Cigarettes After Sex — Nothing's Gonna Hurt You Baby
— Я… — пытаюсь соприкоснуться с реальностью, избавиться от этой дичи, как учил меня доктор Мори: глубокий вдох-выдох, опора под ногами, реальность, это здесь и сейчас, — прости, что доставил беспокойство. Думаю, что мне пора. Взглядом ищу свою обувь у выхода и молча начинаю обуваться, надеясь, что Дазай не станет донимать меня расспросами. Не сейчас. Касаюсь ручки двери. — Не хочешь забрать рюкзак? — спокойно спрашивает он, а я мысленно бью себя рукой по лбу. Как же тупо. Как я мог забыть? Так спешил, что ушёл бы сейчас без ключей и телефона, было бы вдвойне неловко возвращаться. Если я смог бы подумать о том, чтобы вернуться. Под нос мямлю едва различимое «Д-да, точно», направляюсь в гостиную, как меня перехватывают за запястье. Мгновенно замираю, отворачиваясь, но не пытаюсь выдернуть руку, ощущая, как тёплые пальцы Дазай скользят чуть ниже к кисти и сплетаются с моими, легко, даже как-то нежно. — Ты не доставил проблем. Не знаю, что ты там опять себе накрутил, но ничего страшного вроде не произошло, — его голос тихий, но серьёзный. Сейчас даже кажется, что Дазай беспокоится о том, что я снова сбегаю, как и во все прошлые наши встречи. Как только происходит что-то, что я не могу уложить в голове в данный момент, я паникую и прячусь, пока не разберусь сам. Но можно же поговорить с кем-то… — Отпусти, пожалуйста, — тихо говорю я, хотя по факту он не держит, лишь легко соприкасается пальцами с моими. — Почему ты всегда пытаешься всё усложнить? — я ощущаю, как он подходит ближе ко мне, делая маленький шаг вперёд. Шорох по деревянному полу в этой давящей тишине был подобен скрежету наждачкой по металлу. — Акутагава, — зовёт шепотом, — посмотри на меня. С каждым словом, произнесённым из его уст, я думаю — вот тот момент, именно сейчас меня просто испепелит в пыль. Кульбиты отдаются в груди, сердце бьётся, словно случайно залетевший в квартиру воробей, который не может вылететь через открытое окно, а отчаянно бьётся в соседнее. Едва чувствую шероховатость пластыря и тепло чужой руки на своём подбородке, резко поворачиваю голову и смотрю перед собой. Наверняка в моих глазах паника и ничем не подкрепленная обида, а так же уверен, что щеки пылают алым. Но как только ловлю взгляд напротив — замираю. По волшебству ли, по инерции, не знаю, просто смотрю и проникаюсь, утопаю снова и снова. Дазай спокоен, он так заботливо и нежно сейчас смотрит на меня, что я готов довериться и пусть. Навсегда, без причин, без сожаления и откинув все свои закидоны куда подальше, лишь бы это ощущение защищенности и нужности никогда не покидало меня. Жду чего-то, что сломает эту теорию, что вновь даст повод сбежать, забыть это всё и вернуться к тому, с чего собственно я и начинал. Но Осаму лишь обнимает меня, легко и приятно. Я утыкаюсь в его плечо носом и неуверенно обнимаю в ответ. Кажется сейчас мою голову покинули все возможные мысли. Этот момент до невозможности чистый и трепетный. Мы стоим так некоторое время, пока я не слышу с легкой, но доброй насмешкой тихий шепот возле уха: — Успокоился? — Да. — Вот и хорошо. Кофе выпьешь? — Осаму отстраняется, а я смущенно киваю, так и не отпустив его руку. Мы сидели в светлой кухне, друг напротив друга и молча пили кофе. Состояние какой-то расслабленности и уюта обволокло меня настолько легко и приятно, как расплавленный шоколад покрывает заготовки конфет своим горячим сладким потоком, что я наконец-то почувствовал себя дома. Дазай сказал что-то, просто чтобы сказать, а я про себя улыбнулся, чуть сжимая в ладонях чашку и попросил рассказать о том, над чем он сейчас работает. Эта ненавязчивая беседа длилась недолго, а затем тишина наполнила меня до края, не давящая и напряженная, а комфортная и расслабляющая. Такая, что кажется, будто мысли соприкасаются с чужими и мы просто передаем друг другу чувства невербальным путем, делимся чём-то более интимным и сокровенным, чем слова или касания. Это чувство было самым прекрасным из того, что я переживал за последние несколько лет. Но затем я сказал, что нужно идти, хоть уходить и не хотелось. Мне казалось, что этого всего слишком на сегодня, что меня переполняет какое-то непонятное чувство и от этого как-то странно. Осаму проводил меня до двери и одевшись я покинул его квартиру, напоследок сказав неуверенное «спасибо». Думаю он понял, что я имею ввиду.POV Дазай:
После его ухода в кухне ещё мгновение витает уютная теплота, словно шлейф ауры тянется невидимой нитью с прихожей и на улицу, становясь всё менее ощутимым, растворяясь в тишине, разбавленной лишь тихим шумом работающего холодильника. В ушах звенит и взгляд, направленный куда-то вниз, не улавливает чего-то конкретного. Мысли обволакивают, стучатся из прошлого в давно запертую дверь, как назойливые рекламщики с каким-то дурацким предложением, и ты знаешь, что это полная херня, но как же заманчиво и красноречиво они иногда говорят, что невольно открываешь дверь, дабы посмотреть, убедиться, что ты прав и там полная херня; или же наоборот сломать предвзятые ожидания на корню — удивиться. Подпитывать любопытство и лишний раз ублажить своё самомнение было неотъемлемой частью моей жизни. Скука убивает и делает людей посредственными и предсказуемыми, а вот сумбурные и порой даже безумные решения раскрашивают жизнь во все цвета радуги, пусть часто бывает, что эти цвета оказываются не такими яркими, как ты представлял, но лучше чем ничего — убеждал себя я. Испытывать вещи и людей на прочность — увлекательное занятие. Смотреть, как их мозг порой просто клинит и они не могут справиться с собственными мыслями и желаниями. Начинают бояться и сомневаться, не зная как поступить правильно, хотя загвоздка в том, что правильного выбора и нет. Но сейчас я думаю над тем, что сам оказываюсь в подобных ситуациях всё чаще и чаще, а если опустить розовые очки и веру в правильность выбора — я оказывался в таких ситуациях с самого рождения. Боязнь одиночества, боязнь самого понятия «страх». Насколько тяготило меня это ощущение беспросветности, отчужденности и жалости к себе. Опустошенность в каждом действии, в каждом вздохе и слове. Ложь повсюду. Внутри меня пепел от истинных желаний и мечт, а снаружи мишура, красивая обертка для привлечения внимания да и только. Всё это во имя доверия, всё это приманка, чтобы люди тянулись и любили, чтобы не оставляли, открывались и забавляли. Но внутри только страх. Я столько времени жил в бреду, который обустроил и принял сам. Эти воспоминания, мысли тянуться с самого детства, с самых первых поступков и слов, сказанных мне. Дело в восприятии, наверно. Люди воспринимают на свой счёт слишком много, кто-то же вообще не способен слышать и переваривать информацию, а я впитываю любое дерьмо в самое сердце. Если б хоть кто-то мог понять, насколько меня выворачивает наизнанку, как внутренности скручиваются в труху, оставляя тяжесть и боль. Сердце бьется так, словно раз за разом меня сбивает скоростной поезд, освещая фарами ту темноту, которая не даёт спать, клубясь где-то вокруг по ночам, отравляя своей неизвестностью и опасностью. Я задумываюсь, насколько быстротечно любое чувство, насколько хрупка и невзрачна любая жизнь, как она секундна и пуста. Опавший лист под ногами или бумажка втоптанная в грязь — внутри отклик, моментально, это меня сжирает изнутри. Сам я или же нет, не пойму, не могу понять, просто как-то так происходит и что с этим сделать я не знаю. Чувствую себя эгоистом и жутко ненавижу всё вокруг, но более всего ненавижу себя за это же чертово чувство ненависти. Как парадоксально наверно. Почему я коснулся этого? Зачем? Хотел изменить что-то, поиграть, проверить? Акутагава забавный, слишком, чтобы можно было просто оставить всё как есть. Но скрашивая скуку его привязанностью и неловкостью, я лишь сильнее ненавижу себя. Слишком закрытый, слишком отчужденный и такой потерянный. В этом комке комплексов и страхов я увидел своё забитое настоящее Я, которое так хотел скрыть от себя же, не говоря об окружающем социуме. Ощущение ли это жалости к нему? Интерес? Бесспорно, но слишком мало для того, что б так сближаться с ним. Парень, который смотрит на меня глазами полными надежды и доверия, который открывает мне свою душу, не боясь, что я сломаю, причиню боль, надругаюсь над его чувствами, посмеюсь. Я никогда не смогу решиться на подобное. Каким бы искренним я не казался, все это не настоящее. Это такое пустое и бездумное, что хочется плакать.The Mamas & The Papas — California Dreamin'
Заваливаюсь на кровать и кутаюсь в тонкое одеяло, прикрывая глаза, что б не думать о плохом, чтобы снова не возвращаться к тому, с чего начинал. Что давно не даёт покоя и разъедает рассудок, словно кислотой. Я хотел ощутить свободу и избавиться от этого жуткого ощущения тяжести бремени, которое тянется за мной как железная цепь, которую никак не снять: разрезает звук скрежетом и лязгом металла, а я закрываю уши, что б не слышать этот ужасный звук, который словно царапает барабанные перепонки. Это то, к чему сложно прийти не окольными путями, я имею в виду решение, которое ты вынашиваешь годами, которое впитываешь в себя, рассматривая все грани соприкосновения, дабы изучить и понять, как ученые под микроскопом расчленяют живые ткани до мельчайших клеток, молекул, атомов, чтобы найти то самое, знать вдоль и поперёк. Мои действия и мои решения часто бывали абсурдными и импульсивными. Как в школе на уроке химии, к примеру, я смешал в определенной последовательности реактивы, которые нам предоставили для написания практической работы и выпил немного. Горло обожгло кислотой, я буквально сразу начал кашлять, задыхаясь от странного привкуса во рту, который словно искажал воздух и тот совсем не насыщал кислородом. Меня стошнило почти сразу, а буквально через 10 минут я уже был в машине скорой помощи, потому что преподавательница внезапно вернулась посмотреть как мы справляемся без неё. Это было настолько же тупо, насколько весело. Я ещё неделю пролежал в больнице с чём-то вроде обожженной слизистой желудка, питаясь только через капельницу и изредка через трубочку. У меня болела вся пищевая система, если так можно сказать, начиная от рта, затем к гортани и к желудку. Я все ещё чувствовал в горле длинную трубку, с помощью которой делали промывание, хотя её там уже давно не было. Мне нравилось находиться в больнице. Намного больше, чем дома или где бы то ни было ещё. Белый цвет повсюду, чистая стерильная постель, мягкий свет и беспокойство медсестёр за мое состояние. Хоть я часто видел в глазах персонала укор или слышал поучительные вбросы по типу: «жизнь одна», «не шути с этим», «у тебя ещё все впереди» и прочее-прочее, я не обращал на это внимание. Пусть и из должного, они заботились обо мне и это вызывало в груди тёплую грусть за тем, что это всего на время, это не настоящее, это все ложь. Я просыпался снова и снова на больничной койке. С забинтованными руками, с капельницей рядом с кроватью, с повязкой на глазах или с гипсом на ноге или руке. Это продолжалось какое-то время, пока не стало зависимостью, нет, даже не так, это стало ей с самого первого раза, как раз с того случая, когда я ехал на велосипеде и намеренно выехал на дорогу и сам же случайно врезался в машину, которая ехала от силы ну километров 50. Этого хватило, чтобы переднее колесо велика погнуло почти всмятку, а я слег с сотрясением и переломом правой руки. Самоувечья стали моим хобби. До одного единственного дня, когда я стоял на крыше своего любимого универа, в который не ходил почти три месяца и смотрел вниз. На разводы луж от недавнего дождя, которые ловили блики солнца, отражая их в своих серых мутных зеркалах; на людей: спешащих, медленных, суетливых, таких маленьких и далеких. Я слышал шум машин вдалеке, с городской магистрали, где-то там виднелась телевышка, которая будто протыкала тяжелые серые тучи, такие грузные и объемные. В высотке напротив универа кипела жизнь, в окнах была видна активность людей. Кто-то ходил по комнате, что-то собирая или собираясь куда-то, где-то мелькал телевизор разноцветными искаженными помехами, где-то было просто тихо или просто светло, грязно. Я стоял в самом центре жизни, она струилась вокруг меня, подо мной, но не во мне. И именно в этот момент я почувствовал, что вот оно — это настоящее желание испариться, исчезнуть, потому что меня как такового и нет. Всё, что меня окружает — живое, а сам я — лишь что-то, что всё ещё пытается изобразить подобие жизни, сыграть на публику. Я задерживаю дыхание. Ощущаю, как легкий холодный ветерок взъерошивает волосы, касается теплой кожи, заставляя ту покрыться мурашками, а тело чуть поежиться. Прикрываю глаза. — Эй, — немного сбивает меня с мысли, но уже поздно, нет пути назад, — студентам запрещено выходить на крышу, — голос не взрослый, скорее всего это просто студент. Не хотелось бы портить ему жизнь, но он просто не вовремя решил выйти на свежий воздух. Что ж, жаль. Делаю шаг вперёд, кажется, что воздух окутывает меня, противясь притяжению, будто обволакивает, поддерживая, отталкивает. Чувствую паническую хватку на локте и меня тянет назад. В реальность. В ту самую пустую и бессмысленную жизнь, которую я так и не смог ощутить и понять. Ощущаю себя жутко глупым, да так, что хочется просто рассмеяться. Это всё просто херня. Всё, что окружает меня. Даже чувствую себя виноватым перед этим парнем, он сидит, прижав руку к груди, видимо сильно шокированный. Ну что ж, сам полез, но хотя бы из вежливости надо поинтересоваться, сильно ли это повлияло на его нежную психику. — Вот же досада, я думал, что сюда уж точно никто не придет, — разыгрываю комедию, надеясь отшутиться и поскорее уйти. Нервно отряхиваю пальто, чтобы немного успокоиться и придать себе уверенный и беззаботный вид, — Почему же люди так любят лезть не в свои дела? — говорю самому себе, но достаточно громко для того, что бы парень услышал. Поворачиваюсь голову, что б взглянуть на его реакцию, но он лишь что-то бормочет под нос, прижимая руку к груди, словно обжегся. — Что с тобой, случайный ангел-хранитель? — бросаю весело и необдуманно, подхожу ближе. — Всё в порядке, я в порядке, всё в порядке, — повторяет судорожно парень, весь дрожа то ли от страха то ли от шока. Неужели вся эта ситуация действительно настолько сильно его задела? Я ожидал привычной тирады о смысле жизни и её ценности, а сейчас всё выглядит так, будто я стащил его с края крыши, а не он меня. — Эй, — легко касаюсь чужого плеча, надеясь немного привести парня в чувство и закончить уже эту дурацкую комедию, как он резко отшатывается от прикосновения и убегает так, словно его окатили кипятком. «Вот же странный», — думаю я, хотя сам только что чуть не сиганул с крыши. Сердце стучит быстро, пальцы дрожат и я чувствую, как по телу бегут мурашки, а ноги как сладкая вата, сами сгибаюсь, совсем не желая держать тело. Некоторое время сижу на коленях, глядя на небо и эта бесконечная серость заполняет до края моё отчаяние.POV Акутагава:
Вернувшись домой, я откидываю вещи при входе в комнату, быстро раздеваюсь и иду в душ. Квартира кажется пустой и совсем не приветливой. Тёплая вода расслабляет тело, обнимает мышцы обтянутые кожей своим потоком и распаривает. Чувствую слабость и хрупкость. Ощущаю себя, как смятый листок бумаги, который потихоньку превращается в кашу. Надо идти в универ, а я не могу собрать себя по частям, да я даже эти части не ощущаю. Когда ты знаешь, что тебе нужно сделать, но не знаешь с чего начать — есть выход. Выход есть всегда. Но я не знаю ни с чего мне начать, ни что сделать, ни кто я вообще. Перед глазами маячит пар от горячей воды, заволакивает обзор вместе с моим сознанием, убаюкивая в этой теплоте и уюте. Почти усыпаю, с силой заставляя себя вылезти из теплой воды и дойти до кровати. Упав на которую почти сразу погружаюсь в чуткий и беспокойный сон.***
G-Dragon — Untitled, 2014
Брожу по каким-то тоннелям: свет едва пробивается сверху неровными острыми полосами сквозь потрескавшийся потолок или пол, не могу определить. Пыльно жутко, все вокруг наполнено песчаной пылью, будто сам воздух из нее и состоит. И ещё этот цвет, странный: то ли желтый, то от коричневатый, песчаный, не понимаю. В голову ничего не приходит. Но я иду, целенаправленно, будто уже бывал тут. Затем дохожу до просторного павильона со старыми высокими колоннами в древнегреческом стиле, а посередине этого помещения небольшая лагуна с кристальной голубой водой. Откуда ей тут взяться? Под ней виден проход, пещера ведущая куда-то, куда мне так предательски нужно, но для этого надо будет нырнуть. Всего мгновение колеблюсь в страхе, а затем откинув все сомнения ныряю в холодную чистую воду. Одежда отяжелела, но я плыву в сторону прохода, стараясь быстрее найти выход, впереди длинный узкий тоннель. Свет будто совсем пропал, мне начинает не хватать воздуха, но я все же надеюсь, что успею. Нет конца, ничего не выходит. Тьма поглощает меня, а когда я наконец доплываю до конца тоннеля — оказываюсь на дне океана. Вокруг лишь вода, а сверху не видно неба, не видно выхода, глубина метров сто. Начинаю задыхаться и понимаю, что это конец, я не смогу подняться наверх, кислород закончился и сил нет совсем. Перед глазами всё размывается, а в висках жутко гудит, давление крошит мой череп. Но сквозь черноту перед глазами я внезапно улавливаю нечеткий образ Дазая, его волосы так красиво и невероятно мягко струятся в воде, словно в невесомости, во взгляде никакой надежды и уверенности, лишь смирение и грусть. Он притягивает меня к себе за плечи и прикасается губами в поцелуе, передавая последние остатки кислорода. Мы медленно опускаемся на дно, а далёкий свет уже совсем не пробивается сквозь воду в глубину. Просыпаюсь со слезами на щеках и каким-то непонятным чувством в груди. На часах 2 часа ночи, за окном темень, а слезы никак не перестают течь из глаз. Сон не отложился в памяти, лишь какие-то фрагменты и жуткое ощущение безысходности и смирения, какой-то потери. Комкаю в руках одеяло и утыкаюсь лицом в мокрую подушку, даю себе свободу, даю волю слезам и безмятежно рыдаю, забив на все существующее вокруг. Становится легче.***
Утром чувствую себя выжатым и размазанным, но это не мешает быстро собрать вещи, привести себя в порядок и выйти на кухню за кофе. — Доброе утро, — тяну устало, забирая с сушилки свою любимую чашку. Обычная, белая, с завитками виноградных лоз на ручке. — Доброе, ты чего так рано? — спрашивает мать, немного обеспокоенно глядя на меня. — Не спалось, приснился плохой сон, — жду пока включится кофеварка и ставлю чашку под маленький краник, нажимаю на кнопку и жду, слушая, как загудел аппарат. — Пойдешь в университет? — интересуется мать, а я нервно оттягиваю рукав растянутого темно-синего свитера. — Наверно, — говорю неуверенно, а затем спонтанно решаю перевести тему. — Хочу пойти к доктору Мори на днях. — забираю чашку с кофе и сажусь напротив за кухонный стол, за окном уже светлеет. Только так, когда создаётся ощущение, что ещё ранний вечер, а не совсем раннее утро. Это странное время, когда вроде бы уже новый день, но такое ощущение, что он догорает из предыдущего вечера. Небо едва просвечивается ещё слабыми лучами неяркого солнца, свет белый и улицы будто спят. — Хорошо, я позвоню ему, — как-то одобрено говорит мать, а затем все же спрашивает то, от чего я пытался увильнуть все это время. — твой друг, Дазай, у тебя с ним все в порядке? Ты оставался у него, это необычно для тебя что ли. — подбирая слова она интересуется аккуратно и действительно волнительно, переживая за такие вот резкие перемены в моем поведении. — Да, все хорошо. Он знает о моей, — не хотелось говорить «болезни», поэтому я замялся на секунду, — проблеме. — Я рада, что ты начал с кем-то общаться. Это, хорошо? — напряжение между нами чувствовалось будто накаленное и не из-за недоверия или сомнений, а из-за незнания как сказать правильно и что. Мы плохо понимали друг друга и боялись высказать свои реальные мысли. Она боялась искренности, а я боялся себя. Это странно. — Да, думаю да. — коротко отвечаю и далее мы просто сидим в тишине попивая кофе.Winter Bear by V
Она попрощалась и ушла на работу, мягко закрыв входную дверь. Устроившись на своей кровати с уже второй чашкой кофе я думал о том, что делать и о том, что жутко не хочу куда-то идти. Сегодня было три пары. Если б подорвался сейчас и собрался за минут 10, плюс где-то полчаса пешком, мог бы даже успеть на первую, но эта мысль сама по себе была абсурдной и жутко тяжелой. Несмотря на это, допив кофе, я как на автомате, будто даже не думая собрал вещи, оделся в то, что было под рукой, натянул тёплый свитер, сверху пальто, обулся и прихватив рюкзак вышел из квартиры. В парадной было сыро и холодно, пахло потушенными бычками от сигарет, забытыми где-то в урне на одном из этажей. Спустившись по лестнице, вышел на улицу и к удивлению спокойно выдохнул. Утренний пейзаж почему-то радовал мое нутро, заставляя даже как-то чуть улыбнуться. Снег растаял и редкие лужи ловили свет ещё горящих фонарей, отражая его золотистыми разводами. Все казалось мокрым и искрящимся, каким-то волшебным и превосходным. Вокруг мир казался картиной, переливающейся от движения времени. Я шёл не спеша и наслаждался этим мгновением как мог, пока не дошёл до Универа. Коридоры были пустыми — пара уже началась. Я быстро нашёл свою аудиторию и легко постучав вошёл, извинившись. Преподаватель отвлекся буквально на секунду, жестом показывая заходить и продолжил лекцию. Сев на свободное место, я достал тетрадь и старался избавиться от всех мыслей и сосредоточиться на конспекте. Мне нравилось писать от руки и я получал от этого своеобразное эстетическое удовольствие. Но выводя чёрной ручкой на клетчатом листе какие-то технические термины я вдруг представил, как это делает Дазай. Хотел бы увидеть, как он пишет. Его тонкие пальцы сжимают ручку и едва двигая кистью он проводит линию, затем какую-то закорючку обращает в букву, соединяя её с соседней: появляется слово, словосочетание, предложение. Как из-под его руки выходит что-то прекрасное. Думаю точно так же он писал на моей душе. Теперь кому-то нужно поставить точку или продолжить эту странную историю. Но ведь ничего нельзя продолжать вечно. Хватит слез, переживаний. Я смогу когда-то просто жить и не корить себя сам не пойму за что. Когда-то это чувство покинет меня, отпустит; чувство слабости и неправильности, сломанности. Я вновь смогу смотреть на мир открыто и восхищенно, предвкушая какие-то перемены или же просто события, которые принесут какие-то эмоции и не важно, что буду ощущать. Лишь бы не этот страх и вину. Мне нужно разобрать с прошлым и наконец ощутить настоящее в полной мере.***
Пара прошла, преподаватель собирал какие-то листочки в свою сумку. Ощущение, что прошла вечность никак не покидало мою голову и чувство какой-то рассеянности следовало за мной с самого утра. — Привет, Акутагава, — непонятно откуда передо мной появился улыбающийся староста, — в столовую не пойдёшь? Сейчас не будет пары. Преподша заболела, только что написала мне, — он выжидающе смотрел на меня, кажется в своих мыслях очень надеясь, что я не откажусь. Если второй пары не будет, зачем я вообще сегодня пришёл? Сказка. — Наверно, все равно делать нечего, — зачем-то соглашаюсь, пожав плечами и накинув лямку рюкзака на плечо направляюсь с Накаджимой в столовую. Пока мы шли он рассказывал о том, до каких мелочей продумал этот дурацкий конкурс мисс университета, сколько всего пришлось сделать и это ещё только начало. — Смотри, пойдёт? — он достаёт из кармана листовку и машет ей прямо перед моим лицом, будто гордясь проделанной работой. Я особо не всматриваясь бросаю «пойдёт» и дальше молча шагаю по направлению в столовую. Взяв кофе и шоколадную вафлю, присаживаюсь за свободный столик. Накаджима подходит с полным подносом и присаживается напротив. Он принимается есть и всё равно продолжает говорить, из-за чего некоторые слова звучат непонятно, но его это кажется не волнует. Кофе на вкус не очень, но лучше, чем ничего. Так что после первого глотка я неожиданно морщусь, а потом, привыкнув, уже спокойно пью, покручивая в руках стаканчик. — Ну и в конце коронация, пока не знаю кто именно будет выбирать победительницу, но думаю, что это должны быть либо влиятельные студенты, либо же зрительские симпатии, тип аплодисменты. Или может всё-таки раздать бюллетени по залу? Хотя потом считать это все — та ещё морока. Как же сложно это, ааа, — Ацуши зарылся в свои серые волосы двумя ладонями, взъерошивая их. Он действительно сильно ломал голову со всей этой бесполезной херней. Видимо та девушка ему действительно нравится, раз он тратит своё время впустую ради воплощения её желаний. — А если провести онлайн голосование? — внезапно приходит в голову и я озвучиваю свою идею в тот же момент. — Есть же группа факультета или что-то в этом роде. Скинуть туда опрос с именами всех кандидатов, вай-фай в актовом есть, так что все в один момент смогут проголосовать и считать не придётся. — я допил последний глоток кофе, пока Накаждима переваривал мое предложение, глядя так, будто я объяснил ему только что теорию струн. — Точно, — тянет он, — как же я раньше до этого не додумался? Это действительно лучший вариант! — он радостно вскрикивает, хватая меня за ладонь и сжимает, чуть потряхивая перед собой, — спасибо-спасибо! Я опешил буквально на мгновение, ошеломленный его реакцией, затем резко выдергиваю руку из чужой хватки и испуганно выкрикиваю: — Не трогай меня! Шок и непонимание в глазах Накаджимы читаются отчетливо, он не понимает, чем вызвал такую реакцию и что сделал не так. — Прости, пожалуйста, я не подумал, что. — а что он и сам не знал, просто смотрел удивленно, глазами размером с серебряную монету и пытался придумать как сгладить эту ситуацию. Но меня внезапно начало коробить, по телу прошла неприятная дрожь и я ощутил, как холодный пот собирается вдоль позвоночника, на лбу, как пальцы на руках подрагивают, а к горлу поднимается жуткая тошнота. Хватаю рюкзак с соседнего места и практически убегаю в сторону туалета, оставив недоумевающего старосту за спиной. Коридор длинный и затемненный. Я бегу, время от времени касаясь стен, словно помогая себе двигать вперёд. Забежав в первую кабинку склоняюсь, присаживаясь на колени и меня тошнит утренним кофе и дурацкой вафлей с шоколадом. Горло жжёт кислотой желудочного сока и жутким привкусом рвоты, вязкая слюна стекает с края губ, никак не падая вниз. Мучаюсь, пока из желудка не выходит все. Придерживаясь руками за края кабинки с двух сторон еле держусь на ногах, тонкие пальцы сжимают белый пластик до боли. Плохо. Совсем плохо. Что за херня? Туалет пустой, сейчас идёт вторая пара. Как-то собравшись ковыляю к умывальнику, споласкиваю рот холодной водой, затем ещё раз, умываю лицо. Смотрю в мутное зеркало, заляпанное высохшими разводами моющего и водяных брызгов. Мое лицо жутко бледное, кажется даже посеревшее, как умывальник под моими руками. Тонкие губы дрожат, а в глазах паника и страх. Наворачиваются слезы, тыльной стороной ладони смахиваю их и тру глаза, что есть силы, что б успокоится. Создаётся ощущение, что плитка подо мной трескается, ломается. Эти кривые линии-паутинки тянутся по стенам, потолку, собираясь в странные узоры, переплетаясь, а затем все вырывается: кафель отскакивает в разные стороны, открывая взгляду поржавевшие проводные трубы, которые вот-вот лопнут от давления воды внутри. Под ногами пустота, под ногами небо, а я начинаю падать, все ускоряясь и ускоряясь, пока меня не размазывает в лепешку на идеальной гладкой железной поверхности земли. Одёргиваю руки, смотрю перед собой. Всё тот же туалет. Во рту привкус проточной воды и рвоты. Рюкзак лежит на полу, а я не понимаю свою реакцию и состояние. Становится страшно.***
Бегу прочь из универа, даже не глядя под ноги. Такая паника, что сейчас бы просто упасть где-то и не проснуться. В такие моменты я думаю: где те самые люди, от которых предостерегали меня учителя в школе и родители, которые бесплатно предлагают наркотики на улицах города? Я таких никогда не встречал, а сейчас бы так хотелось.Gonne Choi — Ain't no sunshine [Bill Withers cover]
На улице немноголюдно, пасмурно. Фонари не горят, машины медленно тянутся в пробке по проезжей части, извергая из выхлопных труб серые ленты пара. Я иду быстро, сам не понимая в каком направлении. На пути встречаются выгуливающие собак прохожие, влюблённые парочки, шумные компании. Все проходит возле меня и остаётся позади, а я словно наблюдаю со стороны, никак не касаясь этого. В голове столько неуместных мыслей, на которые я упрямо не хочу глядеть, но они все лезут и лезут, мельтешат, будто взывая: «не отворачивайся от себя, разберись с этим, вникни», а мне тошнит только от осознания того, что когда-то это коснётся меня снова. Отношения. Люди. Почему это все так сложно? У меня никогда не было друзей, мне не с кем было обсудить интересующие меня вещи, свои чувства. Только мама и доктор Мори, которому я доверял только то, что мог контролировать, как мне казалось и что не даст ему проникнуть в мою душу, ведь тогда я бы сломался от его манипуляций, он бы ковырялся там до тех пор, пока бы не осталось самого меня. До такой степени я боялся. Только сейчас прихожу к тому, что не знаю себя и при этом опасаюсь потерять даже это. Мне страшно только от мысли, что я стану другим, что я вдруг изменюсь и перестану быть собой. Что я смогу ездить с одногруппниками в эти дурацкие поездки, голосовать на том же конкурсе, о котором трещал Накаджима, работать, встречаться с девушкой, держать её за руку, ходить в кино, ненароком касаться её коленки, пока мы едим попкорн из одной коробки, а потом целовать после насыщенного и романтичного дня. Это бы был не я, как же мерзко от всего этого вокруг, почему так? Разве это все, чего хотят окружающие меня люди, разве достаточно для счастья просто уметь находиться в социуме? Если я не хочу этого? Но все равно что-то не так. Я ощущаю поедающее нечто, что все разрастается внутри, заливает чернотой грудную клетку, вязкой и клейкой жидкостью оборачивает сердце, от чего ему становиться все труднее и труднее биться. Потом я внезапно задумался об Осаму. Вспоминал, как мы сидели у него в гостиной и смотрели дурацкий фильм, а потом я уснул на его плече. Или как он первый раз привёл меня в то странное кафе и мы просто пили чай и разговаривали, пока в углу комнаты на старом проигрывателе крутилась пластинка Дебюсси. Когда он легко взял меня за запястье и спросил, что не так, а потом мы стояли в объятиях, близко друг к другу, насколько это возможно и я будто дышал им, наполняя какой-то непонятный, бездонный сосуд, пожалуй сравнимый с тем самым счастьем, которого по моему мнению не существует. Этот парадокс заставил разозлиться на себя ещё больше. Началась лёгкая морось, а улицы застелил туман. Сильно потеплело за последние дни, влага в воздухе мешала дышать из-за этого он казался тяжелым и объемным, свет первых зажженных фонарей прорезал балансирующие в невесомости капли, от чего они блестели. Только под вечер возвращаюсь домой, жутко замёрзший и уставший. На душе до сих пор какое-то омерзительно пустое чувство, а тело болит и будто сейчас сломается. Иду в душ в попытке смыть с себя усталость, но становится только хуже. Укутавшись в одеяло залезаю на кровать и набираю доктора Мори. — Добрый вечер, — вежливо говорю, как только прекращаются гудки. — Добрый, Акутагава. Что случилось? — своим привычно спокойным и уверенным тоном спрашивает Мори-сан по ту сторону. — Можно прийти к вам завтра? Я хочу всё вспомнить. — говорю дрожащим голосом, но ни капли не сомневаясь в своём решении. Буквально секунда молчания, даже представляю, как сейчас он поднял взгляд вверх, задумавшись, а затем ответил: — Хорошо, буду ждать тебя в 14:00, сможешь? — Да, спасибо. Хвать бегать по углам от самого себя. Когда-то я должен начать жить нормально?