги вазу, да вот только она уже никогда не будет такой, как раньше, ведь склеили на скорую руку. Тело не покидала дрожь, а душу бередил панический страх потери. Я не понимал себя сейчас ни черта, а разбираться в этом хотелось ровно столько же, сколько вызываться добровольцем в отряд смертников в разгар военных действий. После пары ко мне подошёл староста, сказав, что я плохо выгляжу (а-то я этого не знаю), спросил, плохо ли спал. Я ответил что-то вроде «Да, наверно» и поспешил удалиться, ссылаясь на недомогание, игнорируя его беспокойство и волнение. Хотелось выйти на крышу. Я снова ловил паническую атаку: стены сдавливало, и людей казалось слишком много вокруг, слишком шумно, слишком всего этого возле меня, во мне слишком. Пройдя на пятый этаж, я уже было направился в сторону нужной двери, как услышал громкий крик. — Ты поехавший ублюдок! — Да ладно тебе, Чуя, есть же ещё время.       Казалось, что сердце остановилось. Я выглянул из-за угла: перед кафедрой журфака стоял Осаму в белой рубашке с чуть приспущенным галстуком и в классических зауженных штанах, а рядом с ним тот странный рыжий парень в жилете и будто великоватом для него пиджаке с закатанными рукавами, так же в классических штанах и староватой шляпе. — Времени не было ещё с декабря, чёрт бы тебя побрал! Если б ты только представил, как я унижался в деканате за твою самодовольную рожу, выпрашивая отсрочку, — парень очень разозлённый, и кажется, будто сейчас он еле себя сдерживает, чтобы не врезать Дазаю. — У меня были неотложные дела, — спокойно пожимает плечами Осаму, ничуть не меняя выражение лица, будто шутливо добавляя, — некоторым людям вообще-то нужны деньги, дабы коммуналку оплачивать. Ты бы не приютил меня к себе, окажись я на улице, вот и пришлось попотеть, чтобы пережить зиму. — Знаю я, как ты непосильно трудился со слов твоих собутыльников, лучше б замёрз насмерть, — парень настолько в ярости, что вообще не следит за языком, а Дазая, кажется, только забавляет эта ситуация, он смеётся. — Жестоко с твоей стороны. Небось садизм у тебя в крови, а потом ещё спрашиваешь, почему тебе девушки отказывают, — посмеиваясь, говорит Осаму, что не на шутку задевает его собеседника. — Их волнует не мой садизм, а мой рост! — выпаливает рыжий так, будто в этом виновата не вселенная, а сам Осаму. — Ох, так ты упрекаешь их в хорошем зрении. Тебе, Чуя, не угодишь, — Дазай вновь смеётся, а рыжеволосый парень сильно толкает его, отчего тот чуть не падает. — Заткнись! Какой же ты мудак, я видеть тебя не хочу, для твоего же блага, пиздуй отсюда с бегунками и на глаза не попадайся, пока я лично, блять, не попросил, чтоб тебе бумаги на дом прислали на подпись об отчислении, — парень поправляет шляпу, сомкнув зубы, всё ещё сжимая руки в кулаки, резко направляется прочь, нарочно задев Дазая плечом. — Спа-си-бо, — приторно тянет слоги Осаму, улыбаясь удаляющемуся собеседнику. — Кстати, рост можно компенсировать харизмой или… — Завались! — бросает тот, быстрее сбегая по ступенькам.       Наблюдая за этой весьма эмоциональной и странной сценой, я и забыл, куда шёл, и что вообще происходило до всего этого. Но едва я пришёл в себя, как понял, что Дазай идёт в сторону крыши, в мою сторону. Ничего лучше, чем прижаться к стене и надеяться, что он меня не заметит, я не придумал. Вся логика, присущая мне, шагающая со мной бок о бок по жизни, сейчас просто свалила, кидая сознание в панике. Немного вспотели ладони, а тело предательски дрожало. Я затаил дыхание, надеясь, что он просто пройдёт мимо. Но он посмотрел в мою сторону, как только показался за стеной. — Привет, Акутагава-кун, — он улыбнулся, отчего сердце, кажется, провалилось в бездну, — подслушивать нехорошо. — Я не... — опешив, я запнулся. — Я шёл на крышу. Привет.       Неловко всё это, до жути неловко. Таким идиотом я себя давно не чувствовал. — Ясно-ясно. Так идёшь? — он склонил голову на бок, от чего волосы чуть спали на лицо, а его рот украшала ослепительная улыбка. Я вдруг задумался, какие его губы? В тот вечер, когда он поцеловал меня, это было драматично, как-то нереально, это было страшно и шокирующе. Это был вкус чая и разочарования в себе. А если не так? Если не так спонтанно, если более тепло, более нежно и спокойно? — Что? — удивлённо спросил он, а я вдруг понял, что просто стою и пялюсь, не в силах отвести взгляд. — Нет, ничего, — будто в доказательство своим словам я чуть помотал головой. — Мне надо кое-какие бумаги занести в деканат, ещё увидимся, — едва он направился дальше, как я окликнул его резче, чем хотел. — Стой! Давай выпьем кофе? — первое, что вырисовалось в голове, я и сказал.       Он развернулся, чуть удивлённо глядя на меня, будто кот, который впервые видит в аквариуме рыбку и не понимает, что это вообще такое-то. — Сначала кофе, потом секс? — абсолютно серьёзно спрашивает Дазай, а я давлюсь воздухом и начинаю кашлять. Щёки залило краской, наверно, заметь он, я бы сквозь землю провалился.       Благо в коридоре было не так светло, как если бы солнце светило со стороны окон. — Да шучу я, — смеясь, говорит Осаму, — видел бы ты сейчас своё лицо.       Я нервно изображаю улыбку, пытаясь за этим подобием веселья скрыть панику, что бьётся в теле, словно мотылёк о горящую лампочку своим маленьким тельцем. — Тогда подожди меня около получаса, что-то придумаем, — кидает Осаму и скрывается в тени коридора.       Я прислоняюсь к стене и медленно сползаю по ней, присаживаясь на корточки и закрывая руками лицо. Смешная шутка.       После окончания пары студенты расползаются по коридору, как тараканы. У окна две девчонки о чём-то болтают: звонкий смех время от времени прорезает гудящую суету. Компания парней бурно обсуждает какую-то игру, по-видимому онлайн шутер. Я не особо разбираюсь в таких вещах, но из общего шума донеслось что-то о пушках и о том, что какой-то чел крыса и прочее пустое и скучное дерьмо, которым развлекают себя студенты. Прислонившись спиной к стене, я старался ни с кем не соприкасаться взглядом, поглядывая в сторону коридора. Когда толпа чуть рассосалась — кто по домам, кто на дополнительные, — в коридоре появилась знакомая фигура. Осаму подошёл ко мне, чуть дёрнув головой в сторону лестницы, и мы пошли к выходу. — Всё хорошо? — решил я нарушить тишину, как только стены универа остались позади. — А? Ты о чём? — удивлённо спросил Осаму, глядя на меня. — Ну, документы, — я сразу себя исправил, — тебе нужно было занести какие-то бумаги. — А, это, — беззаботно протянул он, — лучше и быть не может. Дали отсрочку ещё на неделю, так что я раз десять успею всё закрыть. — Ты так уверен в себе, — пробурчал я, стараясь не выдать своего волнения. — Это не первый раз и не последний, — он пожал плечами так, будто это само собой разумеющееся, а я тут чего-то элементарного не понимаю.       Только я хотел сказать, что надеюсь, что так оно и будет, как его слова вновь перебили все мои мысли. — Так что ты там предлагал? Кофе?       Я чуть не споткнулся и сильнее прижал к себе руки, которые держал в карманах. — Если хочешь предложить что-то получше — предлагай. — Может вино? — протянул Осаму, будто и сам прикидывая, насколько это хорошая идея. — Нет, — даже самому себе машу головой, акцентируя внимание на твёрдости своего решения, — я не пью алкоголь. — Ой, да ладно тебе, — говорит он так, словно ему обидно от моей детской правильности, — вино пьют даже не из-за алкоголя, а из-за вкуса и эстетики. Если бы я предлагал тебе просто напиться в хлам — предложил виски или саке.       Он рассуждает, словно знаток в этом деле. Слишком заманчиво из его уст звучит, чёрт возьми, всё, что он говорит. — Я никогда не пил что-то подобное, — неуверенно говорю, отводя взгляд, стараясь вообще не смотреть на него, потому что невольно начинаю как-то мяться, чувствовать себя неуверенно. — Тогда решено, — утверждено в его словах. Насвистывая какую-то песенку, теперь он кажется более воодушевлённым, хотя и до этого вроде настроение имел хорошее. — Если ты не против, пойдем ко мне? — я не знаю, что ответить, — не хочу идти в кафе сегодня, — объясняет он, и я выдаю: — Не против,— хотя в глубине души сознание мечется в панике и кричит, пытаясь достучаться до здравого смысла: «Против, против!»       Знакомая парадная. Бесконечное количество лестничных проёмов. Вверх, вверх. Ноги шаркают по ступенькам, а я устало обхватываю поручень, двигая тело вперед. Дазай пропускает меня в квартиру, включает свет, хотя внутри и так достаточно светло. Мы снимаем обувь. Осаму идёт на кухню, попросив меня подождать в гостиной. Я прохожу в уже знакомую мне комнату и сажусь на край дивана.       На столике передо мной всё тот же ноутбук, стопка каких-то бумаг, а в маленьком мусорном ведре целая пачка мятых листов. На краю дивана лежит футболка цвета мяты. Прислушиваясь к едва слышным движениям на кухне, я протягиваю руку и беру чужую вещь, притягивая к себе. Подношу к лицу, глубоко вдыхаю чужой запах: корица и нотки яблока. Это гель для душа? Шампунь? Такой приятный, совсем лёгкий аромат. Едва слышу шаркающие шаги по светлому линолеуму, откидываю футболку на то же место, словно раскалённый уголь, только что обжёгший руки. Осаму заходит в гостиную с бутылкой вина и двумя стаканчиками. — Бокалов, к сожалению, нет, но не думаю, что для тебя это принципиально, — говорит он, ставя один передо мной. — Нет, — сразу отвечаю я, затем смущённо добавляю, — мне всё равно.       Он присаживается возле меня так, чтобы между нами осталось немного расстояния. Разливает вино по стаканам из предварительно откупоренной бутылки. Красноватая жидкость ударяется о прозрачные стеклянные стенки, я как-то слишком заворожённо смотрю на это действо. Поставив бутылку на стол, он берёт один стаканчик и, чуть раскачивая его, принюхивается. — Так делают эстеты, — умно поясняет, улыбаясь, — но это обычное вино средней ценовой категории, так что я скорее хотел выпендриться. — У тебя всегда получается то, что ты хочешь, — говорю я, только потом осознав, что вообще сморозил. Слишком резко беру со стола стакан, так что бордово-фиолетовая жидкость чуть всплескивается, капнув мне на рубашку. — Чёрт, — грустно выдаю, глядя на разрастающееся пятно. — Отстирается, забей, — смеясь, говорит Осаму, приободряя меня. Но едва ли мне жалко рубашку, скорее жалко себя в этой нелепой ситуации. Который раз за сегодня я показался при нём конченым дураком? Который раз я говорю какую-то фигню. Только подношу край стакана ко рту, как Дазай останавливает меня. — Сначала нужно чокнуться, первый раз, по крайней мере. За что бы ты хотел выпить?       Показаться идиотом в его глазах умножено снова. — Я не знаю. — Ну, ладно, давай, к примеру, за… — казалось, он задумался, но на самом деле театральничал в привычной ему манере, — давай за мечты. — Мечты? — я задумался и прикинул, что у меня такой и не имеется. Может в дальнейшем появится, но пока что я ни о чём не мечтал. Ничего не хотелось в будущем, и я ни о чём таком не думал. Но, решая не быть занудным в таких вещах, я просто кивнул.       Терпкая горьковатая жидкость неприятно обдала гортань, я с усилием проглотил. Эта терпкость и насыщенность расплылись по телу, словно впитались в кровь. — Странный вкус, — чуть сморщившись, сказал я, на что Дазай посмеялся. Ему моя неопытность и в какой-то мере правильность казались забавными. — Обычное сухое вино, вроде мерло, — он повернул бутылку этикеткой к себе, — да, точно. Неплохое, кстати, — в подтверждение своих слов он сделал ещё один глоток, легко, так, словно пьёт обычный компот или сок. Мне же пить давалось с трудом. По крайней меры первый стакан. — Посмотрим что-то или поговорим? — спросил Дазай, будто взвешивая на весах оба варианта, но акцентируя внимание на последнем. — Расскажи мне о себе, — говорю я, покручивая в руках полупустой, второй по счёту, стакан. — Что именно?       «Всё», — пронеслось в голове, но я ответил: — Что хочешь. — Мать умерла, когда мне исполнилось пятнадцать, — на это я было хотел сказать, что соболезную и не это имел в виду, когда попросил что-то рассказать. Не хотелось, чтобы он ковырял душу в поисках болезненных для него вещей, но он продолжал, практически не изменившись в лице, — она покончила с собой. Повесилась. На балконе.       Он отпил ещё немного из своего стакана и продолжил: — Отца в какой-то степени можно назвать тираном. В какой-то целеустремлённым человеком. Я с ним не общаюсь, порвал все контакты с роднёй, и меня лишили наследства. Как только исполнилось восемнадцать — я съехал к другу и пошёл на работу, чтобы обеспечивать себя самостоятельно и снимать квартиру. Мы барыжили наркотой, потому что это было прибыльно и легко. Как казалось мне тогда, мы были очень умны и осторожны. А потом нас кинули, и он умер.       Я, затаив дыхание, старался уловить каждое слово из его уст, раскрыв глаза в немом шоке. Он грустно взглянул на меня, а потом чуть улыбнулся. — Мой друг, у него была аневризма, и, когда нас кинули и устроили разборки, меня просто отпиздили до полусмерти, а у него случилось кровоизлияние в мозг. Даже если бы скорая приехала в тот же момент, шансов было ровно столько, — он показал ноль, соединив большой и указательный пальцы лёгким движением. — Я долго чувствовал на себе вину за его смерть. За смерть матери тоже в какой-то мере, но я был немного другим в том возрасте, так что это постепенно забылось, заросло. Знаешь, когда время проходит и утягивает за собой в тёмную пучину памяти какие-то события, словно покрывает плёнкой снова и снова, и порой уже не можешь вспомнить: сначала отчётливо обстановку в комнате, затем свои истинные эмоции в тот момент, а потом и лицо, очертания, силуэт, — он замолкает, чуть сощурив глаза, будто сейчас пытается вспомнить, и в доказательство его лицо скрашивает немного горькая улыбка. Не может.       Я сидел в замешательстве, поражённый его словами, а сердце раздирали болезненные эмоции. Хотелось что-то сказать, но на ум не приходило ничего правильного в такой ситуации, ничего адекватного, нужного ему сейчас. — Я и не представляю, что ты чувствовал тогда… — Последнее, что мне хотелось бы услышать от тебя сегодня — так это слова жалости, — улыбаясь самому себе, он переводит на меня расслабленный тёплый взгляд, — много дерьма случается, так что теперь? — Ничего, — говорю тихо, до побеления костяшек сжимая в ладонях уже почти пустой стакан. — Я быстро переоденусь, — кидает Осаму, после чего встаёт с дивана, чуть потягиваясь. — Да, конечно, — зачем-то говорю я, допивая остатки вина. По телу разливается приятное тепло, расслабляя мышцы и разум. Голова кажется лёгкой, мысли яркими и тонкими ниточками вьются где-то на периферии сознания, уловить их всё сложнее и сложнее. Странное ощущение, очень. Я будто под какими-то сильными антидепрессантами, вкупе с чем-то ещё. Язык кажется шершавым из-за терпкого напитка, я провожу им по внутренней стороне зубов. Потираю глаза, не акцентируя на том, что не сразу попал рукой по веку.       Дазай возвращается и садится на то же место. На нём мятная футболка, которая лежала на краю дивана. Я перевожу взгляд на его руки и в мгновение немею в удивлении и одновременно шоке. Множество порезов-полосочек в хаотичном порядке разбросаны по бледной коже. От края рукава футболки и до самых запястий тянутся шрамы: глубокие, красноватые, фиолетово-синие широкие, мелкие белёсые, словно тоненькие рыбьи косточки. Это одновременно страшно и в то же мгновение завораживающе. Нет, резко встряхиваю головой. Это безумие. Заметив моё недоумение, Осаму коротко кидает: — Забей, — и разливает оставшееся вино по бокалам.       Вкус больше не кажется мне странным и немного мерзким. Я выпиваю в три глотка, чуть закашлявшись. Осаму удивлённо смотрит, а затем обеспокоенно спрашивает: — Эй, ты чего? BTS — Boy Meets Evil       Я тяну руку и легко касаюсь его запястья. Он замирает, не отрывая взгляда. Медленно веду пальцами вверх: предплечье, локоть, касаюсь ткани мятной футболки, что пахнет сладкой корицей и, уверен, именно зелёными яблоками, укладываю ладонь на плечо, немного сжимая. Придвигаюсь чуть ближе. Внутри всё рушится и крошится, трещит по швам, распадается. Стараюсь глубоко дышать, ощущаю, как горят мои щёки. Какое странное у меня сейчас выражение лица, наверно, но мне нет до этого никакого дела. Предательски пошатнувшись, неуклюже переползаю на его бёдра, усаживаясь сверху. Опираюсь второй рукой о его плечо, скорее всего он чувствует, как я дрожу. В глазах удивление и помутнённая тяга, этот томный взгляд завораживает меня, и я тону в его зрачках. Меня будто затягивает за горизонт событий, откуда уже нет возврата, ведь впереди лишь пустота чёрной дыры. Ни времени, ни осознания, ни самой пустоты, даже слово «ничего» не подходит. Едва удерживая равновесие, провожу ладонью от плеча к его шее, касаюсь скулы, обхватываю его лицо двумя руками, пытаясь понять, что я вообще делаю и чего я хочу. Его кожа тёплая, а мне кажется, что ладони на ней обжигает пламенем, что сознание кипит, а смысл и мысли просто выпариваются в дымное облако, которое полностью застилает мой взор и разум. Пути назад нет. Я сейчас так близко. — Акутагава… — едва слышно, будто одними губами произносит Дазай, и я соприкасаюсь с ними своими. Они сухие, тёплые. Сначала застываю, чуть не повалившись на бок, как чувствую на своей спине лёгкое прикосновение чужих рук. Он едва весомо придерживает меня, а такое ощущение, что я в тисках, из которых нет выхода, но я его и не ищу. Подаюсь вперёд, медленно сминая губы Осаму. Нежно, боязливо, словно меня оттолкнут или я сделаю что-то неправильно. Он легко отвечает, оставляя инициативу мне, что в данной ситуации немного успокаивает. Так хочется распробовать, ощутить, изучить. Мне хочется чувствовать его, его дыхание, его вкус. Всё целиком и много больше, запомнить всё до мельчайшей крупицы, чтобы это никогда не стёрлось из сознания. Я провожу рукой по его волосам, зарываюсь в них на затылке. Как и в моём сне — мягкие. Запах корицы и спелых зелёных яблок с толикой красного вина окончательно срывает крышу. Второй рукой окольцовывая шею, я касаюсь его груди своей, прижимаясь максимально близко. Поцелуй уже не такой невесомый и лёгкий. Я сильнее сминаю губы, ближе, жёстче, неуверенно провожу языком по зубам. Он приоткрывает рот и медленно облизывает мою нижнюю губу. Я окончательно теряюсь. Терпкость вина и до жути тягучее наслаждение накрывают волной, да так, что выплыть уже невозможно. Языки переплетаются, я отчаянно сжимаю его волосы, подаваясь всем телом, а его ладони оказываются под моей рубашкой, оглаживая спину так, что я немного прогибаюсь, едва сдерживаясь, чтобы не вскрикнуть от таких новых и нереальных ощущений. Сладко мычу в поцелуй, а Осаму немного прикусывает нижнюю губу. Чувствую, что задыхаюсь. Ёрзаю на чужих бёдрах, не зная, куда себя деть, чувствую его возбуждение, упираясь в чужой пах своим. Едва я отстраняюсь, оттягивая на губе прозрачную леску слюны, встречаюсь взглядом с Дазаем, и он настолько прекрасен, что я вдруг задумываюсь, что это очередной странный сон. Наклонившись ко мне, он касается губами щеки, затем кожи возле уха: мурашки электрическим разрядом пробегают по телу, словно песок в каждой клеточке пересыпается из пустого в порожнее. Я шумно дышу, а Осаму целует меня, спускается к шее, засасывая своими губами нежную кожу, легко ведёт языком, снова целует. Дрожу в его руках, издав случайный стон. Мне так стыдно, но в то же время так безумно классно, как не было никогда в этой жизни.       Голова кружится, и я вдруг понимаю, что к горлу подступает тошнота, а в глазах начинает двоиться предательски яркая люстра. Я что-то нечленораздельно мычу, легко пытаясь отстраниться, но его руки просто плавят моё тело, заставляя содрогаться в сладкой истоме от каждого прикосновения, движения. Он касается меня сейчас. И я сам ему позволил. — П-подожди… — едва удаётся мне связать это одно несчастное слово. — Что такое? — хриплый низкий голос пробирает до самых костей. Дазай поднимает на меня взгляд, затуманенный, полный желания и наслаждения. Я неуклюже отстраняюсь, едва удерживаясь на его бёдрах, и прикрываю рот рукой. — Мн-не плохо, я сейчас, — я потихоньку проваливаюсь в темноту. Отрывками вырисовывается, как Осаму несёт меня в ванну. Как меня тошнит, будто своими же внутренностями в купе с кислотой, а слёзы не перестают течь из глаз. Потом всё как в тумане. В каком-то сером бункере, куда ни свет, ни звук не доходят. Меня просто вырубило в один из прекраснейших моментов моей жизни.